***
Когда Озаки отдала все приказы, то спешно покинула помещение, где теперь неведомо насколько обосновался её новый жилец. Главное, что ещё для себя услышал Дазай, помимо очень важных неотложных дел, на которые она сослалась при уходе, был приказ некому слуге, что, по всей видимости, ожидал за дверью — срочно готовить голубя. Для каких целей ей понадобился голубь, гадать не приходилось. Но, по чести говоря, когда женщина приняла решение сообщить всё «дорогому другу», сам Осаму рассчитывал на доставку письма курьером, где бы этот названный друг сейчас ни находился. Да, курьером было бы в разы медленнее, и в таком случае у самого пленника оставалось бы больше времени на измышление способа самоубийства попроще, прежде чем Озаки дадут отмашку взяться за него всерьёз. Власть этой женщины в данном поместье определённо считалась нерушимой: стоило ей всё же шагнуть за порог, и даже Чуя, окинув бывшего инквизитора ещё одним гневным взором, плюнул под ноги, подцепил Акутагаву за локоть и спешно утащил того наверх, оставляя Осаму в одиночестве и дальше предаваться нелёгким размышлениям о своей скорой участи. Одиночество то долго не продлилось. Уже минут эдак через десять, дверь в подвал вновь распахнулась, и внутрь посыпали какие-то работяги количеством в пять человек. Все как один одетые в крестьянские робы и незамысловатые льняные штаны с такими же стоптанными пыльными башмаками, они принялись разгребать весь тот хлам, на который указала Озаки, и вытаскивать всё это на поверхность. Удивительно, отметил Дазай, но ни один из этих парней ни разу даже исподволь не взглянул на закованного в цепи человека. Эк их припугнули, должно быть! Спустя ещё пару часов, когда разгребание завалов завершилось, и в подвале не осталось ничего, кроме голых стен и пары факелов на них, в новое жилище Осаму вкатились ещё двое огромных молчаливых парней. Эти уже, при всём желании, на челядь не походили: одежда была побогаче, какую обыкновенно носили вольные горожане, да на поясах болталось по паре кинжалов. А ещё оба почему-то лысые. Наёмники. Скорее всего, те самые, что помогли Накахаре выволочь бессознательное тело бывшего инквизитора из той самой подворотни и доставить в это место. Следом за этими двумя заглянул и сам виновник торжества, неприятно скривившись при виде Дазая, отдавая тем указания: — Отцепляйте его и тащите к той стене. Цепь на ногу. И смотрите, чтобы не делал глупостей. Сам Чуя предпочёл остаться на лестнице и молча наблюдать за процессом. То ли не желал принимать участия, то ли следил, как бы Дазай не попытался вырваться. Один из мужиков ухватил Осаму за запястья, сдавливая сильно, до боли, настолько, что ещё бы чуть-чуть, и кости бедного пленника вот-вот пошли бы трещинами. Второй же, приблизившись, выудил из-за пазухи массивный ключ, тот самый инструмент, который, работая по принципу рычага, предназначался для закрутки-раскрутки болтов в кандалах. Обойдя Дазая с удерживающим его напарником по дуге, подобрался со спины и сразу же завозился с массивными железными обручами. Сколько минут миновало прежде, чем одно из запястий удалось освободить, пленник даже не считал, зато сделал малоприятное заключение, что сам, пожалуй, с этим пыточным раритетом так быстро управиться не сумел бы. Когда и со второго запястья было снято ослабленное железное кольцо, Осаму всеми силами возжелал руки опустить и вдобавок согнуться в пояснице, ибо спина его, прямая как штык всё это время, кажется и вовсе закостенела. Но даже такую разминку ему не позволили. Первый парень всё ещё продолжал сжимать его руки как раньше, теперь, в отсутствие цепей, самостоятельно удерживая пленника в прежнем положении. Оставалось дожидаться освобождения ног. Этот процесс, как показалось, завершился куда быстрее, и его, будто тряпичную куклу, попросту вздёрнули над полом, ставя на ноги. От рывка он вновь ощутил резкую боль в плечах и локтях, и зашипел, крепко сжимая зубы и краем глаза высматривая стоящего поодаль Накахару. Тот гаденько улыбался. Ну ещё бы. Ноги отказывались держать, то и дело подкашиваясь, пока его вели к следующему месту заточения. Ощущение, будто неведомый малефик наколдовал что-то такое, и кости Осаму в один миг испарились, оставляя лишь неважную опору в роли мышц, что кое-как продолжали удерживать его в вертикальном положении. Пока добрёл — два раза споткнулся, и если бы не крепкие руки одного из бугаев, точно пропахал бы носом пол. Чуя же все эти разы не сумел сдержать тихих хмыков и, как только бывшего инквизитора усадили и заковали в новую цепь, вместе со своими прислужниками покинул помещение, напоследок бросив: — Жди. Чего надо было ждать от этого красноречивого слова, Дазай припомнил ещё через полчаса, встречая нового посетителя. На сей раз Акутагава решил почтить его своим присутствием, втаскивая за собой небольшую плетёную корзинку и сложенную поверх той стопку тряпья. — Извините за ожидание, — пробормотал он, устанавливая корзинку рядом, и принялся разворачивать то самое, что Осаму счёл тряпьём. Тряпьё, по правде говоря, было неплохое. — Вот, это одежда, — сухо бросил он, передавая пленнику рубаху чуть получше тех, что остались в его личном гардеробе в доме Куникиды. И следом же Дазай получил тканевую куртку неопределённой расцветки: не то серой, не то синей. — Здесь еда, — докончил Акутагава, придвигая корзинку ближе. За всё это время Дазай не сказал ни слова, попросту наблюдая за действиями провинившегося номер «два». В отличие от Чуи, Рюноске не ухмылялся и не производил никаких лишних звуков, в попытках вывести пленника из себя или как-то задеть за живое. Да и паника на его лице сменилась обычным равнодушием, которое тот старательно пытался на себя напустить. Однако проскальзывающее под тем равнодушием волнение, столь тщательно им скрываемое, выдавали дрожь в голосе и руках. И неизвестно, было то беспокойство по поводу всей сложившейся ситуации с Озаки или же Акутагава попросту побаивался какой-никакой, а всё же большей свободы пленника в действиях относительно прежних их встреч. Сам Дазай, правда, сделать всё равно ничего не смог бы. Рюноске не знает, но с того момента, как Осаму усадили на пол и принялись вешать на лодыжку новый железный браслет, он так и остался сидеть в прежней позе: прислонившись спиной к стене и вытянув закованную ногу вперёд, а руки умостив на бёдра. И даже когда Акутагава протянул ему одежду, попросту не сумел пошевелиться, вынудив того положить шмотьё рядом. Спину, получившую, наконец, долгожданный покой в более удобной позе, отлепить от стены сейчас не представлялось возможным. Сил недоставало. Что и говорить о руках, которые дико ломило, и ломоту эту не заглушала даже та бешеная пульсация, что разносилась от пальцев рук до самых плеч. Малейшее же движение вызывало приступы острой боли. Так что пускай этот паренёк со смешной причёской думает, что Осаму не хочет одеваться при нём, как бы странно это ни смотрелось. — Можешь принести ведро? — устало попросил он, когда Рюноске, до того так и не услышав ни слова благодарности, ни каких-либо слов вообще, уже засобирался уходить. — А? — не понял он поначалу, но после, вновь пойдя красными пятнами, быстро сориентировался. — Да, конечно, — и сорвался наверх, даже не потрудившись прикрыть за собой дверь. Вернулся довольно скоро, устанавливая то же самое ведро в метре от места, где расположился Дазай, а после как-то по-глупому застыл, то ли ожидая дальнейших просьб, то ли, опять же краснея, ждал просьбы конкретной, которую озвучил Осаму в самую первую их встречу. — Не переживай, в этот раз я сам, — вяло усмехнулся бывший господин инквизитор, проследив, как паренёк расслабляется, очевидно испытывая облегчение. Тот вновь засобирался уходить, как он вновь его окликнул: — Рюноске. Раз уж мы в некоторой степени стали так близки, поведай, чего мне ждать? Конечно же, Осаму знал, чего ему ждать. Это они с Озаки уже решили. Но кто знает, какую ещё, быть может полезную, информацию сумеет сообщить ему Акутагава, если изъявит подобное желание. — Я не знаю, чего вам ждать, господин Дазай, — тихо ответил тот и, потупив взгляд, погодя добавил: — Госпожа Озаки отправила почтового голубя и, может, через два или три дня… — Думаешь, ваш главный малефик лично прибудет? — оборвал его Дазай. Если уж паренёк озвучил ему именно эти сроки, то становилось очевидно, что руководство всего магического сообщества этой страны заседает в столице. Два с лишним дня — столько занимает путь всадника или снаряжённого эскорта до этого города. Прочие мало-мальски крупные города отстояли от ещё дальше. — Если нет, тогда ждать вам осталось недолго. — Ясно, — просто ответил Осаму. — Спасибо, Рюноске, — добавил он следом радушно, последние остатки сил потратив на вялое подобие улыбки. Но даже этот его жест Акутагава, кажется, принял с благодарностью и, для верности осведомившись, не нуждается ли пленник в чём-либо ещё, поспешил покинуть помещение, в этот раз закрыв плотную дверцу на замок. А самому Дазаю ныне предстояло разобраться с одеждой и снедью. Ещё раз, с болью в глазах окинув взглядом сложенные по правую руку вещи, бывший господин инквизитор заключил, что сил на такое активное шевеление и махание руками, дабы утеплиться, у него пока недостаёт. Посему стоило бы начать с корзинки, что он еле шевелящимися и дрожащими, разрывающимися от боли руками, тут же поспешил придвинуть к себе. Ещё бы чуть-чуть поднапрягся, и на глазах точно выступили непрошеные слёзы. До того сильно они болели. Кое-как открыл верхнюю крышку и даже подивился, когда внутри углядел небольшой кувшинчик с молоком, буханку свежего, всё ещё пахнущего хлеба да две запечённых крупных картофелины. Неслабо для пленника. Что ж, по всему разумению, ему и впрямь предстоит нелёгкое будущее, раз уж ему выкатили такой пир. «Пир перед смертью», — мрачно промелькнуло напоследок.***
В ближайшие часы, после общения с Акутагавой и печального предположения того, что ждать бывшему господину инквизитору осталось недолго, в случае, если почтовый голубь принесёт Озаки какой-то внятный ответ касательно скорого будущего пленника, вопреки, ничего нового так и не произошло. Причиной тому могло оказаться скорое наступление ночи, ведь, насколько сам Осаму припоминал, с момента его заключения и до обнаружения владелицей поместья в собственном подвале пленника как раз миновал день, а само обнаружение, судя по всему, пришлось на вечер. В таком случае не удивительно, что скорые пытки или, если повезёт с ответом, смерть пленника могли отодвинуть на утро. Но и на утро, когда ему предоставили завтрак, снарядив посыльным всё того же Рюноске, также ничего не изменилось. И тогда уже бывший господин инквизитор пришёл к убеждению, что «главный» малефик всё же решился лично прибыть для вынесения вердикта. И если тот поспешит, сорвавшись немедля, — «Господи, самому смешно», — то до их с Дазаем встречи оставалось дня два или три. Прочее время, когда его оставляли в одиночестве, Осаму тратил на измышления скорого на руку самоубийства. Увы, даже при самом приятном для него раскладе впоследствии встречи с «другом» Озаки, результат не мог быть утешительным: стоит только пленнику увидеть лицо «главного», как всякой надежды выбраться он тут же лишится — его рано или поздно убьют. Иначе и быть не может. Тайну такого масштаба, тайну личности главы малефиков ему позволят унести с собой разве что в могилу, перед этим, бесспорно, доведя бывшего инквизитора до состояния безмолвного куска мяса. Вскоре, в своих изысканиях ему всё же удалось прийти к одному неплохому решению. Сообразив, что корзинку со снедью забирать никто не спешит, Осаму, кое-как чертыхаясь и матерясь, стащил с себя куртку, уложил ту на пол перед собой и, прождав для верности ещё час-другой, со всей силы саданул кувшинчик о пол. Куртка несильно заглушила дребезг, но благодаря складкам задержала разлетевшиеся в разные стороны черепки. Подобрав один из осколков, побольше да поострее, Дазай уже примерялся к шее, рассчитывая, с какой силой и скоростью должен нанести себе один единственный удар, чтобы закончить всё быстро, как входная дверь буквально разлетелась в щепки. — Господин Дазай! — протяжный, испуганный крик Акутагавы оповестил о том, что его всё же слышали. Чёртова слышимость в чёртовом доме! Сам Рюноске, правда, не показался. Вместо него в образовавшийся проход влетел один из тех бугаев, что ранее удерживал Осаму над полом, и в два крупных прыжка преодолев расстояние между ними, со всей дури выбил черепок из его ладони. Всё случилось так быстро, что бывший господин инквизитор и при всём желании, и даже если бы руки были целы, свершить задуманного не успел бы. — Господин Акутагава, — пробасил здоровяк, оглядываясь на вход, где о наличии некогда установленной двери теперь свидетельствовали пара петель да торчащий у косяка ровно срезанный кусок дерева со всё ещё закрытым замком. Рюноске показался быстро, наспех сбежав по ступенькам и с некоторой опаской приблизившись к пленнику. Вид у него был самый встревоженный. Ещё бы, не услышь он возни в подвале, имел все шансы потерять доверенного ему заключённого. До неприятного чувства собственной гадостности стало любопытно, какую кару тот мог огрести, и какая суматоха могла начаться, когда их главный малефик, по приезду на место, завидел бы труп бывшего инквизитора с перерезанной глоткой. И ведь не скажешь, что пленник сам постарался. Сколько ещё людей в подлунном мире готовы сами себе раскроить горло? — Господин Дазай, что вы… — прошептал он в непонимании, и единственное, что оставалось Осаму — лишь слегка улыбнуться. — Чёрт, — произнёс он тогда с болезненным подобием усмешки, и более говорить отказывался. С этого печального момента, очередной неудавшейся попытки суицида, проверять бывшего господина инквизитора начали каждый час. Теперь это не составляло никакого труда, поскольку ранее всегда запертый проход к свободе ныне зиял огромной дырой, лишая его всякого уединения, а вместе с тем надежды на тихую и никем не замеченную смерть. И так миновало ещё два дня. Два бесконечно долгих, скучных, мучительных дня, что Дазай так и провёл в одном положении, раздумывая то над собственной жизнью, то над будущей смертью, а то временами прикидывая, как там сейчас его ребята из Ордена. Мечутся в панике, быть может? Или отмечают его пропажу? И единственным посетителем, а заодно хоть каким-то собеседником, и то, по долгу службы, был всё тот же Акутагава, чья скучная мимика и монотонный голос очень скоро начали опостылевать. Удивительно, что Чуя так ни разу и не нагрянул. Хотя, то, должно быть, Озаки запретила, зная вспыльчивый характер своего воспитанника. Нельзя было сказать, что Осаму заскучал, но в ожидании, сидя на одном и том же месте, не видя и не слыша ничего нового, — извёлся точно. Хоть на стенку лезь от скуки. Даже в Ордене, во времена, когда малефики сидели тихо, а добрые горожане не нарушали закон, да и вообще ничего нового не происходило, ему не было так тоскливо. И вот однажды, о чудо, сквозь проход, образованный отсутствием двери, господин бывший инквизитор заслышал начинающуюся возню: туда-сюда сновали какие-то люди, кто-то что-то говорил, и даже пару раз он уловил голос хозяйки поместья, отдающей приказы. Неужели гости, наконец, прибыли? Пусть это хоть сам Дьявол с глубин ада поднялся, и, прежде чем его начнут пытать, он узреет хоть что-то новое, кроме этих чёртовых стен и чёртового Акутагавы? И это необъяснимое чувство облегчения внутри непостижимым образом сплеталось с опаской и мрачным ожиданием неведомо чего. Дазай и сам не понимал, зачем так притаился, зачем, затаив дыхание, вслушивался в каждую брошенную кем-либо фразу, всматривался в каждую мелькающую тень, что на лестницу отбрасывали некие мимо проходившие служки, а может, и сами хозяева дома, если не их гости. Увидеть большего не позволял обзор и расстояние. Но даже эта невнятная суматоха была ему в радость. Пару раз ему удалось опознать голос Чуи, отдающий указания по поводу приведения в порядок лошадей и размещения багажа. Не надо было долго думать, чтобы понять — главный малефик прибыл, и в данный момент у бывшего господина инквизитора остаётся разве что пара-тройка часов, прежде чем ему огласят приговор. Последний вывод, касаемо времени ожидания, тоже являлся простым — вряд ли гости, проведшие в дороге два с лишним дня пути, с порога ринутся в подвал любоваться на нового его обитателя. Возня продлилась недолго и, как предполагал Осаму, наступило затишье. Сам же себя он сейчас ощущал каким-то нашкодившим, провинившимся щенком, что, забившись в угол и поджав хвост, если бы он имелся, смиренно ожидал соответствующего наказания. Глупые ассоциации и странные мысли не покидали голову. Так или иначе, за всё время своего заключения, пусть и не такого уж неудобного в последние пару дней, Дазай утомился настолько, насколько, пожалуй, не утомился за всю свою жизнь. Определённо, сидеть на месте в глупом ожидании, не имея возможности действовать — не его стезя. Попытаться сделать что-то ещё, пока в доме воцарилась тишина? Приставленные наблюдатели у выхода из подвала тоже, кажется, затаились, если не отсутствовали вовсе, и он мог бы попытаться сделать это что-то ещё. Разве что после его неудавшейся попытки покончить с жизнью раньше времени, служки во главе с Акутагавой стали не только корзинку назад забирать, но ещё и обыскали его, выгребши из карманов весь тот немногочисленный, но самый разнообразный в применении мусор. Разнообразный в применении — это если проявить фантазию и смекалку. Сейчас, увы, даже этого не оставалось. Сам себе не веря, и не имея никакой надежды на успех, Осаму зачем-то решился стащить с себя окованный железным браслетом сапог. Тот, удерживаемый кольцом кандалов, протискивался туго, но спустя минуту-другую мучений и претерпевания боли в никак не приходящих в норму руках, ему таки удалось тот стянуть, вместе с тем оголяя ступню. И сколько дней он уже не мылся? Запах говорил сам за себя. Идея казалась максимально глупой, но, не предприми он даже попытки — после будет жалеть, обязательно. Ухватившись двумя руками за заледеневшее в этом холодном подвале железное кольцо и, максимально вытянув носок ноги, он предпринял самую банальную попытку попросту его снять. У самого в голове не укладывалось, как вообще пришёл к такому решению, но иного в эту самую голову не приходило, а время поджимало, и потому бывший господин инквизитор сейчас с остервенением дёргал чёртово кольцо вниз в безнадёжном ожидании, что рано или поздно оно поддастся. Ещё минут десять безуспешных попыток наконец привели в чувства и дали понять, что вся эта затея глупа, и в эту глупость поверить мог разве что ребёнок, до того начитавшийся в домашней библиотеке приключенческой художественной литературы, главные герои которой сбегали из заточения не менее убогими на выдумку способами. Сидя на мёрзлом полу, с отчаянием и дурацкой улыбкой уставясь на собственную ногу, Осаму заслышал шаги, и потому, дабы его не засмеяли, поспешил натянуть сапог обратно. Лезть под кольцо, как было изначально, тот упорно не хотел, сжимаясь мягкой кожей у самой железной дужки. И как Дазай ни старался негнущимися пальцами протиснуть его на былое место, в конце концов, решил тупо одёрнуть штанину. Плевать, что там подумают. Всё равно сейчас всё решится. Шаги всё приближались, и ни единого звука, наводящего на завязавшийся между их обладателями разговор, до него не доносилось. Осаму насторожился, когда тёплый свет, обыкновенно просачивающийся сквозь образованную способностью Акутагавы дыру, перегородили тени. Обладатели этих теней уже неспешно начинали свой спуск по ступенькам, когда Осаму понял — вот сейчас он увидит его, того самого человека, которого так не терпел и боялся Чуя. В этот миг его жизнь можно будет считать оконченной. Стук каблуков. Шаги. Уже громче. Люди спустились в каменное нутро подвала и, в данный момент, неспешно приближались к тому самому месту, где, закованный в кандалы, сидел бывший господин инквизитор, что сейчас, как ребёнок, затаил дыхание и вперился взглядом в пол, не смея поднять глаз на вошедших, нёсших за собой одно — его будущие мучения, и второе — смерть. — Ну здравствуйте, господин инквизитор!