Тонущие

На горящий в окне свет Франция шёл, словно летящий к лампе мотылёк. Сам чувствовал, что вот-вот сгорит. Ночью температура упала, и ветер, всё порывающийся сорвать с него шарф, только делал всё хуже. Москва не спит ночью, это он знает. Даже ночью она такая же, какой он ее помнил всегда. Живая. Он стучит трижды, прежде, чем дверь — большую, дубовую, резную — открывают. Россия дома совсем другой, тёплый, домашний, Франция расплывается в приветственной улыбке и получает такую же в ответ, прежде чем хозяин дома отступает, пропуская его внутрь. — Здравствуй, мой милый друг. — Привет, Франциск. Он идёт на кухню, Франция идёт следом. Слабо улыбается своим мыслям, смотрит в пол. Дом у России всё такой же, он словно отказывается что-то менять, добавляя самые незначительные детали, чтобы немного соответствовать времени. Франция знает, как трепетно Россия относится к тому, к чему он привык. Так быстро всё проносится, меняется, что задержать время хотя бы здесь — в своём доме — отчего-то кажется Франциску таким логичным и правильным. — Спасибо, что позвонил, конечно, — Россия отключает чайник, он всегда его разогревает, и поворачивается к Франции. Голос пытается сделать строгим, а глаза улыбаются, — но в следующий раз делай это хотя бы в своем аэропорту, а не в моем. — Я вино принёс, — Франция поднимает бутылку, улыбается то ли хитро, то ли виновато. — И я же не просил тебя встречать меня. — Я мог бы быть не один, — просто отвечает Иван, ставя бокалы на стол, и бросает на Франциска таки укоризненный взгляд. — Вы в последнее время когда виделись то? — тянет Бонфуа, разливая вино по бокалам. Россия молчит, и Франции отчего-то становится совестно. Вино плещется в бокале, кажется слишком красным в свете кухонной лампы, пока Франциск делает вид, что он величайший сомелье. Россия устало смотрит на бокал в своей руке. — Мы раньше так часто сидели. Франция поднимает бровь, словно Россия сказал что-то совсем неожиданное, и потом улыбается. Как-то грустно. — Да, часто, — он кивает, и делает глоток вина. — Почему же перестали? — Ну знаешь, — Россия топит ответ в бокале, но Франция молчит, и он продолжает. — Не до этого было. — Тоже верно. Он смотрит украдкой на Россию. Не того Россию, какого он помнил — тот был юношей, стройным, подтянутым, с острыми чертами лица, и глазами, как альмандин, цепляющими самую душу фиалковыми глазами. Они у него не изменились, только стали ещё печальнее. Сейчас Россия сильнее и старше, сейчас он уставший ещё больше. — Как твои дела? — спрашивает Россия. — Тоскливо, — Франция поднимает уголки губ в усталой улыбке, Россия понимающе кивает и молчит. Они привыкли так, не притворяться хотя бы наедине друг с другом. Быть не Россией и Францией, а старыми друзьями, с теплыми воспоминаниями друг о друге, закрытыми в самом сердце. Когда-то они поклялись друг другу, что бы ни случилось, не позволять политике рассорить их. Что бы ни случилось — продолжать также собираться друг у друга, вместе пить и разговаривать. И никто из них не собирался нарушать клятву. Франция не оставляет без внимания попытку России заглянуть в телефон, и нагло выхватывает его у того из рук. Россия не успевает возмутиться, Франция цокает и качает головой, кладёт телефон на край стола, к стене, и накрывает руку России своей. Россия смотрит на неё несколько секунд, потом поднимает к лицу и гладится щекой, как побитый кот за долгое время получивший ласку. Франция мягко улыбается — он снова видит того Россию, который тянулся к нему так доверительно, смущенно отводил взгляд и краснел, стоило Франциску сказать что-то, что говорят только оставаясь наедине или коснуться чуть дольше и чуть жарче. Первые два бокала опустели незаметно. Франция разлил остатки вина, и убрал бутылку. — Пойдём в гостиную. Не дожидаясь ответа, Россия поднялся и, держа в руке бокал, вышел из кухни. Франция пошёл следом. Россия садится не на диван, а на пол возле камина. Ставит бокал рядом и подтягивает колени к груди. Франция опускается рядом, смотрит на огонь в камине, и отчего-то становится ещё тоскливее. — Тебе не кажется, что мы живём в каком-то замкнутом круге? — О чём ты? Он смотрит озадачено, а Россия его озадаченности только улыбается себе в колени. Он расправляет ноги и опирается руками чуть позади себя, склоняет голову на бок. — Мы возвращаемся к чему начали и чем закончили, — Россия говорит тихо и грустно, а потом улыбается. — Он снова меня ненавидит, а мы с тобой опять пьём вино. — Тогда это ещё не конец, — Франция улыбается, делает глоток вина и садится к России ближе. Тот выдыхает, прячет лицо в чужих волосах и опускает голову на плечо. Франция пахнет запеченными яблоками, корицей и вином; мягко притягивает Россию ближе, приобнимает за талию и целует в висок, убирает волосы с лица. — Я так устал. Шепот теряется в светлых локанах. Франциск ловит его кончиками пальцев, невесомо касающихся губ и щек. — Я знаю, дорогой, — он перехватывает тянущуюся к нему руку и мягко целует. — Ничего не поделаешь. Такова жизнь. Такова жизнь. Россия беззвучно смеётся, сжимая чужую руку. Перед глазами ясно, словно он видит всё своими глазами, всплывает эта сказанная когда-то давно фраза, и ему и смешно, и грустно. Франциск понимает, снова мягко целует руку и смотрит на огонь. Однажды огонь их разлучил, а теперь соединяет снова. — Уже поздно, — сонно и пьяно бормочит Россия Франции в шею, а тот просто молча смотрит на огонь. — Пошли спать? Он отстраняется и смотрит на Франциска устало, всё еще держит его за руку. Затем молча поднимается, а Франция остаётся сидеть. — Иди, дорогой, я скоро приду, — он всё ещё смотрит на огонь. Россия стоит рядом несколько секунд и бесшумно уходит. Франция смотрит на огонь, и видит там Москву. Видит там горящее сердце России, которое тот предпочел сжечь, чем отдать ему. Видит, как вязкая боль в его взгляде вытесняется злостью. Франция недооценивал Россию. Он не думал, что тот его когда-то простит. Он проводит у камина ещё полчаса, прежде чем наконец подняться и, оставив недопитый бокал, идёт в старую комнату, тащит за собой тяжелый моток воспоминаний и чувств. Страсть осталась в 1812, дожила только любовь, глубокая и тёплая. Они верность друг другу не хранили, но держали в груди эту вязкую любовь, и оба в ней тонули.