Лярва

      "Из всех чудищ и монстров, о коих речь здесь зачинается, не сыскать таинственней и коварней лярвы, именуемой также лемуром. Сий дух астральный, порождённый злобой и намеренной случайностью летальной, зарождается, чтобы человека преследовать, лишать его покоя в теле и в духе. Является обычно в виде скелета ужасающего либо ведьмы сухой с удлинёнными мёртвыми конечностями. Сей дух зловреден и опасен для любого члена семьи, что лярвой атакован. Симптомы, на которые главе семьи озираться надо, как то: страхи болезненные, с нервами проблемы немереные да падучая нежданно нагрянувшая..."       Урфин вдруг застонал сквозь сон и завозился. Гуамоко оторвался от чтения, настороженно зыркнул на него янтарным глазом. Но Джюс уже успокоился — дыхание его снова стало лёгким, сердце замедлило свой стук до обычного, нормального, — перевернулся на бок и вновь захрапел.       "Пронесло", — подумал Гуамоко и вернулся к чтению.       За окном занималась тёплая ночь, каких в бесконечном количестве давала Волшебная страна. Здесь всегда царило лето, кроме, пожалуй, того ужасного периода, когда Жёлтый туман медленно убивал всё живое в течение нескольких месяцев. Гуамоко помнил те отвратительные дни своей жизни, будто они навечно поселились где-то в его мускульном желудке.       Вдалеке, в густых кронах деревьев, заухала масковая сипуха, приглашая всех, кто её слушал, присоединиться к ночным диалогам. Обычно Гуамоко вступал в них, чтобы поворчать о деньках прошедших да обсудить с одной более-менее вменяемой совой политику различных правителей Изумрудного города. Какое-никакое, а занятие!       Но сегодня ему было не до этого. Важное дело отнимало всё его его время.       Всё началось несколько дней назад. Стояло раннее-раннее утро. Роса оседала на кончиках перьев, но Гуамоко не спешил встряхиваться, чтобы не нарушать уютную утреннюю тишину. Распушившись, он пристально и не мигая смотрел на сероватую, в тумане, хижину, терпеливо ожидая хозяина — как раз в это время они каждый день возились в огороде, чтобы потом, натруженные, изголодавшиеся, налететь на поджаренного кролика или чудесную пахучую дыню.       Сегодня, однако Урфин не спешил, хотя обычно именно он поторапливал ленивого филина, чтобы закончить всё до того, как высохнет роса. Гуамоко понадобилось несколько раз удачно передразнить сигнализацию, установленную хозяином, прежде чем последний медленно выполз из дома.       — Гуамоко, — зевнул он, убедившись, что никто на его овощи не покушался, — ты чего шумишь?       — Ну надо же, я ещё и виноват! — обиделся филин. — Так бы и сказал, что сегодня не работаем, я бы поймал мышку и отправился на боковую!       — Работаем? — Урфин недоуменно посмотрел на небо, и глаза его расширились. — Уже утро?       — С добрым утром!       Урфин не оценил иронии, сквозившей в словах старого филина. Схватившись за голову, он бросился к сараю.       — Как же так, — причитал он себе под нос, склоняясь над проклюнувшимися побегами кудрявой капусты. — Как я мог проспать? Чуть было росу не пропустил… Гуамоко, дружище, я не хотел тебя обидеть.       — Да что там, — смилостивился филин, наблюдая за ним со своего любимого обозревательного пункта — высокой палки, по которой обычно плелись завязи огурцов.       — Нет, в самом деле, я сегодня сам не свой. В голове ломит, будто всю ночь не спал.       — Могу успокоить — спал как младенец, — ввернул Гуамоко, заметив задумчивость хозяина. — Проспал так проспал, со всеми бывает. Помню, был я птенцом…       За разговорами дела заспорились. Грядки были проверены на предмет вредителей, тщательно выполоты и политы. Однако за завтраком Гуамоко вновь обратил внимание, что Урфин казался растерянным. Он машинально перекатывал горох с одной стороны тарелки на другую и, казалось, думами находился где-то очень далеко отсюда.       — Следы, — наконец произнёс он задумчиво.       — Что — «следы»? — не понял Гуамоко.       — Следы, говорю, там были. На грядках, то есть.       — Ну так ты ж и наследил, наверное, когда вчера вечерним поливом занимался.       — Хм… возможно. — Урфин наконец обратил внимание на еду у себя под носом и наколол дольку помидора на вилку. Брызнул сок, алый, как кровь. Гуамоко закатил глаза и убрал лапу подальше, чтобы потом не пришлось лететь к бочке и отмывать её от сока. С каждым прожитым годом он летал всё хуже, поэтому в последнее время предпочитал сидеть на месте, а путешествовать с комфортом — на плече хозяина.       — Деревенские любят твои овощи, — добавил он с намёком, больше успокоить Урфина, чем и в самом деле проникаясь.       Намёк удался — тёмные глаза Урфина осветились изнутри.       — Ох, милые добрые жевуны! — воскликнул он, и Гуамоко осталось лишь снова закатить глаза. Иногда он скучал по старому Урфину, его далеко идущим планам, его хитрости и изворотливости… Но, с другой стороны, сейчас они тоже неплохо жили. Обильная еда была каждый день, а на редкие охоты Гуамоко вылетал скорей от нечего делать, чем по реальной нужде. Ради такого беззаботного существования можно было и простить Урфину его некстати вылезающие временами добродушные привычки.       После завтрака Урфин решил немного подремать, чтобы к вечеру с новыми силами взяться за огород. Гуамоко же, тяжело хлопая крыльями, вылетел на улицу и расположился на перила крыльца.       Солнце к тому времени осветлило верхушки деревьев. Молочный туман, захвативший округу с ночи, постепенно проигрывал и сдавал позиции, уползая в тёмные трещины или поднимаясь в воздух, где он со временем становился прозрачным, как слеза. Гуамоко лениво прищурил янтарные глаза, окинул пустынные грядки величественным взглядом и медленно смежил веки — ничто так не усыпляло, как полный желудок и ощущение полной безмятежности.       Разбудили его странные звуки, исходящие из хижины. Спросонья не разобравшись, в чём дело, Гуамоко бросился внутрь.       Урфин метался на кровати, сжимая в руках одеяло, его колотило крупной дрожью. Гуамоко ухнул, перелетел на кровать, чтобы разбудить его, но чуть было не был отброшен сильным пинком.       — Пошла прочь, ведьма! — заорал Урфин во всю силу своих лёгких и вдруг как вскочил — чуть было затылок не пробил, прижавшись им к стене, тяжело дыша, затравленно оглядывая комнату. Гуамоко рисковать больше не стал — вновь ухнул, крепко уцепившись коготками в спинку стула, и сонный взгляд Урфина остановился на нём, постепенно обретая осмысленность.       — Гуам? — сипло произнёс он сорванным голосом, и филин великодушно простил ему это нелепое сокращение.       — С чем дерёшься, хозяин?       Урфин не ответил. Его дыхание постепенно выровнялось, дрожь прекратилась, а общее состояние стало более располагать к констуктиву. Он встал и от души напился, чувствуя себя абсолютно разбитым.       — Так с кем же ты дрался, хозяин? — нетерпеливо повторил Гуамоко, которому теперь стало действительно любопытно. В жизни Урфина было много «ведьм» — как настоящих, магических, так и чисто номинальных. Кто же в этот раз посетил его сон?       Но Урфин его не просветил. Нахмурившись, он вновь вернулся в кровать, отвернулся лицом к стене и вскоре захрапел, забыв о ведьмах и дурных снах. А вот Гуамоко уже не заснул.       "Лярва, значит", — кивнул своим мыслям Гуамоко. Несмотря на свой непрошибаемый скептицизм, люди из-за Гор много знали о всяких признаках, духах и чертях. И им, ну, то есть, Гуамоко и Урфину, а не забугорным людям, конечно, несказанно повезло, что в библиотеке Изумрудного города нашлись книги из-за Гор.       И что вход в библиотеку был свободен для всех.       Когда дуболом-скороход притащил нужные книги, Гуамоко поспешно спрятал их от хозяина (который уже и без того ворчал, что призраков не бывает), а по ночам, когда тот спал, почитывал их, выискивая нужное. И вот его поиски, наконец, увенчались успехом.       Лярва действительно существовала, хоть Урфин и не верил в это. Она высушенной худой фигурой зловеще стояла в огороде, заглядывая в окно тёмными провалами глаз, в сморщенной глубине которых поблёскивал туман. Гуамоко тревожно наблюдал за ней одним глазом, другим быстро перечитывая страницу в поисках ритуала, который мог бы...       Ага, вот и он! Гуамоко тщательно перечитал строки, чтобы в самый ответственный момент ничего не забыть. Вообще, этот ритуал должен был выполнять глава семьи, но — Гуамоко кинул быстрый взгляд на спящего хозяина, — на данный момент именно он, старый филин, мог называться таковым.       Едва только часы пробили полночь, Гуамоко спрыгнул на пол и пошёл к дверям, тихо бормоча себе под нос странное заклинание из книги — там советовали обращаться к какому-то "отче" и просить у него защиты. Раньше Гуамоко никогда бы не унизился настолько, чтобы верить в подобный раболепский бред, но сейчас его мировоззрение было не таким, как раньше. Да и он сам стал другим.       На улице стояла противоестественная тишина. Ночные птицы не переговаривались, как обычно, сверчки не стрекотали, даже мыши в траве не шуршали. Гуамоко упрямо распушился, стараясь не показывать, как его напрягла эта безмолвность, после чего подошёл к бочке с водой, из которой Урфин так любил умываться, запрыгнул на её край и тщательно вымыл лапы. А потом ещё раз. И ещё.       Люди из-за Гор любили тройку странной любовью...       Теперь на очереди были бобы. Урфин был зол, как попавшая в воду Бастинда, когда обнаружил поутру полностью обчищенный от стручков маленький бобовый куст. Гуамоко лишь пожимал крыльями, грешил на зайцев, мышей и кротов, а сам мысленно надеялся, что хозяин не полезет исследовать его старые заначки. Зачем нужны были именно бобы, Гуамоко не понимал, но скидывал это на странное воображение людей из-за Гор. Взяв их в клюв, он обернулся хвостом к огороду, спиной чувствуя враждебный взгляд мёртвой ведьмы. Её туманное дыхание ворошило перья на его спине, а призрачные руки, казалось, мечтали ухватить его за голову. Очень хотелось обернуться и убедиться, что все эти ощущения — лишь тревожная работа подсознания, но Гуамоко знал, что оборачиваться нельзя ни в коем случае.       Он бросил боб за спину и невнятно ухнул:       — Это я вам даю, этими бобами я выкупаю себя и своих.       Лярва за спиной влажно нюхала воздух, и этот звук заставлял перья съёживаться. Гуамоко тряхнул клювом, скидывая напряжение, и снова ухнул:       — Это я вам даю, этими бобами я выкупаю себя и своих.       На этот раз пронзительно холодный ветер, возникший из ниоткуда, пробрался к самой коже, и стало по-настоящему жутко.       — Это я вам даю, этими бобами я выкупаю себя и своих.       Лярва прекратила нюхать, и ощущение взгляда усилилось, заставляя дрожать.       Но Гуамоко не зря был магическим филином. Когда-то он служил самой Гингеме, самой злой ведьме Волшебной страны. Знал он, что останавливаться нельзя — ритуалы не любили наплевательского к себе отношения.       Поэтому он продолжал, и продолжал, и продолжал, пока все девять раз не были благополучно произнесены. Лярва к тому времени окончательно замолчала и развоплотилась — Гуамоко больше не слышал её леденящих звуков.       Вода — на этот раз хватило простого умывания. А следом — сосуды. Простые медные горшки отлично звенели, только Гуамоко надеялся, что Урфин потом не убьёт его за шум.       — Вон, духи дома! — крикнул он после, и звуки появились так неожиданно, что он чуть не оглох. Птицы заухали, застрекотали свечки, а туман рассмеялся так быстро, будто его никогда не было.       "У меня получилось", — подумал Гуамоко с облегчением и тотчас провалился без сил на порог, где его с утра и нашёл Урфин.       Славный огордник Урфин, который так и не узнал, как отчаянно погибшая много лет назад Гингема хотела расквитаться с предателем.