Сильнее смерти

А ветер летит, провода теребя, А время с годами к нам жестче и строже! Не будет, не будет, не будет тебя, И даже не будет похожей. Н. Добронравов

      Оби-Ван Кеноби шел по коридорам Храма. Его тень, длинная и тонкая, тянулась за ним по стенам, точно шлейф скорбной мантии. Нет — как тень горя, которое он будет нести до конца своих дней. В мягком свете ночных ламп, что заливали просторные коридоры синим светом, он казался не живым человеком, а призраком, словно он уже слился с Силой и овладел недоступными другим древними знаниями.       Вот что самое страшное в войне — наверное, не только в этой. Нет, даже не осознание гибели сотен товарищей. Осознание того, что ты выжил, а они — нет.       А она — нет…       Все они были мудрее, сильнее, лучше его. И это им не помогло, не спасло от гибели. Горе и возмущение всколыхнулись в душе волной: почему? Почему лучшие всегда уходят первыми? Пока эта аксиома миновала разве что Энакина.       Оби-Ван не знал, куда идет. Ноги сами привели его туда, куда звала его душа. Он даже не удивился, когда узнал место. Когда-то он приходил сюда в поисках мира и покоя — и обретал их. Теперь же… Вряд ли.       Где, в каком месте ему отыскать покой, если его нет в собственной душе и никогда не будет?       Двери зала Тысячи фонтанов были приоткрыты. Шум воды не смолкал здесь ни днем, ни ночью, способный умиротворить самый беспокойный дух. Но все реже приходили сюда обитатели Храма. Гораздо чаще им доводилось бывать в тренировочных залах и командных центрах. Будь проклята война — она лишила мира не только галактику, но и самих ее стражей.       Оби-Ван проскользнул в двери. Мягкий плеск множества фонтанов, больших и маленьких, голубовато-серебряные отблески на водяных струях, слегка подрагивающие листья растений и нежные пряди трав, неповторимый запах воды, земли и зелени — все это было знакомо ему с детства. И отчего-то захотелось поднять руку и стереть с лица воображаемые капли, совсем как в тот раз. И совсем так же задуматься: что это — вода или слезы?       Вот и знакомый фонтан — небольшая мраморная чаша, три каскада серебристых струй. Да, здесь они тогда стояли. Здесь он в первый и единственный раз позволил себе обнять ее. И хотя объятие продлилось всего несколько секунд, он запомнил это чувство на всю жизнь. И бережно хранил в сердце все эти долгие двадцать лет, не позволяя ничему иному затмить чистое юношеское воспоминание.       Оби-Ван сам привез тело Сири Тачи в Храм. Сам смотрел, как ее предавали огню. И пока пламя пожирало дорогие черты, прекрасные даже в смерти, он сам чувствовал боль. Физическую боль, словно ему медленно прожигали дыру в груди, не световым мечом, а горящей головней. Словно он сам горел заживо вместе с нею. И всей душой желал сгореть.       Такие мысли были недостойны джедая, он знал это. Он сдерживался, как мог, и для этого ему понадобились все силы. Он сумел найти простые слова соболезнования для мастера Ади Галлии, не пожалевшей времени, чтобы лично прибыть на похороны бывшей ученицы. И невольно вспомнил, как она сама в своей сдержанной манере утешала его, молодого падавана, после гибели Квай-Гона.       Бесстрастная маска на лице, жгучая боль в сердце — вот что составляло жизнь Оби-Вана. Но порой это становилось невыносимым; он был честен с самим собой и признавал это. Порой нужно было дать выход эмоциям. Принять их, выпустить их и позволить им уйти. Но никто не должен был этого видеть.       Оби-Ван присел на край мраморной чаши фонтана, под дождь россыпи мелких и крупных брызг, и закрыл лицо руками. В перерывах между рыданиями у него шепотом вырывалось имя, на которое она никогда больше не отзовется. Шум воды приглушал все прочие звуки; скорбные вздохи растворялись в нем. Оби-Ван не пытался отыскать успокоение в мелодичном звоне струй. Возможно, ему больше не найти покоя нигде и никогда.       Пустота в сердце вдруг сделалась ощутимой, поглотила в себя все звуки, ощущения и запахи, словно черная дыра. И Оби-Ван очнулся: привычка к дисциплине упрямо брала верх, пробивая даже твердую, черную стену скорби. Рука опустилась в чашу; прикосновение прохладной воды вызвало легкую дрожь и мурашки по коже. Оби-Ван зачерпнул воды, провел мокрой ладонью по лицу. Если бы вода могла так же легко уносить горе, как она уносит следы слез…       Нужно возвращаться. Попытаться уснуть, хотя вряд ли получится. Но не сидеть же здесь до самого утра? Утром их с Энакином вполне может ожидать новое задание — и это к лучшему. Исполнение своего джедайского долга не исцелит разбитое сердце, но поможет ощутить, что он не напрасно живет в этой галактике.       Оби-Ван вдруг задумался об ученике — к слову, ему уже давно пора сделаться рыцарем. Нужно будет поднять этот вопрос перед Советом, тем более, почти все наверняка согласятся: сейчас каждый джедай на счету, а особенно такой, как Энакин.       Энакин… Оби-Ван чувствовал, что в Храме его нет; после церемонии похорон Сири падаван незаметно исчез, а он, учитель, даже не придал этому значения. Теперь же он привычно потянулся к ученику… и тут же отдернулся и покраснел.       Ох, неудобно вышло. Оби-Ван давно знал о влюбленности Энакина в Падме Амидалу, а тут еще совместное задание, которое едва не стоило жизни отважному сенатору. Но то, что Энакин тайком бегает к Падме по ночам и проводит время отнюдь не по-джедайски, оказалось для него новостью. Неприятной новостью, всколыхнувшей в его истерзанной душе гнев и что-то еще…       Зависть. Да, понял Оби-Ван. Он завидовал Энакину, завидовал люто, как не завидовал никогда и никому за всю свою жизнь. Завидовал из-за того, что падаван оказался смелее и честнее своего учителя, честнее и перед самим собой, и перед своей любимой. И решился на то, на что у Оби-Вана не хватило храбрости.       Счастливый Энакин. Даже если случится беда, ему будет что вспомнить. А что может вспомнить он сам? Трус, трус и подлец! Ведь она столько раз ждала от него первого шага, а он знай себе мудрил и изворачивался, да еще прикрываясь джедайским кодексом. Но не кодекс был тому причиной, а обычный страх, которому нет места рядом с настоящей любовью.       Оби-Ван вновь плеснул себе в лицо пригоршню воды, медленно выдохнул. И ощутил, как гнев и зависть уходят, сменяясь искренней радостью. Наверное, так радуются отцы и матери, видя счастье своих детей. Нет, об этом никому не стоит знать. Он сохранит тайну Энакина. Пусть мальчик будет счастлив — счастлив в том, что оказалось недоступно ему самому.       Так ли уж недоступно? Оби-Ван вдруг ощутил, что радость за Энакина захватывает и его самого. Страх коснуться давних воспоминаний постепенно развеивался, и он отпустил себя, отпустил свои мысли, позволил им устремиться в прошлое.       Неужели ему так нужно было знать ее, как женщину? Неужели ему мало того, что даровала им Сила? Робкое объяснение, сплетенные пальцы, губы Сири на его щеке, его руки на ее талии… Тогда, в восемнадцать лет, этого казалось мало. Сейчас — более чем достаточно. Казалось, даже при жизни Сири он не ощущал такого духовного единства с нею, как сейчас. Поистине, смерти нет…       А множество их совместных заданий? Как-то раз одно из них столкнуло их слишком близко, подведя к опасной черте, которую им удалось не переступить лишь чудом. Но ни он, ни Сири не пожалели об этом. Зато пережитое искушение помогло им обоим лучше понять себя и друг друга. Именно после этого, не став любовниками, они сделались настоящими друзьями. И обрели то удивительное единение в Силе, которое достигло апофеоза именно вчера — чтобы разорваться навсегда.       Или нет?       «Смерти нет — есть только Великая Сила», — повторил про себя Оби-Ван. Пропустил знакомые с младенчества слова через всю свою сущность, через душу и тело, позволил им наполнить себя. И ощутил, насколько же они правдивы.       Она была рядом, он чувствовал. Ему даже показалось, что он различает ее черты в струях воды, в трепете листьев, в дуновении ветра. И вспомнил о ее прощальном даре, к которому боялся прикасаться с самого мгновения ее смерти.       Синий согревающий кристалл. Оби-Ван вынул его из кармана в поясе, крепко сжал ладонь. Острые грани врезались в кожу, но боли не было — только тепло. Он разжал пальцы, опустил руку под воду вместе с камнем. Теперь кристалл заиграл еще удивительнее, словно настоящий драгоценный камень, причем живой камень. И от него по-прежнему исходили свет и тепло — свет синих глаз Сири и тепло ее улыбки.       — Да пребудет с тобой Сила, — прошептал Оби-Ван, вынул руку из воды и прижал кристалл к сердцу. Сморгнул слезы — слезы радости и смирения. — И да пребудешь ты со мной. Всегда.