* * *
Эта вера значительно упрочилась, когда дуэль с Колхауном уложила Мориса на кровать в гостинице Обердофера. — Говорил я вам, — с мрачным упрямством вещал Фелим, помогая Морису выпить лекарство, взбивая подушки и стирая пот со лба, — не будет добра от этого бандита. Лучше бы вам с ним не встречаться, избежите лишних дыр в теле. — Я не собирался с ним встречаться, — в который раз повторил Морис. — Но не уезжать же с обжитого места из-за каждого мерзавца. — Не знаю, не знаю. — Лицо Фелима отражало сомнение и раздумья. — Из-за этого, может, и стоило бы. Больно уж сон мой нехорош был. — Хватит, Фелим, — строго произнес Морис. — Мы никуда не уедем из-за этого Колхауна, и никогда больше такого не предлагай. — Хорошо, — сказал Фелим с таким видом, будто заранее знал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Но ни Фелим, ни сам Морис и предположить не могли, какова окажется следующая встреча с отставным капитаном.* * *
Лошадь заржала, но Морис и сам уже увидел, что сбоку от тропы, проложенной в зарослях краснокоренника и мескита, лежит человек. В глаза Морису бросилась темно-синяя военная форма. Не раздумывая, он соскочил с лошади и поспешил к лежавшему, недоумевая, что может делать здесь один в такую пору солдат из гарнизона форта Индж. Опустившись на одно колено, Морис потянул лежавшего ничком человека за плечо, переворачивая на спину, и отшатнулся. Это был не солдат; это был капитан Кассий Колхаун, лоб которого оказался сильно рассечен. Кровь уже запеклась, значит, он пролежал на обочине достаточно долго. Неудивительно — по тропе ездили нечасто. Пройдя по следам немного назад, Морис догадался, что случилось — напуганная чем-то или кем-то лошадь понесла, всадник ударился головой о низкий сук и вылетел из седла, в то время как лошадь помчалась дальше. Возможно, она уже вернулась в Каса-дель-Корво, и капитана ищут… Морис задумался. Если его обнаружат рядом с потерявшим сознание Колхауном, то, после недавней стычки, чего доброго, обвинят в попытке расквитаться. И с самого Колхауна станется подтвердить его причастность — просто чтобы насолить сопернику. Но и оставить его лежать на земле, без сознания, Морис не мог. На принятие решения много времени не понадобилось. Он отвезет Колхауна в хижину, промоет и перевяжет рану, поможет прийти в себя — и пусть тогда кто-нибудь усомнится, что он повел себя не как истинный христианин! Перекинуть Колхауна через седло нельзя было — кровь прилила бы к раненой голове. Морис устроил его перед собой, придерживая левой рукой, и был как никогда благодарен Кастро, которого не требовалось направлять и подгонять — с раненым на руках это было бы крайне неудобно делать. Ехать пришлось медленно, и до хижины они добрались позже, чем собирался Морис. Фелим уже ждал с обедом и лишился дара речи, увидев, кого привез хозяин. К несчастью, вскоре дар вернулся к нему сторицей. — Да что ж это вы творите, мистер Морис! — не переставал причитать он, пока Морис, взвалив Колхауна на плечо, нес того в хижину. — Нет бы обходить его десятой дорогой, так вы нате! — в дом притащили! Вот же беда какая, вот же напасть! Говорю я вам, сон… — Нет, это я тебе говорю, — перебил его Морис, опустив капитана на свою кровать и переводя дыхание — тот не был пушинкой, — нагрей воды и достань чистых тряпок. Придется нам поухаживать за этим негодяем, чтобы меня не обвинили в нападении. Ситуация уж очень щекотливая. Фелим сделал что было велено, не переставая бурчать, но понизил голос, чтобы не нарваться на отповедь. Возиться с Колхауном он не стал бы ни за что; очевидно, Морис это понял, потому что отпустил его и сам окунул тряпку в теплую воду. Смыв с лица Колхауна грязь и кровь, он смог оценить довольно серьезную ссадину. Кожа на лбу была содрана, вокруг расползался багровый синяк. Оставалось надеяться, что череп цел. Морис вынул из сундучка иглу и нитки. Рану следовало зашить. Мустангеры, то и дело попадавшие в передряги, быстро выучивались этому несложному умению. Морис вдел нитку в игольное ушко и вдруг наткнулся на внимательный взгляд. Колхаун пришел в себя. — Где я? — спросил он. — Дайте воды. Морис поднес ему чашку, удивляясь, что первым делом не услышал обвинений в свой адрес, и помог приподняться. Напившись, Колхаун вытер губы ладонью. — Что со мной случилось? — снова спросил он. — Где я и кто вы? — Вы не помните? — Морис впился взглядом в его лицо. Что это за новая игра? — Нет. — Колхаун нахмурился. — Я помню наше путешествие из Луизианы, фургоны, выжженную равнину и… Я не знаю, что было дальше. — Вы достигли Каса-дель-Корво, живете там, освоились в местном обществе. — Морис не знал, что добавить. — Тогда почему я здесь? — Колхаун обвел взглядом небогато обставленную хижину. — Я нашел вас в чаще и привез к себе, — неохотно ответил Морис. — Очевидно, ваша лошадь понесла, и вас вышибло из седла. — Но почему сюда, почему не домой? — Чтобы меня, не разобравшись, не обвинили в попытке убить вас, — сухо сказал Морис. — Мы с вами не в ладах. — Да, это на меня похоже. — Колхаун говорил медленнее обычного. — Что ж, спасибо, что все-таки не убили. — Пожалуйста. — Морис бросал на него короткие изучающие взгляды. Взаимная неприязнь мешала им смотреть друг на друга иначе, чем на врагов. Сейчас, когда во взгляде Колхауна не было явной ненависти, он и сам выглядел по-другому — проще, непонятнее. — Если позволите, я зашью вашу рану. Неровно сросшаяся кожа испортит лицо. — Велика важность. — Колхаун лег обратно в подушки. — Хотите выглядеть святым в глазах общества, штопая рану врагу? — Этого явно недостаточно для святости. — Морис отошел от постели. Теперь, раз Колхаун очнулся, требовалось применить какое-либо средство для смягчения боли. Под рукой было только одно. Он вернулся к постели с порцией виски из запасов Фелима. — Я привык делать все, что в моих силах, тем более если речь о такой мелочи. Пейте. — Почему мы с вами не в ладах? — Колхаун одним глотком опустошил стакан. Он не закрыл глаза, и Морис чувствовал его взгляд, пока сшивал края кожи. — Так вышло, — ответил он, стараясь не отойти от истины. — Вам не понравилось, что я знаю прерию лучше вашего. И… Луиза Пойндекстер. — Понятно. Луизу не трогайте. Она нужна мне. Морис промолчал. Он не собирался обсуждать это ни сейчас, ни после. Внимание Луизы к нему раздражало Колхауна и потому было приятно. — Сейчас вам нужно полежать. Он машинально склонился ко лбу капитана и опомнился, когда уже перекусил нитку. — Извините, — сказал он, вставая, чтобы навести порядок. — Не за что, — в голосе Колхауна не было ни привычной ненависти, ни высокомерия, но Морис чувствовал его взгляд на себе все то время, пока убирал грязные тряпки и выплескивал воду. — Что вы намерены делать дальше? — спросил он, когда Морис закончил. — Я отправил Фелима в Каса-дель-Корво. Вас наверняка ищут, беспокоятся. На обратном пути он заедет за врачом. Моих умений недостаточно, вас должен осмотреть доктор. — Вы себя недооцениваете, — насмешливо возразил Колхаун. — А меня переоцениваете. Уверяю, никто в Каса-дель-Корво не будет переживать обо мне слишком сильно. — Если так, то лишь потому, что вы сами приложили к этому все усилия, — вырвалось у Мориса. Но Колхаун, вопреки ожиданиям, не вспылил. — Верно, — согласился он. — Мне не нужно, чтобы меня любили. Предпочитаю, чтобы боялись. — И ненавидели, — добавил Морис. Ему была непонятна такая позиция. — Пусть так, — согласился Колхаун. Его глаза блестели. Нахмурившись, Морис приложил ладонь к его лбу. — У вас жар. А у меня нет никаких лекарств, кроме виски. — Так давайте его, — в голосе Колхауна послышалось раздражение — видимо, он чувствовал себя хуже, чем хотел показать. Морис наполнил мононгахильским два стакана, один из них протянув Колхауну. — Очевидно, я должен вас поблагодарить, — словно через силу произнес тот, медля сделать глоток. Морис пожал плечами. — Как хотите. — Разве вам все равно? Морис задумался. Хотел ли он услышать от Колхауна неформальную, искреннюю благодарность, на которую тот сейчас, казалось, был способен? Хотел ли он, чтобы их отношения от прежней враждебности перешли к неловкому равнодушию и простой отстраненности, что бывает между людьми, неприятными друг другу по образу мыслей, но связанными неким общим событием? Морис вгляделся в Колхауна. Когда страсти и размышления о них не искажали его лицо, капитан был красив той сдержанной классической красотой, что не бросается в глаза, но и не оставляет равнодушным. С таким Колхауном, казалось, можно было посидеть за порцией виски, обсуждая лошадей или политику, а можно было бы и… Морис опомнился. — Нет, — ответил он. — Не все равно. Я хотел бы услышать от вас слова благодарности, но только если они будут идти от сердца. — Полагаете, я не способен на искренний порыв? — Не знаю. Вы пока не дали мне возможности узнать это. — Я умею быть благодарным, — хрипло ответил Колхаун, делая наконец глоток. — И… Черт возьми, вы ведь до сих пор не представились! — Морис Джеральд. — Ирландец? Ненавижу ирландцев. — Я знаю. Именно с этого началась наша последняя ссора. — Я много кого ненавижу, и ирландцев — не в последнюю очередь. Относительно вас об этом приходится лишь сожалеть. С вашими глазами я бы предпочел не ненавидеть вас, а как раз напротив… — У вас усилился жар, — перебил его Морис. — Вы не понимаете, что говорите. — Неверно, — усмехнулся Колхаун. — Я все понимаю. Жар лишь позволяет мне высказать то, о чем в другой ситуации я, конечно, промолчал бы. Но думать все равно думал бы. Морису тоже стало жарко. Он не ожидал подобных откровений. — Как же Луиза? — Луиза — отличная партия. Богата, да еще и красива. Хотя с манерой Вудли вести дела его поместье и так рано или поздно перейдет в мои руки. Но куда проще и выгоднее получить его вместе с девушкой. Джентльмен должен иметь молодую красивую жену. Тогда никто и не подумает, что он способен развлечься на стороне с другим джентльменом. — Вы невыносимы. — Морису и в самом деле был неприятен этот тон, этот холодный, несмотря на жар, расчет. — Потому что не скрываю своих намерений? Да, пожалуй, напрасно я сказал вам об этом. Впрочем, полагаю, вы достаточно благородны, чтобы молчать об услышанном. — Вы даже не скрываете, что пользуетесь чужим благородством? — Конечно. Есть благородные люди, а есть те, кто пользуется этим. Вы сами делаете выбор, а коль сделали — не жалуйтесь. — И не думал. Но как вы можете так жить? — Легко. Меня не мучают угрызения совести, если вы об этом. Но откровенность за откровенность. Почему вы покинули Ирландию, Джеральд? — В Техасе не принято интересоваться прошлой жизнью людей. — Мы ведь уже установили, что мне плевать на приличия. Почему? — Были причины, — коротко ответил Морис. Эту тему он не хотел обсуждать ни с кем, тем более с Колхауном. Впрочем, это было неправдой — Морис хотел бы поговорить с кем-нибудь, излить душу, подобно исповеди, после которой получаешь облегчение. Но выдавать свои секреты Колхауну было все равно что курить на пороховой бочке. — Бесчестный поступок или неприглядный? — раздражение Колхауна отступило, теперь его лицо выражало интерес. — Я знаю вас очень недолго, но ставлю на то, что ничего по-настоящему бесчестного вы не совершили. Скорее сделали то, что нанесло ущерб общественной морали. Обесчестили девицу? Разорились? Поддержали не ту политическую силу? Почему вам закрыли доступ в круг приличных людей, Джеральд? — Может, я просто уехал искать лучшей доли, — огрызнулся Морис. Ох если бы девицу… — «Просто» в таких случаях не бывает, — заметил Колхаун. — Всему есть причины. — И по какой причине во время кампании вас чаще видели в салунах? — По той, что я перестал видеть смысл в войне, — резко ответил Колхаун. — Я решил, что забота о собственном удовольствии и благополучии ничуть не менее важна, чем забота об убийстве других людей, которые лично мне ничего плохого не делали. Вы ведь не были на войне, Джеральд? Морис покачал головой. — И не нужно. Это вовсе не так героично, как рассказывают. Там многому учишься, но теряешь еще больше. — Но вам ведь нравится все это? Задирать людей, совершать сомнительные поступки, рисковать жизнью, убивать? — Это не имеет никакого отношения к войне! — неожиданно повысил голос Колхаун. — Да, мне нравится все это делать — разве что жизнью я рискую крайне редко, — именно потому, что это мои решения, мой выбор. На войне выбора не дается. Выживешь ты или нет, зависит вовсе не от твоего умения стрелять, а от того, упадет ли снаряд рядом или прямо на тебя. Я ненавижу случайности, а те, от которых зависит моя жизнь, ненавижу вдвойне! — Вот как, — негромко произнес Морис. Что ж, теперь хоть что-то стало понятным. Выбор Колхауна назывался трусостью, но имел право на существование. — Я не трус, — добавил Колхаун, словно прочитав его мысли. — Никто не может сказать, что я избегаю дуэлей или опасных ситуаций. Но война равно забирает и трусов, и храбрецов, и как хотите, а мне это не нравится. — Что же вам нравится? — О, многое. Выигрыш в азартной игре; хорошие сигары; вкусная еда. Нравится чувствовать свою власть над людьми, принимать решения. Играть с огнем иногда. — Что это значит? — Поступки на грани дозволенного. Добрым христианам этого не понять. — Не знаю, насколько я хороший христианин, но я действительно не понимаю. — Серьезно? — Колхаун внимательно уставился на него. — Представьте, что вы охвачены страстью. Вы жаждете кого-либо с такой силой, что не можете ни есть, ни спать и думаете только о возможности осуществления желания. И если она появится, если вам ответят взаимным желанием — не плевать ли вам будет, что скажет об этом общество, если узнает? Точнее, не рискнете ли вы всем ради достижения цели? Морис хотел фыркнуть и сказать, что никогда не поступит так ради одной ночи, сколь бы желанной она ни была, но не смог. Он слишком хорошо помнил подобный поступок, который и привел в итоге к его поспешному отъезду из Ирландии. С тех пор он дал себе слово никогда больше не действовать подобным образом и держал его. А теперь чертов Колхаун взбудоражил эти воспоминания… — Вы уже однажды рискнули, да? — перебил его мысли тот. — Рискнули и все потеряли? Это печально, однако вы не выглядите отчаявшимся. Вы сильный человек, Джеральд. — Благодарю, — выдавил Морис, не желая ни подтверждать, ни опровергать слова Колхауна. Следовало прекратить этот небезопасный разговор. Чем меньше Колхаун знает о его прошлом, тем лучше, даже если с этим новым Колхауном можно разговаривать, не думая о том, как ловчее всадить в него пулю. — Вам нужно отдохнуть, — сказал Морис. — Вряд ли разговоры в вашем состоянии полезны. Он склонился над постелью, поправляя подушку, и тут же сильная рука обхватила его шею, притягивая ниже. Губы Колхауна были сухими от жара, колючими и жадными, и на несколько мгновений Морис потерял голову, целуясь так, как не целовался давным-давно: жестко, напористо, не оберегая чужих уст, словно в поединке. Опомнившись, он оттолкнул Колхауна и выпрямился, не в силах отойти от постели. — Когда вернется твой слуга? — спросил Колхаун. В его голосе ясно слышалось ничем не прикрытое жаркое желание. — К ужину, — так же хрипло ответил Морис. — У нас есть время. Решайтесь. Вы ведь тоже хотите этого, я вижу. — Вам нельзя, — ухватился Морис за тонкую ниточку здравого смысла. — Вы ранены, вам необходим покой. — Сейчас мне необходимы вы, — яростным шепотом возразил Колхаун. — Ну же, когда еще выпадет такой шанс! Не волнуйтесь за меня, мне ничего не придется делать — вы сделаете все сами. Морис облизал пересохшие губы. Колхаун был прав — впервые после отъезда из Ирландии Морису довелось встретить такого же, как он, испытывающего ту же греховную склонность и признающего ее за собой как неприятное, но неизбежное обстоятельство. И сейчас Морис не чувствовал отвращения к этому человеку. Возможно, он никогда его не ощущал — причиной их неприязни стала разность взглядов и стечение обстоятельств. Если бы Морис впервые встретил Колхауна в иных условиях, он мог бы заинтересоваться им. Возможно даже, что их взаимная неприязнь была следствием неосознанного желания, о котором они не могли и подумать и неосуществимость которого заставляла их возводить между собой дополнительные преграды. Он решился, и словно тяжесть упала с плеч. Второй поцелуй оказался таким же жарким, но более глубоким, долгим. Они словно знакомились друг с другом иначе, чем прежде. На Колхауне была только тонкая рубашка, сквозь которую Морис чувствовал жар его тела. Он стянул с плеч собственную куртку, не глядя бросил на пол и едва не застонал, почувствовав, как скользнули под рубашкой вверх горячие ладони… Донесшийся с улицы звук заставил их оторваться друг от друга. Морис вскочил, тяжело дыша, за мгновение до того, как в дверях появился Фелим. — Говорил же я, вещие мои сны, — с отчаянием воскликнул он, заметив и валяющуюся под ногами куртку хозяина, и неровные дыхание обоих, и разгоревшиеся лица. — Как ты здесь? — спросил Морис излишне резко, коря себя за слабость. — Господа отправили за мистером фургон, и меня с ним — показать дорогу, а за врачом послали мистера Генри. — Фелим старался не смотреть ни на хозяина, ни на их невольного гостя, но осуждение сквозило даже в том, как он подобрал куртку Мориса и, отряхнув, повесил на гвоздь. — Они передают благодарность за заботу. А по мне — не сдержался он, — лучше бы вы и не думали о нем заботиться. — Теперь уже поздно сожалеть, — в голосе Колхауна слышалась насмешка — и легкая горечь, если это не показалось Морису. — Со стороны Пойндекстеров очень любезно вызволить меня из когтей врага. Что думаете, Джеральд, — это из большой любви ко мне или из нежелания подвергать вас неприятной обязанности находиться рядом со мной? — Думаю, вы сами знаете ответ на этот вопрос. — Морису было неприятно видеть, как Колхаун становится таким же, как обычно, — словно вернулся другой человек. Наедине с ним Колхаун вел себя немного по-другому, и именно с тем Колхауном Морис был готов лечь в постель. С этим не хотелось иметь ничего общего. Он все же подошел попрощаться, когда Колхауна со всеми возможными удобствами устроили в фургоне, и тот был готов двинуться в путь. — Поправляйтесь, — сухо пожелал он. — Надеюсь, ваша память скоро восстановится. — Плевать, вспомню ли я предыдущие дни, — усмехнулся Колхаун. — Главное, что я буду помнить нынешний. И сожалеть, что мы с вами не нашли общий язык часом раньше. Морис сжал губы. Кажется, он совершил непростительную ошибку, которая неизвестно как ему аукнется. — И спасибо, — добавил Колхаун совсем иным тоном. — За все. Фургон давно уехал, а Морис, занимаясь обыденными делами, не переставал сравнивать двух разных увиденных им Колхаунов, гадая, какой же из них настоящий.* * *
Всю следующую неделю Фелим всячески выказывал свое неодобрение произошедшему. Морис уделил бы его беспокойству немного больше внимания, если бы его мысли невольно не занимал совсем другой человек. Он не мог перестать думать о Колхауне и, честно сказать, не слишком стремился к этому. Сейчас это был один из самых интересных для него людей в его окружении. Морис вспоминал его речи взгляды, намеки, пытаясь понять, что же на самом деле представляет из себя этот человек, насколько он и в самом деле порочен, живет ли это в нем от рождения или сама жизнь со временем исказила его представления о плохом и хорошем. Морис старался не судить Колхауна строже, чем тот заслуживал; в конце концов, и сам он не был образцом добродетели. Однако определиться в отношении к Колхауну оказалось непростой задачей, настолько противоречивы были его выходки и признания. Быть врагами было намного проще, и Морис думал, что, возможно, судьба сделала ему подарок, устроив их взаимную неприязнь при первой же встрече, — подарок, который он не оценил. Именно об этом размышлял он в сотый наверное, раз, когда послышался стук копыт. Сильный рыжий конь и всадник в военной форме — не узнать приехавшего даже издалека было невозможно. Морис ждал его приближения, чувствуя, как участилось биение сердца. Что-что, а равнодушие в их отношениях даже не ночевало. Колхаун спешился за несколько шагов до него и подошел, держа лошадь в поводу. — Вы рискуете здоровьем, так рано выезжая верхом, — заметил Морис, говоря то, что сказал бы всякий на его месте. — Я хотел увидеть вас, — проговорил в ответ Колхаун, сразу разрушая всякую иллюзию добропорядочной беседы. — Для чего же? — Для того, чтобы закончить начатое, если вы не передумали. Обвинения в трусости не прозвучало, но Морис все же услышал его. «Вы отказываете себе в удовольствии ради общественных приличий, — будто говорил Колхаун. — В удовольствии, которое никому не принесет вреда». Его голова была прикрыта повязкой под капитанской фуражкой. — Вам сняли шов? — спросил Морис, слыша себя словно издалека. — Нет. Хочу, чтобы это сделали вы. — Пойдемте. — Морис указал на дверь хижины. — Я все сделаю. Колхаун улыбнулся краешками губ, проходя мимо него. — Фелим, приготовь немного теплой воды и тряпку, — распорядился он, входя в хакале. Фелим стоял, выпучив глаза. Казалось, при виде капитана на него напал столбняк. — Фелим! — окликнул Морис. — Ты меня слышишь? — Да слышу, слышу, — зло пробормотал Фелим, неохотно принимаясь исполнять поручение. — А вот вы меня, видать, не слышите и не думаете, и на сны мои внимания не обращаете. А ведь чистая правда все — не к добру эти ваши взгляды да мысли, совсем не к добру… Не слушая его, Морис снял повязку. Красноватый шрам змеился по лбу Колхауна, но было видно, что кожа срослась аккуратно и что впоследствии на этом месте останется лишь светлая полоска. — Будет немного больно, — предупредил Морис. — Насколько помню, у вас водится неплохое обезболивающее. Они выпили, не говоря больше ни слова. Усадив Колхауна на сундук и слегка запрокинув его голову, Морис принялся удалять нитки, поддевая стежки протертым тем же виски тупым ножом и перерезая другим, остро наточенным. Это заняло немного времени. Морис промокнул выступившую кровь, стер влажной тряпкой красные разводы и закрепил повязкой кусок свежей тряпицы. — Готово, — сказал он, отступая на шаг. Колхаун перехватил его руку и прижался к запястью обжигающим поцелуем. Мориса словно молнией ударило это прикосновение. — Фелим! — позвал он. Колхаун выпустил ладонь и выпрямился. Фелим вошел и встал у двери, глядя в угол. — Съезди в лавку за мукой и маслом, — распорядился Морис. Фелим посмотрел на него. — У нас в запасе и то, и другое, хозяин. — Я знаю, — коротко ответил Морис. — Съезди. Хлипкая дверь едва не сорвалась с петель, когда Фелим от души хлопнул ею. Еще не смолк стук копыт его лошади, а они уже целовались — исступленно, горячечно и зло, срывая с себя одежду, будто в их распоряжении было лишь несколько минут, а не добрый час. Опыт Мориса в этих делах ограничивался несколькими ночами, и он позволил Колхауну вести и направлять его, подчиняясь уверенным рукам и жесткому рту, шептавшему ласковые непристойности, разжигавшие и без того непомерное желание. Боль показалась незначительной и быстро исчезла, а наслаждение было ярким и сильным, несравнимым ни с чем иным. Одного раза им оказалось недостаточно, как недостаточно одного глотка воды после долгого жаркого дня, и вскоре Морис задыхался и до боли сжимал кулаки, в то время как умелые губы и язык ласкали его со всем пылом ищущей выход страсти. Он со стоном излился в рот Колхауна, чувствуя, как темнеет в глазах, потом потянул его к себе и рукой довел до пика наслаждения. Оба молчали, слишком усталые и насытившиеся, чтобы шевелиться или разговаривать. — У тебя найдется, где сполоснуться? — спросил наконец Колхаун. — За кустами, в двух шагах, речная заводь, — предложил Морис. Он не мог понять, сожалеет ли он о том, что произошло, или о том, что все так быстро закончилось. Вода была теплой поверху и прохладной внизу. Они с удовольствием окунулись, смывая с себя пот и семя. Колхаун подплыл ближе, коснулся недавно затянувшегося шрама на руке — розоватой звездочки. — Это ничуть не портит тебя. Но мне правда жаль, что так вышло. Почему ты тогда не убил меня? — Ты достаточно хорошо знаешь меня, чтобы понять, почему… — Морис перехватил его руку, сдавил запястье. — Постой. Так память вернулась к тебе? — Почти в тот же день, — усмехнулся Колхаун. Это была усмешка человека, с которым Морис ссорился при каждой встрече, человека, с которым он дрался на дуэли. Человека, которого он ненавидел. — Уезжай, — сказал он, отбрасывая его руку, словно ядовитую змею. — И радуйся, что я не всажу тебе пулю в спину. — Так я и знал, — пробормотал Колхаун. Его лицо приняло привычное насмешливо-наглое выражение. — Поцелуй на прощанье, мустангер? Нет? Тогда до встречи. Оставшись в одиночестве, Морис потянулся за виски, но даже резкий вкус мононгахильского не смог смыть ни горечи лжи, ни сладости недавних поцелуев.* * *
В последнее время хозяин стал столь задумчив, что Фелим даже прекратил повторять неизменное «я же вам говорил». Морис проводил дома все свободное время. Он и прежде не был любителем общества, но теперь его стремление к одиночеству пугало. Редко-редко выбирался он только в бар Обердофера, где виски и разговоры о мустангах позволяли чувствовать себя как дома и не думать о том, о чем хотелось забыть навсегда. В один из таких вечеров Колхаун подсел к нему за стойкой. — Чего тебе надо? — спросил Морис, не отрывая глаз от своего стакана. Он был не против еще одной ссоры. На этот раз рука бы не дрогнула спустить крючок. — Поговорить. — Колхаун не повышал голоса и точно так же не отрывал взгляда от стойки. — Точнее, чтобы ты выслушал меня. Убедившись, что эти двое всего лишь беседуют, насторожившаяся было публика утратила к ним интерес. — Ты знаешь, какой я, — Колхаун продолжил говорить, приняв молчание Мориса за согласие. — Но во мне есть и что-то такое, что нравится тебе, иначе между нами ничего бы не случилось. И в тебе, Джеральд, есть что-то, что не дает мне покоя и подталкивает к несвойственным мне поступкам. Я не собираюсь возвращать Вудли то, что получил от него; но я готов отпустить Луизу и позволить ей найти ее счастье — при условии, что это будет не в твоих объятиях. — Лишиться выгодной партии ради короткой связи? — Морис хмыкнул, стараясь скрыть надежду, вспыхнувшую в нем при этих словах. — Либо ты блефуешь, либо голова у тебя все же не в порядке. — В порядке. — Колхаун впервые за все время взглянул на него. — Я, как обычно, следую своим желаниям. И я не уверен, что это будет короткая связь. Я обычно не иду на жертвы ради разовых интрижек. Морис подумал, что он-то ничего не теряет. Он потерял все, что мог, в первый раз, и теперь ему было гораздо проще принять возможный риск. Но тот ли это человек, ради которого стоило рисковать даже малым? Время покажет. — Нужно все продумать, — сказал он. — Общественные приличия не должны быть нарушены. — Ох уж эти общественные приличия, — согласился Колхаун. В его голосе Морис расслышал затаенную радость. — В свое время они немало попортили мне жизнь. — Мне тоже, — кивнул Морис, чувствуя себя так, будто идет по краю обрыва. — Отплатим им тем же? Ответный взгляд Колхауна сам по себе был нарушением всех норм приличий, какие только изобрели люди в попытке хоть таким формальным образом отгородить себя от возможного греха.* * *
Увидев, с кем вернулся хозяин под утро, Фелим вздохнул. В его сне мистер Джеральд неизменно погибал от руки Колхауна, подло выстрелившего в спину. Может, и хорошо, что эти двое сговорились и намерены грешить, а не стреляться. Фелим отвернулся и накрыл свернутым пончо голову. Надо будет впредь разводить костер для ночлега подальше от хакале и спросить у мистера Стумпа, как лучше обезопасить себя от змей. Фелим был добрым христианином, но при этом здравомыслящим человеком — чему вовсе не противоречили вера в вещие сны и поклонение бутыли мононгахильского.