В кавказских операх лезгинка Всегда должна быть настоящей! Да, только-только настоящей И обязательно кавказской! © Дмитрий Шостакович, «Антиформалистический раёк», исполняется на мотив «Лезгинки».
не бойтесь праздничных калорий и объедайтесь как всегда они потом сгорят от чувства стыда © мица
Гномы таки прорубились через стволы, и впереди всех подоспевший Гимли, подгорный король и кунак Леголаса. Успокоился, увидев, что всё обошлось. На Ганконера смотрел с восхищением: — Вах, какой маладэц! Сам не умэр, никого нэ убил — маладэц! Я бил на том поле, видэл, сколько орков ты в адыночку положил — ты вэлыкий щаман! Вэлыкий! — Гимли с воодушевлением хлопал Ганконера по плечу и тряс ему руку. Ганконер терпел. — Тэперь виздаравливай, да! Завтра будет пир в честь дарагих гастэй! И воодушевлённо повернулся к Леголасу, поигрывая мохнатыми бровями: — Я настоечку придумал, э! На пэщерной плэсени и ещё кое-чём! Сэмьдэсят три градуса! Это проймёт тэбя, эльф! — «Кое-что» — это навоз горских козлов? — с глумливым весельем уточнил лихолесский принц. — Тогда конечно проймёт! Ого, я смотрю, при друзьях он не стесняется сомнительно шутить. Весёлый… эльф. Не человек. Мальчишеская внешность всё время заставляет видеть его не тем, кто он есть. Три тысячи лет. Маг, великий воин. Кощей Бессмертный. А что из себя представляет его папенька — страшно подумать. Хотя, какая для меня разница — что три тысячи, что пять, всё равно) Наверное, какая-то есть. — Нэт! Хотя это мысль! Надо попробовать! Мы ж раньше им только припарки от обморожения ставили, а есть-пить в голову не приходило. Но вы, остроухие, в таких вэщах толк знаэте! Единение с природой, оно ж с того и начинаэтся, да? — и лицо подгорного короля приобрело не менее глумливое выражение, а выраженный акцент несколько попритух. Ну конечно, «Скушай заячий помёт, он ядрёный, он проймёт». Тоже шутник хороший. Очень они радостно перешучиваются, на грани фола — это небось от облегчения, что никто не помер. Ганконер встал, слегка пошатнувшись. К моему облегчению, оказался одетым ниже пояса. Старалась смотреть без смущения или хотя бы скрывать его, но не уверена, что получалось. Бледное тело с прорисованным рельефом мышц, не выпирающих, но явно очень жёстких; татуировки, сделанные как будто чёрным лаком, и совершенно непонятные. Что-то зубчатое и многофигурное под левой ключицей и куча мелких знаков по всему телу, причём татуировки были не из линий, а уж если вытатуирована фигурка — так она была полностью заполнена чернотой и слегка отливала лаком. Совершенно не похоже на человеческие тату. Наверное, профессиональное что-то; защита от духов? Спрашивать я, конечно, не стала) И удивительно, я думала, что эльфы безволосые, но у Ганконера по животу вниз сбегала дорожка, теряясь под поясом чёрных кожаных штанов. Никогда не присматривалась, а тут присмотрелась. Господи, да неужто и штаны из орка? Чортовы вегетарианцы! Всё-таки смутилась и отвела взгляд, когда поняла, что он идёт ко мне. Молча усмехаясь, забрал из руки цветок и воткнул в волосы. Гномы с любопытством смотрели. Никто уже не опасался страшного колдуна. Вот интересно: везде, где побывал, Ганконер наоставлял после себя… гм… сувениров разной степени ужасности. Что делали жители этого городка с Воронёнком, которого Ганконер так эффектно… заизюмил? Труп даже не на мумию был похож, а на гигантскую изюмину. А гномы — что будут делать с внезапной оранжереей? А ведь выглядит мальчишкой, даже моложе Леголаса. Интересно, сколько ему лет… надо поспрошать при случае. Интересная личность. А то, что он, как я поняла, слегка людоед («Встретившая Ганконера сошьёт себе саван», да…) и носит штаны из орка, так он же и не человек, и судить его, как человека, глупо. Это как с тигром: убить, защищаясь, нормально, если сможешь, конечно, но осуждать смысла нет. И эльфов тут же увели из этой пещеры, очевидно, выполнявшей роль карантинной. Провожали толпой по очереди: Ганконера, как еле живого, первым; потом Леголаса. Я с любопытством посмотрела, куда их поселили — в той же огромной жилой пещере, куда и меня, в похожие спальни. Устала, но, добредя до постели и с радостью забравшись на пуховики, не смогла сразу уснуть — цветок Ганконера опьяняюще пах. Похоже на черёмуху, но не черёмухой. Начала думать про разное — что не увижу никогда ни черёмухи, ни берёзок, ни серого неба моей родины. Да-да, «Я родился и вырос в балтийских болотах, подле серых цинковых волн, всегда набегавших по две…» Всхлипнула. Вытащила цветок из гривы, отнесла на столик. Постояла над ним, вздыхая, как Репка надо мной сегодня, когда я не догадалась принести ничего вкусненького. Вспомнила, какие у неё прикольные чудесные усики на морде, и, когда она дышит в ухо, становится щёкотно — и легче на душе. Что ж, черёмухи я больше не увижу. Но на чудеса и ужасы под небом Средиземья насмотрюсь вдоволь. С тем и заснула. Всё-таки хорошо иметь устойчивую психику, доставшуюся в наследство от крестьянских предков)***
Пиршественный зал удивлял своей простотой, по сравнению с парадной частью дворца, что странным образом добавляло ему уюта. Подозреваю, сделано это было для подчёркивания того, чем нагружены столы, выставленные буквой «П», и с этой же мыслью освещено всё было тёплым светом масляных фонарей. На столах, понятно, свинина плашмя, ребром и боком и горы эдемски румяных яблок, которых я раньше тут не видела. Не растут, наверное, в горах, а покупаются за деньги, и поэтому считаются атрибутом роскоши и выставлены ради праздника. Как дорогие гости, были мы посажены в верхней части стола: я рядом с королём, эльфы ровно напротив. Вокруг самые уважаемые гномы, а молодёжь чем моложе, тем ниже по столу, и гномы, и гномихи вперемешку. Ближе к эльфам поставили молоко, сыр, творог; свинина убрана подальше. А вот мне поднесли сосисок, улиток и прочих хороших вещей. Обеспокоенно посмотрела на эльфов — не шокирует ли их моё мясоедство, но они, кажется, не обращали внимания, беседуя с Гимли. То, что он во время беседы вгрызался в свиной окорок, в такт речи намахивая им, тоже их не беспокоило. На вид, по крайней мере. Вежливые, да. Забавная у гномов манера есть. Всё руками, с разговорами и смехом. Гимли собственноручно налил всем за столом настоечки. Семидесятитрёхградусной. Я понюхала — запах специфический. Осторожно отставила, и никто этого не заметил. Ганконер тоже не пил, отговорившись нездоровьем. А вот Леголаса Трандуиловича потчевали с остервенением: оно понятно, давний спор, помню-помню. Пили за здоровье всей гномской родни, потом эльфийской, и за здоровье всех эльфийских владык поочерёдно. Принц, не отказываясь, с насмешливой миной вливал в себя кубок за кубком, совершенно не пьянея, и только глаза синели. Гимли поскрипывал зубами: видно, таки надеялся на настоечку свою, и придумывал всё новые тосты. Выпили за здоровье Ганконера и даже за мою храбрость во время поездки на козлах. Ничего. На вид, по крайней мере. Остальные, похоже, не рисковали с настойкой, в основном пили что-то пенящееся: пиво или брагу, но и это действовало. Всё громче становились взрывы смеха; в нижней части стола молодёжь кидалась друг в друга чем-то мелким и бурно реагировала на удачные попадания. — Что они делают? — близоруко всмотревшись, так и не поняла, и спросила у сидящего рядом гнома. — Это старинные горские гадания: яблочное семечко выщёлкивается наугад, и в кого попадёт — тот сужэный, — пояснил Гимли. Ой, как интересно. Этнографические подробности я люблю. Как раз догрызла яблоко до серединки и начала задумчиво вертеть яблочное семечко в пальцах, с мыслью, как же его выщёлкивают — и случайно нашла нужное положение пальцев. Семечко, склизкая сволочь, полетело. Такого позора я не помню за всю свою жизнь. Обмерла, закрыв глаза и исступлённо желая провалиться куда угодно — семечко попало в лоб лихолесскому принцу. И прилипло. Ничего не видя, услышала через пару секунд внезапной тишины густой бас чрезвычайно довольного Гимли: — Блодьювидд, эльфы — они же непонятливые. Не расшвыривайся семечками, кидай сразу всё яблоко! — и стол грохнул. Боже. У меня крестьянские предки, устойчивая психика, я смогу это пережить. И не буду заползать под стол. С усилием открыла глаза, боясь встретить гневный взор принца — но ничего, он смеялся и смущённым и злящимся не выглядел. Всё-таки, видно, обтесался, таскаясь с дипмиссиями по Средиземью — если и был шокирован, то не показал этого. А вот Ганконер вполне уксусный вид имеет. Как я его понимаю! Опустив глаза, увидела кубок с нетронутой настоечкой и сделала глоток для укрепления нервов. Ух! Как эльф это пьёт? Глаза же на лоб от одного глотка лезут! Дыхание кончается! Но от того же глотка мир через минуту потеплел и подобрел ко мне, и случившееся позорище стало казаться скорее смешным, чем ужасным. Сильная вещь, да. Но глотка, пожалуй, достаточно; напиться будет ещё большим позором. Хотя искусительно. Тяпнешь махом весь кубок, упадёшь под стол, и ничего, даст бог, не вспомнишь утром. Вздохнув, отвергла мысль, как неприемлемую. Господь смилостивился: Гимли не стал дальше шутить на эту тему, а громовым голосом сообщил, что сейчас будут танцы, и гномы радостно полезли в центр зала, как будто уже заждались объявления. Грянул оркестрик: барабаны и флейты, и ещё какие-то дудки. Очень впечатляют боевые танцы гномов. От притопываний стены трясутся, а слаженность и увлечённость исполнения внушают трепет. После них настала очередь чего-то очень напоминающего лезгинку, причём сначала танцевали только гномы, а потом стали приглашать гномок: гном гоголем выходил перед выбранной девушкой, и она, картинно посмущавшись, пока он выделывал фигуры, соглашалась и выходила из-за стола. После чего плыла павой, опустив глаза, старательно не глядя на танцора, а он отплясывал вокруг, вытворяя иногда совершенно головоломные коленца. Весь зал дружно хлопал в такт, подбадривая танцоров криками. Танцевали гномы парами, изображая бой на топорах и мечах, и я удивилась, когда пошёл в центр зала Гимли и утащил с собой Леголаса, а потом удивилась до невозможности: такое ощущение, что, начав танцевать, эльф не напрягся, а расслабился. Как будто быть спокойным себя заставлял и наконец смог перейти в естественное состояние; совершенно никакого напряжения не чувствуется; он этим танцем живёт, и счастливо, и тяготение земное — не для него. Скажу я вам, что профессиональный балет в подмётки не годится пляшущему эльфу. Я смотрела, забыв подобрать челюсть — невозможно! Невозможно, чтобы такая лёгкость в движениях существовала! Да-а-а, попади сюда какой-нибудь Цискаридзе, он бы тут наверное и помер от переживаний, я так думаю. А я ничего, справилась и даже челюсть подобрала) Но, глядя на это, понимала, что эльфы точно не люди, совсем, и смотрела почти со священным ужасом. Ведь он как будто ничего не весит и двигается так, как не может ни один человек. И как-то пропустила момент: поняла, что эльф танцует уже для меня, что это приглашение. Которое надо принять. Вот хорошо, что я выпила не много и не мало, и сознание растормозилось ровно настолько, насколько нужно, а тело слушается. И хорошо, что когда-то немного интересовалась лезгинкой. И что от женщины в этом танце не требуется ничего сложного, тем более с таким партнёром, который сам всё сделает и где нужно подыграет и подскажет телом. Опять удивилась, что получаю удовольствие и что совершенно ничего ужасного в этом не оказалось: несла себя лебёдушкой, изредка взглядывая на эльфа, скромно отворачиваясь, заслоняясь, ускользая — и по реакции зала понимая, что танец впечатляющий. Ну ещё бы. Очень гномы восхитились, что чужеземцы танцуют их танец, и что эльфийский принц таким орлом оказался) Войдя во вкус, перетанцевала с кучей гномов и ещё несколько раз с эльфом; поняла, что все мыслимые удовольствия получены, и что, возможно, никогда так хорошо не проводила время, но ужасно устала, и пора спать. Нашла Гимли, приложив руку к сердцу, поблагодарила его и попрощалась. Беседовавший с ним — и продолжавший пить! — Леголас вызвался проводить, чтобы не заблудилась. Это было нелишним, и я с благодарностью согласилась. Не обращая внимания на ехидство Гимли, попытавшегося навялить в дорогу яблочек, мы вышли из зала. Весёлость натанцевавшегося тела (и настоечка!) превращали кровь в шампанское, и путь до моей комнаты прошёл весело и незаметно; не ощутила я ни темноты, ни тишины гор, которые обычно поздним вечером чувствовала. Жаждуще посмотрев на перинки и жалея, что нельзя сразу на них залезть, а нужно цивильно попрощаться, обернулась к принцу, посмотрела в глаза — и тут, прежде, чем я успела как-то отреагировать, он быстро нагнулся и умело поцеловал. Голова наполнилась звоном — тревожная смесь негодования, вины, ужаса и желания, — и на всё это наложилась циничная мысль о том, что у него, должно быть, немалый опыт. Отпрянула, споткнувшись и опрокинув табурет, и прижала руки ко рту. Леголас прикусил зубами нижнюю губу; у него был такой вид, словно он очарован реакцией. Отступая перед надвигавшимся эльфом, остановилась, наткнувшись спиной на стену, и тут же была прижата к ней: — Блодьювидд, позволь мне остаться. Ты не пожалеешь, — глухим голосом попросил принц. От шелковистого дыхания, пахнущего почему-то не ядерной гнумской настойкой, а горечью миндаля, мурашки побежали по шее. Почувствовала, как вспыхивают щёки. Мда, похоже, настоечка-то подействовала. Я-то, может, и не пожалею, а вот ты? Что ты почувствуешь завтра, если вспомнишь? Анекдотик есть: «Приезжает мужик с женой в отпуск в Испанию. В один из вечеров муж уходит в бар, и, вернувшись через час, не застает жену в номере. Он выходит в коридор и у горничной спрашивает: «Где моя жена?» Та ему отвечает, что жена твоя пошла к дону Педро. Мужик начинает возмущаться, кричать: «Кто такой дон Педро, где он живёт?» Горничная называет ему номер, он туда тихонечко входит и крадётся к двери в комнату. Заглядывает — играет тихая музыка, роскошная кровать, на ней загорелый, стройный, красивый, мужественный дон Педро. Открывается дверь душа и выходит его жена — бледная, растрёпанная, живот, грудь отвисшая… Мужик смотрит и думает: «Господи! Как перед доном Педро-то неудобно!» Мне не хватает хабалистости, чтобы вступить… гм… в телесные отношения с доном Педро. Даже если он не помнит себя и настаивает. Или, что ещё хуже, вполне в себе, просто видит, что нравится, и считает необходимым «быть полезным и доставить удовольствие» жертве, возможно, считая это священным долгом, а сам не слишком-то и горит. Нет уж, обойдёмся без проституции гостеприимства. Ни к чему. Я и так умру для вас. Неудивительно, что женщина выбирает эльфа: её подсознание заточено под выбор сверхсамца, и оно не понимает разницы не то что между человеком и высокорождённым, а и человека от робота отличить не может. В своё время Азимов впечатлился, когда узнал, что из двух героев, созданных им, человека и робота, женщинам нравится именно второй — он превосходит физически, а всё остальное оказалось незначащим. Явление имело большой резонанс в литературной и научной среде и было названо «Эффектом Р. Даниэля». И вот, стало быть, сидит у меня внутри этакая королева чужих и свистящим шёпотом сообщает: — Эт-т-т-от-т-т… — и щупальцем указует, а я с оттенком ужаса ощущаю себя не человеком, а инсектоидом каким-то. Кстати, энтомологи проводили как-то опыты со светлячками. Для них, чем крупнее и чем ярче светится самка, тем она привлекательнее. По итогу самцы слетались на самую прекрасную: на оранжевую бутылку с лампочкой внутри. Казалась ли она им богиней? Глупо думать об этом, разве у насекомых есть понятие бога, они же совсем иные. Интересно, что они ощущали? Это ж с ума сойти можно, если хоть на несколько секунд побыть внутри сознания насекомого. Но вот я сама, как насекомое, и с восторгом смотрю на оранжевую бутылку с лампочкой внутри, и ничего не могу поменять, выбор подсознания сделан. Но я же не полностью инстинктами живу, и человеческая часть возмущена этим выбором и отрицает его. Я недостаточно простодушна, чтобы принять то, что не должно быть моим. Не всё бери, что дают. Быть жадным потребителем, хватающим всё, до чего дотягивается — не хочу. Упёрлась руками в грудь эльфа, пытаясь его оттолкнуть, и удивилась, что он не сдвинулся ни на сантиметр. Посмотрела внимательно: ведь не может быть, чтобы светлый эльф опускался до насилия? Я не хочу в это верить. Но нет, похоже, он просто не чувствует моих усилий. Помню, как-то пыталась оттолкнуть быка. Тот абсолютно не ощущал моего усилия, оно для него не существовало. Не человек, да… Но не трогает, ждёт согласия, хоть и дышит учащённо, и под внешним относительным спокойствием чувствуется тяжесть желания, и бедром отчётливо ощущаю, что да, альпеншток рвёт штанину. Надо держать себя в руках, а то утону сейчас в его глазах, а это не нужно. Отрицательно покачала головой: — Нет. Я не могу. И полночи ворочалась, трогала горящие губы и жалела, что отказалась, и радовалась, что устояла. Не может ничего быть между человечкой и высокородным. Мда, упустила я, конечно, шанс впечатлить светлого князя — не собой, тут понятно, что «Красавице платье задрав, видишь лишь то, что искал, а не новые дивные дивы…» — однако, чудные гномьи панталоны в оборочках точно его поразили бы! Может, даже и наповал) Но боже — кого из живущих целовал князь эльфов?! Машина для убийства, пахнущая, как пахнут маленькие котята, как апрельский лёд, как распускающиеся почки чёрной смородины — и немножко мятой.