Королевская канарейка

Пользуясь случаем, передаю привет Шекспиру))

«Что будет с ними, с их душой и телом? О, совершенство алого на белом! Как нежен, как немыслимо раним Сегодня образ твой! Что будет с ним?» © Шекспир

      Разбудил звук, опознанный мной, как рёв рога. Очень далеко, на поверхности, но пещеры почему-то этот звук проводили легко. Ощущалось, как звук, как гудение горы, как зов, очень внятный чему-то во мне. Овладело беспокойство и понимание, что всё.       Всё, что можно было пережить здесь — пережито; все удовольствия и печали случились. Пора уходить. Прибыла моя свита, про которую упоминал Ганконер. Ум протестовал: вьюга, холод, горы засыпаны снегом — мы здесь надолго; но интуиция говорила иное.       Не удивилась, когда вошёл Леголас. Встретившись взглядом, поприветствовал улыбкой, внимательно всмотрелся: не знаю, что он увидел своими эльфийскими глазами в этом свете, который был скорее полутьмой, а мне показалось, что под глазами у него залегли тени. Устыдилась, подумав, что не знаю ведь, сколько себя он отдал вчера лошади. Ну, да что сделано, то сделано. А Репка не хромает теперь.       На вопрос, не помочь ли с одеванием, смущённо покачала головой. Я сама способна одеться, хоть и не так быстро; даже корсаж зашнуровывается спереди. Может, мы и поспешаем, но не хочу помощи. Стесняюсь. Эльф спокойно отвернулся, но спина была… гм… неспокойная. И молчал, что подчёркивало напряжение, которое повисло между нами. Одевалась и ловила себя на ощущении, что смущаюсь даже шуршания одежды, по которому вполне и без проблем представляется процесс одевания. Глупо, конечно: видел он меня уже в разных видах. Если всё продолжится, как идёт, и не в таких увидит, и очень скоро. Я всего лишь женщина, как я смогу устоять перед светлым князем?       А падать в его объятия не очень хочется. Что этот мир знает о предохранении? Если я забеременею — что будет с моим ребёнком? Дадут мне родить или убьют вместе с ним? Какова судьба полукровки, примут ли его эльфы? И, в любом случае, если это произойдёт, жизнь полностью изменится. Я не отдам её без сопротивления, как предполагаю сделать сейчас: ни на какое сотрудничество тогда эльфы рассчитывать не смогут. Буду пытаться сбежать, не думая о последствиях; буду готова на всё, чтобы у ребёнка была жизнь. Нормальная.       Оно конечно, у меня и недомоганий-то женских не было с момента попадания в этот мир, что вполне понятно: если женщина быстро теряет более пятнадцати процентов веса и постоянно находится в стрессе, месячные пропадают. Я такое как-то переживала, когда голодала в студенчестве. И забеременеть мне не так просто — не смогла же в замужестве. Но кто знает: такие вещи непредсказуемы, и как любовь господь дарует во время войны, так и беременность может случиться. Как к этому отнесётся эльф — не знаю; вообще ничего о нём не знаю. Кроме того, что он чудовище, выглядящее лучезарным принцем, да) То, что он испытывает влечение ко мне — очевидно, но точно так же он может верить, что, убив меня в соответствии с неким ритуалом, дарит мне лучший из возможных подарков. Задумалась, шнуруя корсаж, и не заметила, как он повернулся и подошёл:       — Не бойся, Блодьювидд, тебе понравятся священные рощи и мой народ. Отец будет счастлив, что я привёз тебя, всё будет хорошо, — нежно запустил пальцы в мои волосы, потянул, чтобы встретиться взглядом, и улыбнулся так, что на душе посветлело.       Улыбнулась в ответ, покивала. Борясь с желанием тянуться за ласковой рукой, отстранила немного эльфа и поползла напоследок насладиться гномьими удобствами. И помыться. Кстати, никакого аналога зубных щёток пока тут не видела: зубы просто мыть приходилось. Намывая их, вздохнула, что юбки и панталоны щикарные остаются тут; опять в штанах без ничего путешествовать. Надеюсь, месячные не случатся в пути. Но, конечно, для путешествия эльфийская одежда гораздо лучше и удобнее, и тепло в ней, хоть и тонкая. Удивительно, как в ней комфортно в любую погоду. В человеческом мире я только раз с подобным столкнулась.       Подыскивая себе в инетике пальтишко, натолкнулась на фирму, торгующую пальто из альпаки за совершенно безумные деньги: они стоили раз в десять дороже таких же из других тканей. Скорее бескорыстное графоманское любопытство погнало меня посмотреть на них вживую, чем что-либо ещё. Тут я уподобилась Антону Павловичу Чехову, которому, как писателю, тоже много до чего было дело: увидел он в газете крымской объявление о продаже обычного домика за огромные деньги, и стало ему интересно, что там за персонаж такой, объявление-то это дал. И, рассказав всем домашним, что нашёл дивного дурака, с которым идёт знакомиться, ушёл. Вернулся с покупочкой. Домик был обычный, но в окно заглядывало море. Отдал, сколько просили, и радовался. Домик, кстати, сейчас музей его.       И я — посмотрела на пальтишко и купила. Ни разу не пожалела: в нём всегда было хорошо. Вот и эльфийская одежда — тонкая, на вид холодная, но тепло в ней. Подмерзают только нос и руки. Домылась, выползла, и мы пошли завтракать на дорожку.       Чем-то этот завтрак напоминал сборы на рыбалку — когда встаёшь в четыре утра и мрачно наминаешься про запас каким-нибудь там толстым ломтём хлеба с маслом и ветчиной, запивая очень горячим, очень крепким и очень сладким чаем.       Собрались, как я поняла, в покоях у Гимли: кроме меня, обоих эльфов и Гимли было несколько гномов и гномок. Гимли усердно потчевал всех. Для меня лично соорудил совершенно гаргантюанский бутерброд: взял ломоть хлеба в два пальца толщиной, щедрейше наляпал сверху масла, положил кусок сыра в палец. Сверху на всё это легла глыба ветчины толщиной пальца в три. Было забавно, хотя есть приходилось через силу. Да, вряд ли я ещё когда-нибудь попробую ветчину. Милое существо гном: уж если считает, что ты ему друг, то и бутерброд такой состряпает, что в рот не лезет, и всё для тебя, от чистого сердца)       Леголас, как всегда, довольствовался скорее кошачьей едой и в кошачьем количестве, польстившись только на мисочку сливок. Это несколько уедало гнома, и он громогласно пытался объяснить, что если есть так мало, то долго эльф не протянет: горячие женщины уморят его героической ездой. И при этом подмигивал мне. У меня бутербродик встал поперёк горла, но надеялась я, что просто недостаточно хорошо понимаю язык, и пошлые намёки мне только кажутся, а на самом деле это совершенно невинные идиоматические выражения. Судя по безэмоциональному лицу Ганконера, задумчиво поглощающего мёд, так и было. Но гномы хохотали. Возможно, я всё-таки правильно поняла. Однако сказать, что не женщина, а лошадь до синяков под глазами заездила принца, было бы ещё хуже. Молчала. Леголас, удивительно светло и одновременно ехидно улыбаясь, отшучивался, что-де, горячим женщинам толстяки не нравятся, что вызвало волну возмущённой рекламы плотного гнумского телосложения и советы как можно скорее из разряда дрыщей перейти в разряд солидных достойных мужчин, которые — вах! — как раз женщинам и нравятся более всего) На прощание Гимли подарил мне серебристое колечко с какими-то рунами, наговорив всего приятного. Не ожидала лично к себе внимания: думала, честно говоря, что он смотрит на меня, как на овощ, и любезен только потому, что я сопровождаю принца. Сейчас видела, что нет, нравлюсь я сама, просто так. Была тронута до глубины души и поблагодарила.       Потом я выяснила, что, оказывается, из пещер, где держали скотину, вглубь горы идёт туннель, размером с хороший такой, бескомпромиссный в плане размеров хайвей. И мы на лошадях и в сопровождении гномов на козлах часа четыре по нему рысью двигались. Я радовалась лёгкому ходу Репки, и с восторгом пялилась по сторонам, проезжая по сталактитовым пещерам, мимо водопадов, по ажурным мостам над безднами, видным в сиянии потолочной плесени, и иногда свете факелов — плесень, видно, не везде жила.       Зов рога раздавался ещё несколько раз, всё ближе, и, по моим ощущениям, часов в девять утра, как раз к восходу зимнего солнца, мы выехали из горы на поверхность. Солнце, может, и взошло, но видно его не было — снежная муть заслоняла небо, позёмкой крутилась на открывшемся заснеженном поле. И в этой снежной хмари я впервые увидела других эльфов. Их было несколько десятков. Те юноши, которых в качестве эльфов показал Джексон, и близко их не напоминали. Там было видно, что люди. Одежда и замазанные гримом прыщи не делали их эльфами. Совсем. Разница огромна, и дело не в одежде и не в смазливости, а в том, что они по-другому стоят, двигаются, дышат. И гремучая смесь из внутренней силы, высокомерия и достоинства — это почти можно потрогать. Мда, каков же должен быть король, правящий такими существами…       Ближе всех к выходу из пещер стояли два высоких эльфа. Снежные вихри раздували белые волосы и полы длинных белых одежд; подъехав поближе, я увидела, что нижняя часть их лиц скрыта белыми полумасками, и что у них свирепые глаза ледяных драконов. На какой-то момент решила, что все в дивном народе похожи между собой, и я буду с трудом различать их, как азиатов, например — и тут же поняла, что нет. Это близнецы. Восхищённо уставилась на сказочных существ, проезжая между ними, увидев в голубых глазах опасный восторг и напряжённое внимание, как будто они хотели запомнить момент как следует.       Выехав из пещеры, не обрадовалась вьюге и мысли, как же я буду ехать в ней, да ещё впроголодь на сухарях этих клятых. А они? Сколько тут стоят?! Но зрелище завораживало: два ряда эльфов, замерших друг напротив друга, и только метель развевает их одинаковые светлые одежды. Белое на белом. И стоящий в конце, лицом к нам, эльф с желтоватыми длинными волосами, бесцветной кожей и такими же бесцветными глазами. Он был молод, как и все они, на вид, но производил впечатление древнего и не слишком-то приятного существа. Ганконер по сравнению с ним казался ручным. Впрочем, Ганконера я знала дольше и немного привыкла.       Мы остановились, и бесцветный эльф прокричал что-то на незнакомом языке сквозь вой вьюги — глубоким, звучным, хорошо поставленным голосом. Ему тут же торжественно поднесли… гм… рога. Это оказалось головным убором, ужасавшим своей иномирностью: с сухого древнего рогатого черепа свисали нити костяных бус, которые сложно было рассмотреть — при попытке вглядеться голова начинала кружиться, мошки мелькать перед глазами, и самочувствие ухудшалось. Ганконер сзади шепнул: «Не смотри», и я вняла совету, не всматриваясь и ловя только общий силуэт шамана с лицом, полностью закрытым нитями бус. Тот воздел руки и прокричал что-то длинное, в чём я поняла только своё имя, после упоминания которого шаман стукнул посохом, и из него в небо ударил тонкий золотистый луч, тут же раскатившийся из точки в вышине, в которую ударил, волною во все стороны — с быстротой взрыва. Раздался глухой хлопок; мир сотрясся, и сильная вьюга превратилась в благолепный, сказочно красивый снег, с рождественской безмятежностью падающий с небес, обретших сияющую голубизну.       Пока я пыталась захлопнуть рот и сфокусировать глаза, диспозиция поменялась. Слегка придя в себя, увидела, что спешившийся Леголас в сторонке беседовал с каким-то эльфом, и тот передал ему свиток весьма пафосного вида. Принц развернул его, прочитал. Сверкнув глазами, резко что-то сказал. Развернулся, наступив на выпавший из руки свиток, и размашистым шагом пошёл к лошади. Ему вслед крикнули и указали на Ганконера. Едва обернувшись, принц бросил одно слово и продолжил свой путь. Вскочил в седло, кинул на меня непонятный, полный горечи, злой взгляд — и ускакал, даже не оглянувшись.       Фокусировать глаза и подбирать челюсть пришлось по второму разу. Смысл произошедшего был непонятен мне, но одно я поняла — вряд ли я когда-нибудь увижу Леголаса. Вот хорошо, что поостереглась и не влюбилась в эту крысу расписную, принца заморского, а то что бы я сейчас чувствовала?       А так — воспоминания остались самые чудесные, ни о чём не жалею. Может, и к лучшему — я не знаю, смогу ли с достаточной твёрдостью встретить свой конец, а это последний человек (эльф! не человек!), на виду у которого мне хотелось бы расклеиться. Кто знает, может и принц немного привязался, вот как я к лошадке, и ему тяжело увидеть мою смерть; проще устраниться, а тут, похоже, и повод нашёлся. Что-то же в этом свитке написано, да. Но мог бы и попрощаться. Хорошо, что не влюбилась. Он разбил бы моё хрупкое человеческое сердце.       От переживаний оторвал тот самый эльф, передавший принцу свиток. Придержал повод лошади и с лёгким поклоном предложил спешиться. Послушно слезла. Стояла между двух застывших шеренг эльфов и ждала непонятно чего. Вдруг шаман сдвинулся, всколыхнув костяными бусами, и я увидела, чего жду: ясноглазые близнецы неспешным торжественным шагом под уздцы вели ко мне оленя.       Белее белого снега был этот олень, и капельками крови мерцали в его рогах ягоды, украшавшие их. Усмехнулась, глядя на этот апофеоз белизны… в рыцарских романах часто, чтобы показать степень аристократизма и немыслимой красоты женщины, замечалось, что руки её были белее простыни, которая её закрывала. Вот не знаю, какова была степень белизны простыней во времена Ланселота) Отдельно упоминалось всегда, что рыцарь, вошедший в шатёр и увидевший спящую красавицу, не кидался на неё и вёл себя… гм… как эльф, хехе.       Всё-таки чудесный народ — когда покидают тебя, огорчаешься. Когда меня покидали орки (и люди, что уж там!), испытывала только облегчение. Поняла, что дальше поеду на олене — видно, так традиция велит. Надеюсь, сакральный транспорт не слишком норовист. Судорожно и сухо всхлипнула (я не буду плакать!), поняв, что больше некому помочь мне вскочить на спину животного. То есть, может, и найдётся кому — богини мы, да не хочу я, чтобы кто-то трогал меня. Заранее обречённо съёжилась от необходимости поставить ногу в чужие, чужие ладони, но обошлось. Сакральный транспорт торжественно развернулся и лёг, благосклонно повернув голову. Ух, какое дрессированное животное! Забралась, ухватившись за рога, что вроде бы его не побеспокоило. Когда олень начал подниматься, резко повело вперёд, потом назад, как во время страшной качки. Но когда он встал и зашагал — поняла, что для богини подогнали божественный «верстак». Мягкий, неощутимый ход и чрезвычайно приятное ощущение движения при этом. И такой он пушистый, чистенький; намытый и надушенный чем-то. Вот если б не знала, что убьют, тут бы точно заподозрила. Очень уж ухаживают.       Эльфы с восхищением смотрели, как я забиралась на оленя. Когда он сделал первый шаг, строй рассыпался, и они все моментально оказались на конях, видно, стоявших неподалёку в затишке. Хорошо хоть лошадки не мёрзли на ветру. Они-то сакральности не понимают. А эльфов видно, что вштыривает. Смотрят, как… не знаю… поклонницы на Киану Ривза. С поправкой на чувство собственного достоинства, присущее эльфам, конечно.       Оказалась окружена конными эльфами плотно, но в середине была пустота — никто, кроме шамана, ехавшего на несколько шагов позади, не приближался. Близнецы ехали в нескольких шагах впереди. Все остальные были дальше. Оглянулась, нашла взглядом Ганконера и Репку. Посмотрела на Ганконера в надежде, что он подъедет и поговорит со мной, но он был холоден лицом и приглашения не понял. Или не захотел понять. И весь день мы в полном молчании быстро ехали по снежной неглубокой целине в означенном порядке, и слышно было только всхрапывание лошадей, мягкая их поступь по снегу да шорох невозможной красоты снежинок, по-прежнему осыпавших кавалькаду.       Скука на свежем воздухе способствовала здоровому цвету лица и успокоению.       Что ж, как написал один дикарь, неосторожно влюбившийся в принцессу:       «…моя сердце ранен творец укоризна человеков, но я ни когда не забуду».       Сердце я уберегла, но сокола ясного никогда не забуду. Творец укоризна человеков, да…