Королевская канарейка

На смех и на зло: Здравому смыслу, Ясному солнцу, Белому снегу — Я полюбила: Мутную полночь, Льстивую флейту, Праздные мысли. © М. Цветаева

      И я скучала пять дней. Всё-таки чудесный администратор: эффективный такой. Я б на месте Трандуила никакие ябеды на него не принимала к сведению. Всё-то у него под контролем; и мы тихо-мирно, и при этом быстро продвигаемся. Имя зубодробительное, я не враз запомнила: Таллордир. Сам он со мной не общается почти, только по делу. И никому не даёт. Это печально не только в смысле скуки, но ведь и изучение языка не продвигается. Впрочем, если я правильно поняла, владыка даст мне знание языков. Наверное, с помощью магии. Это ж какой крутой колдун должен быть! Уровень — бог… Интересно и страшно посмотреть на такое чудовище. Ганконер уж на что ужасен, а не может, и мы говорим как получается, а получается через пень-колоду. Ну, да он молоденький ещё, какие его годы. Что-то с ним через пять тысяч лет будет. Если не пристукнут, конечно. Норов у него препаскудный, это даже я вижу, а ведь со мной он сама любезность.       Хотя, спрашивается, зачем мне знание языков, если всё равно убьют? Ну как зачем: чтобы стать более приличной жертвой. Вон, те же ацтеки жертв делили: рядовых так убивали, а особо ценных годами при королевском дворе держали — холили, лелеяли и языку обучали. Чтобы те могли достойно предстать перед богами и понимали, когда те к ним обратятся. Так что всё может быть, и эльфы пристрастны к образованности богини.       Я ценная жертва: вон, как трясутся. Таллордир кажинный день проверяет, как здоровье, и подлечивает. У меня вроде бы ничего не болит, но он что-то находит. Или для профилактики, не знаю. Он зануден и скучен, и стараешься побыстрее избавиться от его внимания, пока он какую-нибудь пакость не изобрёл и не лишил ещё чего-нибудь. Кормит хорошо: откуда-то берутся фрукты не по сезону, молоко, сыр, масло, хлеб.       Репка всем довольна, кругленькая стала и весёлая. С ней он видеться пока не препятствует, и по вечерам я проведываю лошадку. Доползу, проведаю, а там ужин и спать, причём даже не спрашивает уже, усыплять ли; просто это делает. А с утра — лембас, кипяточек, плащ-маска — и на оленя, и всё в темпе-в темпе-в темпе. И весь день молча ехать, глядя не на окружающий пейзаж, а больше на спины эльфов, закрывающих его: еду-то я в центре. Оно понятно, что в обществе орков и людей время проводилось не в пример хуже, но человек привыкает к лучшему, и мне приятно было бы не чувствовать себя настолько одинокой, как сейчас, и развлечься. Не нравится мне этот хороший администратор.       Этим вечером в сумерках не остановились — на горизонте виднелся лес. Какое-то время двигались в темноте и лагерем встали уже под его покровом. Эльфам, наверное, в лесу приятнее, чем в степи. Разбрелись все опять по отдельным костеркам, мерцающим то там, то сям — иногда довольно далеко друг от друга. Я с уже привычной скукой под конвоем близнецов посетила кусты и Репку; вернулась в палатку и мрачно погрызла в одиночестве того и сего, как мышь в погребе. Села, закутавшись в одеяло, и начала расчёсываться подаренной ещё Леголасом расчёской. Как-то она расстраивает меня своим видом. Выкинула бы, да причесаться нечем будет. Непрактично. Да и что ж мне теперь, всё с себя поснимать и выбросить? Я и одета-то в тряпки с его плеча. Они уж и постираны, а до сих пор иногда вдохну и вспомню. Нет, пусть будет. Не самые плохие воспоминания. Местами так совершенно сказочные.       Кстати, о памяти, забыла упомянуть: я мастер чайной церемонии, вполне себе профессиональный, и, научившись разбираться в чае и в кофе, развила хорошее обоняние. Возможно, слишком хорошее для человека. Во всяком случае, по запаху чая с лёгкостью могу сказать, в каких условиях и сколько он хранился; по запаху зерна отличу индонезийский кофе от кенийского и тому подобное. Запахи внятны мне. Иногда это хорошо, а иногда… Иногда это горечь.       Минут через пять подошёл Таллордир и почтительнейше выспросил про самочувствие. Не похоже, чтобы моя мрачность и холодность его напрягали — главное, ценная скотина здорова и всё идёт по плану. Уходя, вскинул руку, и я провалилась в сон. Но, кажется, даже во сне скучала и чувствовала внутреннюю пустоту, холод и безнадёжность.       Проснулась в ужасе, аж подбросило: неподалёку свистела гаер симпина. В панике хотела выскочить из палатки, но проснулась полностью и сдержалась. Замерла, прислушиваясь: какой бы ужасной симпина не была, шаман, по идее, не должен был её подпустить, а если и подпустил, то, несмотря на устойчивость к магии и к оружию, полсотни эльфов наверняка разделают её. Снаружи тишина, только ветки шуршат — ни беготни, ни криков. Но звук я слышала! На ощупь, стараясь не шуметь, нашла и застегнула плащ. Всё остальное я на ночь и не снимала. Вновь замерла, став слухом. И услышала. Облегчённо выдохнула, поняв, что спросонья приняла за переливчатый свист чудовища звук настраиваемой флейты. Кто-то собирался играть и проходился по гамме вверх-вниз.       Понимая, что Таллордира мой интерес не обрадует, тревожить его ну совершенно не хотела. Тихонько выползя из палатки, надеялась, что и близнецы не заметят, но уж это зря — бдительные стражи были на месте. Так, если я скажу, что мне надо куда-то, кроме кустов, они тут же доложат советнику. Что делать? Местами я бываю дико сообразительна: сделала вид, что пошла в кустики и просто выбираю, и таким образом продвигалась в сторону звука, игнорируя начавшее проглядывать недоумение сопровождающих, ранее с такой придирчивостью в выборе мною кустов не сталкивавшихся) Стратегия имела успех — довольно быстро выбрела на полянку, где вокруг костра собрался десяток эльфов. Узнала Ганконера; с флейтой возился как раз он. Ну как же, помню: в преданиях этот упырь как раз звуками флейты заманивал крестьянок. Меня он заманивал вряд ли, но, пробубнив под нос вспомнившийся стишок: «я знаю что не приглашали, но если вставил ногу в дверь вы как нибудь уже встречайте теперь», я выползла на полянку и пожелала хорошего вечера. Облегчённо выдохнула, поняв, что высокородные рады видеть маленькую и ничтожную меня.       Удивляет, что, по ощущению, эльфу всё равно, сидеть или стоять; большинство присутствующих стояло. И вроде вместе они, а распределились по поляне не как люди. Не кучкуются. Большинство старается не у пламени, а в тени ветвей, под деревом оказаться. Поэтому вывороченный ствол, на котором сидит Ганконер, никем больше не усижен. Вот и хорошо. Подошла и села рядом, прислонясь к комлю. Я не эльф и люблю сидеть и лежать больше, чем стоять и бегать) Удобно примостилась и уставилась на огонь, надеясь, что привлечённое внимание сойдёт на нет; про меня забудут, и я тихо порадуюсь обществу и музыке. Интересно же, как это будет у эльфов! Если вспомнить про танцы — должно быть что-то выдающееся из ряда обыкновенного.       Жизнь, как всегда, изгадила мечту: недрёманный администратор уже подходил к костру, всем видом выражая укор. Сжавшись, как напакостившая кошка, выслушала речь, полную заботы, о том, что надо выспаться, а не сидеть на холоде; что недопустимо так себя вести, и что владыка будет недоволен: мной, им и всеми окружающими; в завершение прозвучала торжественная просьба, более напоминающая приказ, вернуться к себе.       У меня аж уши к голове прижались. Вцепившись в ствол руками, обречённо закрыла глаза и выдохнула:       — Нет.       Всё. Сейчас я узнаю, поволокут ли меня силой на место. А может, и ещё что сделают. В моём мире таких «богинь» в некоторых культурах и плёткой могли проучить, если они вели себя неканонично. Чтобы себя помнили и не расстраивали верующих.       Но обошлось. Из-под лесного полога выступил незнакомый эльф и так же витиевато изъяснился с Таллордиром. Говорил, в общем-то, очевидные вещи — что владыка не может сердиться на желание развеселить богиню, и что ничего страшного не случится, если я посижу тут пару часов. Успею выспаться. Похоже, администратор уважал его; во всяком случае, они пришли к мнению, что да, ничего плохого не случится. Таллордир потыкал пальцем в небеса и ушёл, недовольный; но всё же меня с собой не поволок и над душой стоять не остался. Но тут Ганконер, совсем было собравшийся играть, убрал флейту, и это меня огорчило. На вопрос, как так, спокойно ответил, что надо подождать настроения, и добавил ещё что-то, чего я не поняла, но окружающие эльфы засмеялись и начали потихоньку расходиться. Наверное, какая-то шуточка, похоже, в адрес Таллордира. Вид у Ганконера был гораздо свежее; я порадовалась, что он выздоравливает, и спросила, почему он раньше не играл:       — Раньше были чужие земли. Сегодня праздник возвращения в Лихолесье. Ещё неделя — и мы будем дома, — Ганконер подал деревянный бокал с травником, — потерпи, Блодьювидд, недолго осталось пробавляться кипятком и нотациями этого зануды. Во дворце тебе будет гораздо веселей, — и усмехнулся.       Вот не скажу, что мне понравилась его усмешечка — что-то нехорошее в ней проскользнуло, какое-то двойное дно. Ну да ладно, у эльфов, небось, в любой фразе несколько смыслов, а я улавливаю только поверхностный, да и то через раз, поэтому лучше обсуждать более предметные вещи. И я спросила, зачем Таллордир тыкал пальцем в небо, уходя.       — Он указал на положение звёзд, которое будет, когда он за тобой вернётся, чтобы сопроводить в палатку.       Гм… ну да, этим существам идея часов и в голову не придёт, они с лёгкостью считывают точное время по солнцу, звёздам, ветру и тысяче вещей вокруг.       — Он собирался силой увести меня?       — Нет. Принуждать Блодьювидд ни к чему нельзя — ни силой, ни магией; за это казнят; за ТАКОЕ вызовет на поединок первый увидевший это эльф, — и только я обрадовалась, как Ганконер добавил, — но не стоит недооценивать магию занудства: он бы стоял тут и увещевал. Ты бы плюнула и пошла за ним.       И я сникла, поняв, что он прав. Но очень хорошо, что рукоприкладство тут не принято; это, конечно, большой плюс. Волшебный народ, да…       Ладно. Если так получилось, лучше выспросить у Ганконера всё, что интересно, пока есть возможность. Раз уж играть он не в настроении, и при этом разговорчив. Вспомнила про подарок Гимли. Протянув Ганконеру, спросила:       — Ты сказать что-нибудь это кольцо?       Тот взял его, рассмотрел и сосредоточенно прикрыл глаза. Помолчал минутку и, возвращая, сказал:       — Магии в нём нет. Судя по рунам, это приглашение для тебя лично в любое время стать гостьей подгорного королевства. Что за сплав, точно не скажу, но похоже на серебро с мифрилом.       О, как мило! Я чуть носом не захлюпала. Всё-таки Гимли, кажется, свойственна бескорыстная доброта. Почти позавидовала принцу, что он имеет таких друзей, и с нежностью надела колечко обратно.       Посидела ещё, поёрзала от неловкости, но собралась с духом и спросила, зачем Ганконер убивал девушек. Похоже, я смутила его вопросом, но запираться он не стал:       — Кто сказал тебе? Лаэголас?       — Никто не говорить. Предания, сказки, — я беспомощно повела рукой.       Ганконер вздохнул и рассказал. Я слушала и ужасалась. Как я поняла из его рассказа, он не чистокровный эльф. Невозможная, но существующая помесь. С орком. Его мать, эльфийка, была похищена, подверглась насилию, родила в плену и умерла. Излагалось всё это сухо, без подробностей, да и не знал он их. Младенец выжил, будучи подобран и воспитан оркским шаманом, оценившим его яркий магический дар. В двадцать лет — младенчество для эльфа — шаман решил, что тот недостаточно орк, и Ганконера изгнали из племени. Я узнала, почему эльфы так мало едят — они добирают силу, поглощая энергию солнца и звёзд, и питаться так учат с детства. Ганконер не умел и умер бы, если бы, по наитию, скитаясь без приюта, не научился тянуть жизнь из людей; сейчас он огорчался собой тогдашним, но тогда — предпочёл жизнь смерти. Эльфы нашли его, охотясь на инкуба, на которого жаловались жители селения, мимо которого они проезжали. Сначала хотели просто убить, но потом шаман, случившийся с ними, опознал в упыре юного полукровку, и сразу убивать не стали. Провели какие-то обряды, которые чуть не уморили его, но он не умер; зато эльфийская часть проявилась ярче, а оркская смертная кровь почти потухла в нём. Шаман Рутрир стал вторым приёмным отцом Ганконера и научил его питаться, колдовать, жить в новом для него мире. И, кстати, это он надел корону духов, чтобы охранять меня в пути. Ганконер надеялся, что отец сохранит разум.       Что ж, значит, к полукровкам эльфы относятся неплохо. Но история эта, рассказанная сухо и бесстрастно, ударила меня, как обухом по голове. Я потрясённо молчала, пытаясь не расплакаться от ужаса и жалости к страшной судьбе незнакомой эльфийки, и к несчастному ребёнку, которого я увидела в Ганконере. Зря спросила. По лицу моему откровенному все переживания наверняка видны, а несчастный ребёнок хрен знает сколько ни в чём не виноватых селянок съел; ему восемьсот двадцать один год, и он сам кого хочешь несчастным сделает.       — Блодьювидд, хотел спросить: почему ты не спишь? Людям нужно больше сна, чем эльфам, — Ганконер прервал молчание, и по лицу его видно было, что он не злится на меня и неловкости не испытывает.       Пожала плечами, вспомнив причину пробуждения:       — Я заснуть, но флейта… думать, гаер симпина крик. А потом стать интересно.       Эльф засмеялся:       — Действительно, похоже. С синдарина «Гаер Симпина» переводится, как «Ужасная Флейта». Не надо бояться, они здесь не водятся, а если бы и водились, мы способны тебя защитить. Но не думал, что мои способности так устрашают) Пожалуй, стоит попытаться изменить первое впечатление, — и, помолчав и посмотрев на пламя, достал флейту.       Когда он поднёс её к губам, я увидела подходящего к костру Таллордира. Пока мы разговаривали, подошло время; как-то незаметно это случилось. Но советник не успел ничего сказать — Ганконер издал первый звук. По раздражению, тут же скрытому, я поняла, что прерывать флейтиста Таллордир не станет — очевидно, не принято.       Что ж, музыка эльфов так же прекрасна, как и танцы. Слушая, веришь, что у тебя есть сердце; чувствуешь себя несчастной и очень счастливой, жалеешь обо всём и ни о чём одновременно, и понимаешь, о чём писал один поэт, определяя поэзию: Это — круто налившийся свист, Это — щелканье сдавленных льдинок. Это — ночь, леденящая лист, Это — двух соловьев поединок. Это — сладкий заглохший горох, Это — слезы вселенной в лопатках, Это — с пультов и с флейт — Figaro Низвергается градом на грядку.       Очарованная и раздавленная, я иногда взглядывала на советника и понимала, что творится что-то неладное: прервать Ганконера он не может, а сам тот останавливаться не собирается, и вспоминала одну историю, случившуюся в моём мире.       Как-то певец Киркоров опаздывал на сборный концерт, и устроители попросили барда (хорошего, кажется, Лозу) спеть ещё несколько песен, пока Филька не доберётся. Тот согласился и начал петь. Киркоров приехал, и устроители показывали барду из-за кулис, что всё, спасибо, хватит. Тот кивнул, что всё понял, и объявил следующую песню. И следующую. И ещё. Разъярённый Филипп и взбледнувшие устроители метались за кулисами, как львы — Лоза пел. Только когда Филипп, окончательно разъярившись, уехал, Лоза с достоинством попрощался с тепло принимавшим его залом.       Я ждала, что будет, не собираясь ничего предпринимать, и заворожённо слушала. Не знаю, когда прервался Ганконер, совершенно не ощущала течения времени. Но не скоро. Друг другу эльфы не сказали ничего. Было понятно, что нет между ними мира с этого момента, если он был, конечно.       Подойдя к палатке, остановилась и попросила не входить за мной, сказав, что засну сама.       Завернулась в одеяло, поворочалась, не понимая своего смущённого состояния, и тут флейта опять запела.       Всю ночь не спала, слушая, как она радуется и тоскует, и заснула только под утро, не жалея ни о чём произошедшем со мной — соловьиный поединок того стоил, да.