Шла я, кажется, нога за ногу — ведь уж если куда идти не хочешь, так и идётся небыстро. Трандуил уже ждал. Собирались куда-то толпой немаленькой: финансисты и охрана короля, уже на лошадях, ждали у выхода. Там же осталась Мортфлейс. Трандуил был одет тепло, и в оранжерее, заливаемой щедрым солнцем из ниоткуда, — на улице-то солнца не было, и снег с ветерком намекали на разыгрывающуюся вьюгу (куда их несёт в непогодь?) — ему было жарко. Перчатки уже снял и стоял, нетерпеливо так похлопывая ими по ноге. Подошла и, сжавшись, подняла глаза.
— Блодьювидд, ты такая логичная и готовая к сотрудничеству становишься, если тебя подпоить. Моя бы воля, так ты бы и не просыхала)
О, хорошо, он хотя бы не в гневе. Шутит.
— А я думал, это ты на меня разгневаешься за вчерашнее.
— Я просто не…
— Погоди. Я уже знаю, как видишь это ты. Теперь давай о моём видении, хорошо?
Тоже верно, зачем языком трепать, когда он и так в курсе. Молча кивнула.
— Не обманывайся: вчера я намеренно тебя подпоил и воспользовался твоей неопытностью. Хотел, чтобы ты расслабилась и поверила в мои возможности.
Владыка помолчал, явно прислушиваясь к тому, что я думаю о его возможностях. Скромно опустил глаза и расцвёл, потом глянул искоса, засмеялся:
— Богиня, зачем так заполошно краснеть? Побереги… краску. Хочешь персик?
Дотянулся до ветки старого, разлапистого дерева (вот не думала, что такие бывают на свете… да чтобы цвело и плодоносило одновременно!) и сорвал. Мда, картина маслом: «Змей соблазняет Еву персиком». Подвинулась поближе и взяла. Владыка, слегка задержав руку, заглянул в глаза и охрипшим голосом сказал:
— Ты так извивалась и всхлипывала, когда я ласкал тебя, но, поверь, это было почти ничто по сравнению с тем, каким это может быть для нас, — и, отодвигаясь, насмешливо, — поэтому, говорю же, побереги краску. На другой случай. Не считай, что я придаю большое значение случившемуся и жду продолжения этим вечером. Для меня, как для мужчины, это было почти ничем. Вот если бы ты была храбрее, и у меня горела бы изодранная тобою в кровь спина… — владыка мечтательно и насмешливо выдохнул, — и не бойся, я не такой дурак, чтобы ссориться с богиней. Есть анекдот: «Поссорился как-то ёж с Радагастом и три года с ним не разговаривал. А Радагаст и не заметил».
Хмыкнула, подумав, что Радагаст бы заметил и за ежом бы бегал по всему лесу, унижаясь и моля о прощении, но спросила другое:
— И кто из нас ёж в этом анекдоте?
— Я, конечно, прекрасная.
Гм… смищьно. Думаю, владыка лукавит: если бы хотел дать почувствовать свою немилость, уж он бы донёс посыл. Почувствовала бы.
— Не бойся насилия: если бы это случилось не как игра, на меня пошли бы войной другие эльфийские владыки; но прежде, чем они перешли бы границу, меня бы убили свои. Но даже если бы мог — не стал бы. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Со мной. И я вижу, что ты боишься гораздо меньше. Поскольку я, не будем врать, ограничиваю твой круг общения, то от скуки или при любом огорчении ты захочешь быть утешенной мною… да и захочется же тебе мужчину, в конце концов, с таким-то темпераментом. В момент, когда это случится, ты придёшь сама, — далее он сказал что-то на квенья и на непонимание в глазах пояснил:
— Идиоматическое выражение. Только не спрашивай перевод у своей учительницы, она весьма чопорна. Переводится, как: «Выроню из-за пояса календарь». Когда пара хочет ребёнка, она занимается известно чем в строго определённые дни, и, если чувства сильны и мужчина не выдерживает, то роняет из-за пояса календарь, и всё идёт насмарку из-за его пылкости. «Желать, несмотря ни на что», «Быть готовым всегда»… С квенья трудно перевести все смыслы) Так вот, я выроню из-за пояса календарь и утешу тебя. Ты не пожалеешь о своей храбрости. Не заставляй меня ждать долго — прояви щедрость, свойственную богине, и приходи ко мне. Я ничем тебя не огорчу.
Ага. Отлично. Живём! (не-не, не приду). Трандуил глянул с насмешкой и спросил:
— Божественная, да что ж мне делать, чтобы ты трястись перестала? Хочешь, в ледяной воде выполоскаю, вдруг меньше станет?)
Подавила в себе желание выбежать. У оранжереи его свита ждёт, а меня Мортфлейс. Неудобно будет. Глядя, как владыка закис от смеха над собственной шуточкой, тоже засмеялась. Бог с ним, пусть шутит, как хочет, лишь бы смеялся. Стараясь продышаться и перестать краснеть, сменила тему, спросив, куда король собирается. Отсмеявшись, тот сообщил:
— К гномам Одинокой горы. Им сюда ездить тяжело, на козлах-то через сугробы, а мы на длинноногих лошадях, да с шаманом, удерживающим наст… зимой чаще мы к ним. Экономические советники лошадей загоняли, ездя туда-сюда и утрясая торговый договор и соглашение по пошлинам. Осталось только мне доехать и поставить подпись под договором. Будет печально задержаться и пустить их труды прахом. Надо поторапливаться, пока гномы не одумались и не упёрлись снова. Им кажется, что я слишком жаден, — и дальше, себе под нос, с довольством, — паскуды редкостные, но я их переупрямил.
О, это интересно… книжку я читала, любопытно, как оно в реальности выглядит.
— Не в этот раз, богиня. Я бы взял тебя с собой, чтобы развлечь, но мы поедем быстро, да и непогода. И есть нюанс: если ты приедешь со мной, гномам и в ум не взойдёт раскладывать нас по разным спальням, а я не захочу объяснять, что ты… гм… не даёшь мне. А лечь с тобой и не тронуть — уволь меня от таких испытаний. Я тогда о деле думать не смогу и подмахну всё, что мне подсунут. Если же ты позволишь сделать тебя своей — тогда тем более, я им и пошлины-то на радостях упраздню. Невыгодно тебя брать)
Ну, это вряд ли. Не верю, что короля удовольствия заставят с выгодой расстаться)
— Я вернусь завтра, в середине дня. Если обстоятельства не задержат, но вроде бы не должны. Предполагается только подписание торговых соглашений… ну, посмотрю, не появились ли интересные камни и драгоценности — может, что-то понравится, — и, через паузу, — что тебе привезти от гномов?
Задумалась. Что нужно канарейке, живущей на всём готовом и утруждаемой только уроком языка раз в день? У меня всё есть. Камушки, которые имеет в виду владыка, для меня имеют ценность только как знак его тёплых чувств. Вспомнила анекдотик:
«Позвал купец своих трёх дочерей и говорит:
— Собрался я в дорогу трудную. Уезжаю в страны дальние по делам купеческим. Что привезти вам, любимые мои? Каких гостинцев пожелаете?
Старшая и средняя, соответственно, заказали промтовары, а младшая, потупив глазки, робко попросила:
— Привези мне, батюшка, чудище заморское для утех сексуальных извращённых…
— Чтооооо?! — взревел купец и потерял дар речи.
— Хорошо, батюшка, пойдём длинным путём. Привези мне аленький цветочек!»
Это я к тому, что и цветочек никакой не нужен… чудище заморское — вот оно. Мне только храбрости не хватает, как одному трусливому льву из сказки) Её, может, заказать?)
— Это тебе самогону, что ли, гномьего привезти?))) — владыка, беззастенчиво отслеживавший ход мыслей, снова закис от смеха. Госпадя, я сама в своих мыслях с трудом разбираюсь, как он что-то там видит?
— Угу. И окорок свиной. Храбрость закусывать, — я уже представила, как под шокированными взглядами сотрапезников глушу самогонку и заедаю свиной ногой, держа её за копытце и намахивая, как Гимли это делал.
— Я бы посоветовал не закусывать храбрость, — мягко сказал Трандуил, — для наиболее полного её проявления) Ладно, гномьи гастрономические специалитеты, я так понимаю, тебя только в шутку интересуют?
— Да. Я не пью. И не хочу раздражать вас мясоедством. Местная кухня меня более чем устраивает.
По владыке было видно, что он бы остался и ещё пошутил, но дело и правда не ждёт. И при этом он не может почему-то уйти, всё длит и длит беседу.
— Я вижу, что ты равнодушна к драгоценностям. Постоянно носишь только гномье колечко смешное. Кстати, удивительно — так понравиться этим подземным крысам.
Тут я счастливо прижмурилась: персонаж себе соответствует. Высокомерный, да. Есть стишок, в котором автор никак не может определиться, прекрасна или ужасна принцесса… да-да, «Принцесса была прекрасная, погода была ужасная…» Мне было бы достаточно просто смотреть на него. Как кошка на огонь камина — щуриться блаженную вечность на красоту и ужас этой принцессы.
— Но я всё равно привезу тебе камни: носи их, как знак моего расположения. Ох, Блодьювидд, ты так безмятежно начинаешь сиять, когда понимаешь, что в очередной раз тебе ничто не грозит, как будто правда что-то угрожало!
— Жизнь, ваше величество, полна опасностей и неожиданностей, — пожала плечами, рассматривая персик, который до этого держала в руках. Выглядел он увлекательно, и я немножко куснула.
— Когда ты чувствуешь себя в безопасности и счастливой, то начинаешь лучиться довольством, как наевшаяся лесная кошка. Я хотел бы чаще видеть тебя такой — и при этом испытываю парадоксальное желание смутить этот покой и довольство… поцелуем, например, — поколебавшись, добавил, — жалел той ночью, что не согласился только на поцелуи, пусть бы ты и представляла на моём месте… кого-нибудь другого.
Ну надо же, вот вроде бы и мысли читает, а всё равно напридумывал себе всякого. Представлять себе одного на месте другого совершенно невозможно. И не хочется.
— Покой вы вполне успешно смущаете. Что неудивительно: вы сказочный король, а я простая женщина.
— Блодьювидд, если бы ты, заверяя меня в этом, не обгрызала так спокойно персик, я бы больше поверил, — очень мягко, но с каким-то обещанием, — мало смущения!
Обомлела, подавившись. Ведь сам мне этот персик сорвал! Ведь не ждал же, что я его на память засушу! Посмотрела на него потрясённо, с возмущением. Какие голубые, совершенно кошачьи глаза! И смотрит влюблённо, как разве что на меч свой смотрел. Отпрыгнула, выронив злополучный персик, но тут же оказалась притиснутой к дереву.
— Один только раз, — сдавленно, сквозь зубы, — я же чувствую, что ты хочешь, зачем мучать и себя, и меня?
— Я не могу, зачем настаивать на невозможном?! — дёрнулась, но безо всякого успеха.
— Тебе не будет больно, тебе будет очень хорошо, — всё так же, сквозь зубы.
Приподнял и посадил на развилку дерева, и я стала даже немножко выше, чем он. Поелозила по ветке, пытаясь соскользнуть — не выходит, держит крепко.
— Или будет больно, или вы потерпите сокрушительное фиаско. Я не хочу ни того, ни другого. Вы просто слишком хороши для меня. Всего слишком, что поделаешь) Да, нравитесь, да, хочу, но не трогайте меня, ваше величество. Мне мучительно попусту желать.
— Нет. Я хочу, чтобы ты желала меня настолько мучительно, насколько возможно. Когда ты станешь моей, то посмеёшься над своими страхами, — придержал за подбородок и прикоснулся губами к губам, совсем слегка. — О, какие у тебя глаза стали огромные! Не бойся, всё. Дальше, только если сама придёшь и попросишь.
Спуская вниз, сказал:
— Идём. Радуйся жизни и веселись, но не цвети так уж безмятежно — жди меня и желай, — и, кивая в такт моим мыслям, — да, жестоко. Да, знаю, что опять будешь мучаться и плохо спать. Всё в твоей воле — достаточно сказать «да».
Мысли стали в основном матерными, и владыка с гадкой улыбочкой добавил:
— Да, я сука белобрысая. А ты богиня со вкусом персиков)
И развернулся к выходу.
***
Вывалившись в растрёпанных чувствах на мороз, удостоилась комплимента от Рутрира. Шаман, бесцветность и холодность которого всегда меня настораживали, посмотрел с улыбкой и высказался в том роде, что аура моя сияет золотом и алыми всполохами, и это-де красота невозможная, и что весны в этом году стоит ждать гораздо раньше положенного. Каков был ход его мыслей, спрашивать не стала. На всякий случай. Открыла было рот, спросить про здоровье Ганконера, и закрыла. Эти случайные раздевания; цветы, расцветающие в мою честь; соловьиные подвиги; полыхание небес, закончившееся севшей мне на рукав и мгновенно погасшей бабочкой, и сказанное белыми губами: «Музыки больше не будет, Блодьювидд. Всё». И, вишенкой на торте — роза, задумчиво засунутая в декольте. Вспомнила, как упругий стебелёк ме-е-едленно протискивался в ложбинку, тяжёлое дыхание Ганконера и тьму в его глазах.
…!!!
Второй по силе шаман Эрин Ласгалена. Не первый. И я надавала ему авансов. С учётом того, что первый шаман — Трандуил, это были авансы на тот свет. Совершенно в ином свете предстали елейные пожелания владыки Ганконеру выздороветь и поберечь себя. Чтобы не случилось ничего плохого.
Подышала, успокаиваясь. Хорошо, что соловей хочет жить. Я бы до невозможности огорчилась его смертью. Пусть выздоравливает, но вряд ли мои вопросы ему здоровья прибавят.
И тут владыка мягко спросил, обращаясь к шаману:
— Как здоровье Ганконера?
Тот посмотрел с беспокойством и задумался, подбирая ответ.
Трандуил с оттенком нетерпения холодновато добавил:
— Это не мой интерес, спросить хотела Блодьювидд, но постеснялась. Переживает и чувствует себя виноватой.
Вот странно, лицо у Рутрира обычно такое бесстрастное, а тут куча эмоций. Оно понятно, что я за время жизни с эльфами начала лучше понимать их, а всё же… Он облегчённо, с радостью слегка поклонился в мою сторону:
— Богиня, ты ни в чём не виновата. Это судьба, и она смилостивилась: сын, благодарение небу, выздоровел. Сила возвращается к нему, и он сейчас весь в медитациях и практиках. Большая радость для меня.
Было видно, что говорит от чистого сердца и сам верит. Мне прям захорошело. Тоже поверила. На прощание поулыбалась владыке — и он улыбнулся в ответ, ухитрившись при этом романтично изнасиловать взглядом, вызвав волну злости, желания и смущения.
***
Чудесно провела оставшийся день. На душе полегчало, и я с чувством покопалась в библиотеке, а под вечер попросила отвести меня в горячие источники на самый верх. Мортфлейс побыла там со мной, но в бассейн не полезла. Зато я узнала, что владыка действительно когда-то урыл дракона, и с тех пор многие верят, что выдающиеся способности к магии огня, любовь к кипяточку и жадность, дающая фору гномьей — его наследство от убитого змея. Оные сплетни рассказывались с горящими глазами. Слушались тоже)
За столом царило веселье. Как говорится: «В отпуск уехал один директор, а отдохнул весь коллектив». Вот госпожа Силакуи тоже читает мысли, но никого это не смущает… хотя она, наверное, всем тут добрая бабушка, и всех помнит в «шмелином» возрасте. Приехав на турнир, уезжать она не торопилась. Риэль и Аргонеот вообще, как выяснилось, состояли в охране владыки — они были в свите, с которой он уехал к Одинокой горе. То есть, не так уж эта семейка привязана к своим ясеням. Ладно.
Я впервые нормально огляделась и отметила, что Ардариэль на месте, живой, здоровый и даже не отстранённый от двора. Тут же услышала в голове шепоток Силакуи:
«Богиня, так Трандуил всех разгонит… ты просто никому больше не улыбалась и не обещала навестить вечерком) Ты попробуй))»
«Я по наивности. Пожалуйста, останавливайте меня, если я буду… э… авансы выдавать».
«Какое ласковое, тихое и вместе с тем яркое пламя», — кошачий шепоток звучал очарованно и коварно. «Жалею, что внуки не смогли навалять королю», — и вздохнула.
«А если б… наваляли?»
«Ах, богиня, что говорить, не вышло», — кошка в голове расстроилась и отказалась говорить дальше.
Ладно. Оглядев стол, наконец-то, не боясь подавиться от внимания владыки, вдумчиво соорудила совершенно крестьянский бутербродик: кукурузный хлеб, масло, белый сыр. Цапнула винограду. Открыла кубок с питьём и, подумав, спросила:
— Господин Ардариэль?
Сарычи прервали разговор и уставились на меня дружно и заинтригованно. Решили, небось, что решила добить случайно выжившего травника. Тот поднял на меня глаза, и в них была та же мысль. Что неприятно, выглядевшая грозной надеждой. Гм… ну, если подумать, умирать-то только завтра, когда Кощей вернётся, так что можно успеть порадоваться пламени. Если скромненько обозначить то, что я поняла из пантомимы. Почувствуй себя Клеопатрой, хе-хе.
— Вы не сердитесь на меня?
— На «ты». «Вы» только владыке, и то по желанию богини. Нет. Ты не понимала.
— Да, я хотела только поговорить. Как и сейчас.
Молчание за столом перестало быть грозовым, эльфы потихонечку снова заговорили. И я беззастенчиво выспросила, что в моём кубке. Ардариэль старательно перечислил все травы и их действие. Да. Жульническая духоподъёмная бурда, вызывающая желание жить, повышающая настроение, иммунитет и чувственность. Слегка. Закрыла кубок и попросила у брауни горячего молока с мёдом и пряностями. Видела, другим приносят. И мне принесли. Хорошо.
Наевшись, так же беззастенчиво встряла в разговор и спросила, как вышло, что предыдущая богиня пробыла с эльфами всего полгода. Мне сокрушённо рассказали, что она была почти ребёнком, пятнадцать лет. Очень стеснялась себя и того, что родилась гномкой (вот, кстати, гномки, которых я успела узнать, были о себе очень высокого мнения, и совершенно справедливо). Страдала, влюбившись в эльфа, и мечтала стать похожей на него. И не подпускала к себе.
— Сожжение смертности она воспринимала, как обряд, который сделает её эльфийкой, и ей не противоречили. Отчасти так и есть. До этого она не хотела принадлежать возлюбленному, хоть и любила его, а он уважал её невинность. Во время обряда она осознала свою природу и покинула нас, что для Дайэрета стало тяжёлым ударом.
— Что с ним сейчас?
— Живёт в одиночестве. Горюет до сих пор.
Мда. Не повезло мужику. Повздыхала и пошла спать.
И только лёжа в постели вспомнила, что, когда самой было лет четырнадцать, снилось, что я родилась гномкой, и очень этим несчастлива. И влюблённость, внезапную и невозможную, светлого эльфа. Пущу, в которую он меня привёз, и радостную веру, что призрачное пламя сделает меня эльфийкой, и ждущее счастье. На этом сон кончался. Однако.
***
Спалось, как и предполагал ослепительный король, он же белобрысая сука, как в сердцах подумалось, плохо. После урока квенья вернулась досыпать и спала, пока в два не разбудила Мортфлейс, радостно сообщившая, что, если я хочу принять участие в церемонии встречи короля, то пора вставать и одеваться. И я встала, поплескала в лицо водой и оделась. Интересно же, что за церемония такая. Если б знала — ни за что бы не пошла.
Вьюга разошлась за ночь и посыпала возвращающихся снегом гораздо бодрее, чем встречавшие — розовыми лепестками. Но король был доволен. Наверное, удачно съездил. Опять же, наверняка греет мысль о горячих источниках и тепле. Соскочивший с оленя Трандуил, доставая из-за пазухи горсть синих прозрачных звёзд, оказавшихся ожерельем, сдвинул тёплый плащ с моей шеи и холодными пальцами надел его. Камни были теплее пальцев, согретые им на груди. Шепнул:
— Меня греет мысль о горячей тебе.
Засмеялся на ответное возмущение и вдруг напрягся. К нам подходил незнакомый мне эльф. Тот сказал что-то на квенья, и окружающие притихли. Трандуил ответил и кивнул немного вбок, куда тут же отошёл Рутрир и, двинув посохом, расчистил в сугробах полянку, зазеленевшую и покрывшуюся расцветающими подснежниками.
Я обмерла, всё понимая. Несмотря на травку и цветочки, это было подготовкой к бойне. Позорно вцепилась в рукав Трандуила. Осторожно отдирая меня, он тихо сказал:
— Это вызов, богиня. Я должен ответить.
Вцепившись сильнее, панически спросила:
— Но зачем насмерть? Почему нельзя до первой крови? Проигравший отступает, но остаётся жив? Не хочу так! — приготовления были ужасны и безнадёжны, и особенно поражала обыденная готовность и деловитость присутствующих.
Трандуил ответил со спокойным высокомерием:
— Проигравшему не нужна милость, и бой ведётся насмерть не потому, что богиня кровожадна, а потому, что легче умереть, чем отдать, — и стоял, ожидая, что я отпущу его.
Было понятно, что ничего сделать нельзя, но я медлила, на что-то надеясь. Подошедшая Силакуи обняла за плечи и мягко заставила отцепиться. Трандуил двинулся в круг, где уже ждал незнакомец.
Спросила у Силакуи непослушными губами:
— Кто это? Я его даже не видела никогда.
— Ты вчера спрашивала про него. Это предыдущий твой консорт. Дайэрет.
— Зачем он?
Если даже он убьёт короля, я не захочу его видеть.
— Ах, не думаю, что он надеется убить. Просто кто-то танцует, чтобы вспомнить, а кто-то — чтобы забыть, — пробормотала Силакуи. — Не отворачивайся, улыбайся. Ты богиня, они сражаются и рискуют бессмертием ради твоей улыбки.
Какая улыбка, мне бы в обморок не упасть!
— Держись. Дыши глубже и улыбайся, сейчас это важно.
Чортовы алиены! И я, как могла, собралась духом.
