Королевская канарейка

Чтоб чужую бабу скрасть, Надо пыл иметь и страсть! А твоя чичас задача — На кладбище не попасть!.. © Л. Филатов

Томас (Мюнхгаузену): Я не верил, что вы умерли. И когда в газетах сообщили, не верил. И когда отпевали, не верил. И даже когда закапывали, сомневался. ©       Моё появление, кажется, было неожиданностью. Высокородные молчали, напряжённо рассматривая меня. Наконец, Гэндальф собрался что-то сказать, но, пока он кряхтел, поудобнее опираясь на посох и изображая из себя немощного старца, Леголас быстро подошёл к стеклу:       — Блодьювидд, ты обрезала волосы в знак скорби? — лицо, как маска, без выражения, но губы белые и голос дрогнул.       — Я скорблю о нашем расставании, но волосы обрезала только потому, что мне так удобнее. Эру Ганконер любезен со мной и никакого вреда не причинил.       — Ты выражала своё согласие на то, чтобы он тебя похитил? — голос почти холоден, и губы всё белее.       Помолчала, пытаясь понять — он что, верит, что я могла согласиться? Светлый принц беспокоился не о том, что я могла быть сожранной чудовищем (могла! Ганконер сам сказал!), а о том, что я слаба, так сказать, на передок. Чувствуя, как гнев застит окружающее, как кровь приливает к щекам, сдержалась и процедила:       — Он не спрашивал согласия… — хотела ещё что-нибудь сказать, но горло перемкнуло.       Отвернулась и отошла от зеркала, стараясь не упасть — руки-ноги затряслись. И, сквозь гнев и тяжёлую обиду, всё равно ощущала неудобство, что на виду у толпы это происходит. Коротко глянула на Ганконера — он с удовлетворением, молча смотрел, не собираясь вмешиваться.       Безвольно опустила плечи, думая, что могу просто уйти — что мне в их разговорах? Что война готовится, я догадываюсь, но сделать с этим вряд ли что смогу. Видела как-то химический опыт, когда в спокойную жидкость закинули малую щепочку катализатора, и последующую реакцию. Вот и меня, малую щепочку, закинуло в мир чудовищ, и началось бурление, не побоюсь этого слова, говн. И меня на этих волнах подкидывает. Жизнь полна событий. Дедушка Гэндальф, кстати, говорил, что Трандуил нарушил законы миропорядка, и это может вызвать дракона из тьмы. Посмотрела ещё раз на Ганконера — что ж, Трандуил сам этого дракона и создал. Ушла бы, но ступить хоть шаг тяжело было, и я без церемоний (богине можно всё!) присела на ступеньку, чувствуя головную боль, внутреннее опустошение и тоску, и, внезапно, — что холодно до озноба. Внизу-то тропическая ночь, а здесь холод высокогорья, это как-то вдруг ощутилось.       Почувствовала, как окутывает теплом пушистая накидка, и как одновременно с этим руки Ганконера сжимают плечи, заставляя подняться:       — Душа моя, не надо здесь сидеть, холодно…       Молчала, не в силах говорить — если разожму зубы, начну рыдать. Ни к чему. Позволила себя поднять и усадить на трон.       — Выпей. Это просто горячее красное вино. Не из яблок Дэркето, — Ганконер, подавая бокал, усмехнулся.       Кое-как, трясущимися руками взяла, с трудом расцепила челюсти и выпила глоток. Немного отпустило:       — Не думала, что когда-нибудь посижу на троне Тёмного Властелина. Кстати, а кто такая Дэркето?       — Ну, должно же иногда случаться хоть что-то хорошее, — Ганконер поддержал шутку, — Дэркето богиня животной страсти.       И, без перехода:       — Блодьювидд, какой иной реакции ты ожидала от аристократишки, что эта тебя так подкосила? — и посмотрел с сочувствием, и бровки домиком состроил.       Боже, какие у меня ледяные руки и как пылает голова! Я промолчала, но он и не ждал ответа, легко сбегая по ступеням к зеркалу:       — Блодьювидд я украл без её согласия. Святотатством больше, святотатством меньше… Она была рада меня видеть, но до последней секунды верила, что я пришёл к ней только для того, чтобы что-то передать владыке Трандуилу. Так мило и забавно… Я хаживал к женщинам, да только не за покровительством их любовников.       Трандуил, вспыхнув, на квенья выплюнул:       — Грязнокровка! Приняли, вырастили, воспитали — а ему всё красть надо! Вместо того, чтобы вызвать меня, пока была возможность — и умереть, сохранив честь! — и побелевшими пальцами сжал драгоценный посох.       Эльфийское сборище, такое, казалось бы, сдержанное, такое приличное, моментом стало напоминать воронью слободку, дружно разразившись разномастными оскорблениями на квенья в адрес Ганконера.       Тому это всё, судя по позитивной спине и довольному квохчущему смеху, казалось ещё более милым и забавным, чем моя вчерашняя наивность. Когда эльфы выдохлись, Ганконер величаво, похоже, пародируя Трандуила, произнёс:       — Владыка, где достоинство, с которым должен принимать поражение эльфийский аристократ? — и снова закис от смеха.       Я страдать забыла, глядя на эту по-деревенски вульгарную перепалку. Ганконеру надо было не винишка мне дать, а ведро с поп-корном.       Однако Трандуил быстро собрался и вернул себе невозмутимый вид. Неожиданно тепло, с насмешечкой спросил, глядя поверх головы Ганконера на меня:       — Что, valie, оклемалась твоя королева чужих? Отказывает направо и налево?       Поражённая, спросила непослушными губами у обернувшегося Ганконера:       — Откуда он… знает?       — Божественная, он, как и любой шаман, видит твоё фэар, пламя… видно, что ты несчастлива и в определённом смысле голодна. Если бы Лаэголас видел, он бы не утопил себя так удачно, что хотелось бы лучше, да некуда.       И, повернувшись к Трандуилу, мягко, с шутливой укоризной протянул:       — Владыка, ну осенний сидр тоже не сразу пьют? Дают постоять, затомиться?       Лицо короля заледенело.       Ганконер, вдруг разом сдёрнув с себя веселье, бесцветно, с оттенком гнева спросил:       — О чём вы хотели со мной говорить? Зная, что богиню я не отдам, и что мира между нами нет и быть не может?! — и с каждым словом голос его становился всё морознее. — Митрандир хотел поговорить, верно? Говори, старик, я слушаю! — последние слова раскатились в похолодевшем от его гнева воздухе потусторонним рычанием, раздающимся из меняющегося горла существа, которому не была привычна человеческая речь.       События катились стремительно — вот как будто с горки на лыжах едешь, всё быстрее и быстрее, и ничего с этим сделать не можешь.       — Блодьювидд… — голос Леголаса был полон муки, но договорить Ганконер ему не дал, прорычав:       — Huerindo*, с богиней — ни слова больше!!! Иначе разобью зеркало!!!       Лица Ганконера я не видела, но, судя по тому, как всё стихло и какими бесстрастными стали лица эльфов, это было очень хорошо. Для меня.       Гэндальф по-прежнему никуда не торопился и всё-таки исполнил пантомиму «немощный старец, кряхтя и мудро улыбаясь, обвисает на поддерживающей его всего лишь палочке». В этот раз никто его не прерывал, все почтительно ожидали, и волшебник, наконец, изволил заговорить:       — Владыка Ганконер… — он говорил медленно, как будто примериваясь к этому словосочетанию, — что ж… я помню тебя маленьким, и ста лет не достигшим… Каково это, Великий Дракон, быть Драконом? Не жмёт ли, не давит ли? — и он упёрся сверлящим взглядом.       На что получил вполне благодушный ответ:       — В самый раз. Сила не приходит рано, сила не приходит поздно — она приходит строго тогда, когда нужно. Кому, как не тебе, знать это. Тёмный, светлый — разница невелика.       Гэндальф странно поглядел на него, как будто из своего какого-то ужасного далёка, оттуда, где он сам из Серого становился Белым:       — Я… понимаю. То, что ты сделал, — деяние, достойное богов. Моё восхищение и уважение, — Гэндальф слегка поклонился, — какая чудовищная воля… да, я понимаю. Но похищение богини против её желания — это священная война и твоя гибель, на этот раз окончательная.       — Это мы ещё посмотрим. А желания богини могут поменяться. Она уже изъявила желание обзавестись парой котов. Это такие маленькие пушистые хищники. Проблема в том, что большинство животных меня боится, но что-нибудь придумаю. Чудесное начало совместной жизни, я считаю, — Ганконер тихонько засмеялся.       Гэндальф ещё покряхтел и смиренно произнёс:       — Ничего иного я и не ожидал услышать. Стало быть, война… Что ж, в память о том, что эльфы и правда приняли тебя, о Великий Дракон, вырастили и воспитали, позволь богине попрощаться с консортом. Он тебе — позволил.       — Блодьювидд, ты желаешь? — Ганконер обернулся ко мне.       Молча встала и подошла к зеркалу. Ганконер так же молча отошёл назад.       Трандуил, только что смотревший на Ганконера глазами, как две пустых могилы, перевёл взгляд, и я поразилась перемене: эти сиреневые, влажные очи, эта горечь и сладость в них! Я ждала, что он поговорит со мной, но король молчал, и только протянул руку, коснувшись пальцами стекла. Печально вздохнув, прикоснулась к зеркалу со своей стороны. И тут же стекло с хрустом растрескалось в месте нашего соприкосновения. Отшатнулась испуганно, вскинула глаза — и увидела, как Глоренлин с разочарованным видом отбрасывает какой-то амулет.       — Неужто вы надеялись, что я не поставил защиту? Хотя что я, сам бы тоже обязательно попробовал на вашем месте, — голос Ганконера был мягок и насмешлив, — радуйся, Блодьювидд, я спас тебя от путешествия по зазеркалью. Думаю, эру Глоренлин избавил бы тебя от большей части тамошних ужасов — но не ото всех.       Трандуил, замерший статуей, прикрыл глаза, помолчал, а потом спросил:       — Митрандир, ты узнал всё, что хотел?       — Да, Ваша Светозарность.       И я отшатнулась сильнее — Трандуил гневно хрястнул посохом по зеркалу, расколотив его в мелкие дребезги — не упавшие вниз, а зависшие почему-то в воздухе. Обернулась на Ганконера — он внимательно смотрел и слушал. Изображение превратилось в цветной хаос, но звук остался, и было слышно, как Трандуил спрашивает:       — Ну что, Митрандир?       И тот, кряхтя, с сожалением отвечает:       — Глупо сделали, что позволили ему умереть так, как он сам хотел… Прохлопали, да… И воскреснуть дали, и опериться… а я ведь чувствовал, чувствовал неладное… Упустил. Поздно. Великий Дракон пришёл в мир!       Тут его речь прервалась ругательствами Трандуила на квенья и лёгким хлопком, убравшим звук.       А потом Ганконер засмеялся, и его тихий довольный смех так же леденил мою кровь, как незадолго до этого рычание дракона. * Huerindo — сукин сын (квенья)