Где ночью ты была, Душа моя? © М. Петровых
На пороге Ганконер с нежнейшей издёвкой в голосе пожелал спокойной ночи и удалился, даже не попытавшись прикоснуться. Но я была умна: — Иртханну, что я пить сегодня утро? Для сон? Принеси два… нет, три штука!!! Мне принесли целый кувшин, и я старательно выхлебала половину. Если с одного стаканчика так хорошо сморило, то уж с такого количества я точно как младенец засну. Запоздало посетила мысль, не описаюсь ли во сне, подобно тому же младенцу, но уж с этим ничего сделать было нельзя. Облегчённо вздыхающая, довольная своей сообразительностью ждала, когда сон нападёт на меня убийцей из-за угла, и лениво, цинично размышляла, зачем эльфийкам было вообще давать Ганконеру, если такие сложности с ним… проще сразу беловолосого взять. И только сейчас задумалась — Ганконер флейтист. Музыкальные пальцы, тренированные губы, особая чувствительность. Понимание инструмента, дыхания, ритма. Что ж, напали девочки на сладкое… Удивительно, конечно, что уши девственными остались… у меня бы не остались. Хотя, может, он так это делает, что больше ничего и не нужно. Любопытненько, да. Он ведь на ней, на флейте-то, восемьсот лет дудел. Так что да, в «хорошо» я верю. Но почему больно-то? Может, они потому уши и не трогали? Да ведь, прости господи, не больше же трандуилового? Тьфу, спать я буду или похабщина так и будет думаться? — Иртханну, ты принести то, что утро я пить? Или другое? — спросила с подозрением и выяснила, что в комнате никого нет. Иртханну куда-то смылилась. Ну и ладно, ну и хорошо, наконец-то одна побуду. Сон не шёл. Зато сознание стало подкидывать мыслишки всякие. Интересно, как он на меня посмотрит, если я передумаю, протащусь через сад обратно (вроде там канав на пути не попадалось, авось дойду) и полюбопытствую именно на этот счёт? Скажу, что плохо спится и что много-то мне не требуется. Только то, что без ушей, а ушки пусть побудут девственными. Потому что «больно» мне не надо. Только «хорошо». Это ж какие у него будут глаза… Чорт, чего мне набодяжили? Нельзя так с романтичными кисоньками себя вести! Он аж покраснел сегодня, когда понял, что я невиннее, чем ему казалось! Устыдился! А я?! Да что ж такое, спать-то я буду? Полежала, поворочалась. Сон не шёл. Подумалось, что если выйти и подышать, то полегчает. Встала тихонько и вышла. В темноте свернула направо, к террасе. Помнила, что там должны креслица стоять. Видно, плохо запомнила, где что, и, запнувшись, услышала сдавленное «Барук казад!». Эпично разлетелась, с ужасом думая, что камень твёрдый, а я мягкая, но была подхвачена. — Сладкая, что ты бродишь в темноте? — Ганконер удерживал меня, слегка обнимая. С благодарностью вцепилась в него, потому что ноги были как ватные — видно, зелье всё-таки немного подействовало, и затараторила: — Ой, спасибо. Ты спас меня от разбитого носа. — Ну, ты об мои вытянутые ноги и запнулась. — Что ж ты молчал? Я ж человек, в темноте не вижу! — Прости, прекрасная, задумался… Не ждал, что ты выползешь на поиски приключений, — голос стал очень медовым и оч-чень ехидным. Я собралась мыслями и с достоинством ответила: — Решила подышать перед сном. — Не спится? А ведь мне уже доложили, что «госпожа велела принести три штука усыпляющего зелья!», — передразнил он голос какой-то из харадримок, — не помогло, желанная моя? Ну всё, сейчас он меня троллить будет. Надо поменять тему. — О чём можно так задуматься эльфу, разведчику, Владыке Тьмы, наконец, чтобы не ощутить приближения человечки?! — говоря, я одновременно и осознавала, что да, подозрительно, как будто специально для смеху запнуться дал. — Об этой самой человечке, — голос Владыки был спокоен и нежен. Так, что-то я плохо тему меняю, не туда свернула… ладно, зайдём с другой стороны: — А что значит «Барук казад!»? — «Твою мать!» на чёрном наречии. Задумалась, что спросить ещё, но в этот момент Ганконер решил взять инициативу в свои руки и сам спросил очень смешливым голосом: — Блодьювидд, а почему ты голая? …!!! Горестно спросила: — Ты видишь в темноте? — Ну конечно, вижу. Но я и на ощупь всё почувствовал. Так почему? — голос дрожал от смеха. …!!! Упавшим голосом ответила: — Забыла одеться. Тут так темно… и это вроде как моя терраса… А мне не спалось, думала всякое. И вот. Помолчала, думая, не стоит ли ещё чего сказать, и пришла к выводу, что сказала больше, чем нужно. — Рад, что ты чувствуешь себя, как дома, — пропел Ганконер, — умоляю, не начинай стесняться. Я думала, что делать, но ничего не надумывалось, более того — из головы все слова повыскакивали… У Ганконера же хватало и слов, и идей: — Давай я уравняю нас, чтобы ты ощущала себя вольготнее: создам свет и разденусь. Тут же, не ожидая ответа, нащёлкал кучу светлячков и в их зыбком, сказочном, ночниковом свете я увидела, как он берётся за застёжку на воротнике. Пробормотала: — Нет, ну всё-таки я уснула, это ведь сон… — Конечно, сон. Не стесняйся, душа моя, — промурлыкал Ганконер. Он был уже обнажён по пояс. Если я не обрету нужный градус бодрости, то меня тут и поимеют. И трындец Ширу и прочим прекрасным местам. А если нет? Вдруг это будет просто секс и никакие силы к Ганконеру не придут? Но пробовать не стоило, и я панически выдохнула: — Нет! Даже если сон, пожалуйста, оставайся в штанах! — Блодьювидд, да как же я смею быть в штанах при полностью раздетой женщине? Это невежливо, — в глазах у Ганконера плясали черти, он засмеялся и потянулся к боковой шнуровке. В ужасе зажмурилась. Вот говорил же Трандуил, что не фиг шляться голой — посчитают, что проводишь обряд плодородия и попытаются поиметь! Ждала, но ничего не происходило. Открыла глаза — Ганконер тихо умирал от смеха, ухватившись за край столика. Разогнулся, глянул на меня — и ему снова захорошело. Смеясь, щёлкнул пальцами — и на меня упала коротенькая кружевная сорочка, которую я оставила в спальне. Я не постеснялась спросить: — А пеньюар? — Хорошего понемножку, богиня. — Ладно. С паршивой овцы хоть шерсти клок, — натягивая куцую одежку, я бурчала про себя, но Ганконер услышал и беззлобно упрекнул: — От тебя, прекрасная, и клока не дождёшься. Небось не будешь тут со мной сидеть и беседы вести, обратно уйдёшь? — Ну почему же… — я плюхнулась в кресло и тоже вытянула голые ноги, скрестив их в щиколотках, — меня вот совершенно бескорыстно заинтересовала одна вещь, и я лучше спрошу, чем буду думать об этом. — Спрашивай, — Ганконер вальяжно, как кот, расположился в кресле. — Почему больно? Я бухнула вопрос и зажалась, смутившись и уже жалея, что спросила. Он долго молчал, и я, отвернувшись, чувствовала, как он тяжёлым взглядом смотрит на меня. — Я, когда был во дворце в день «Зелёного Листа», слышал, как Трандуил велел травнику сварить зелье для расслабления гладкой мускулатуры. И сделал вывод, что ты тесна, раз это требуется. Не надумывай себе всякие ужасы. Если хочешь, посмотри на меня… хотя вряд ли ты захочешь, — Ганконер усмехнулся, — но ведь думаешь, думаешь об этом. — Да, но ты сказал, что НАМ будет больно… тебе почему? — Богиня, ты когда-нибудь пробовала сунуть палец в тесное кольцо? Я жду от первого соития боли для нас обоих, но это будет восхитительная боль. Поверь, я могу доставить удовольствие женщине. Он помолчал и индифферентно предложил: — Давай провожу, а то в темноте ещё обо что-нибудь споткнёшься. На пороге осторожно придержал за руку: — Что ж, мне сегодня выпало счастье два раза проводить тебя в постель. И спросил на ушко: — Как думаешь, может быть, это судьба намекает, что мне стоит в этой постели остаться? — Нет. Это судьба намекает, что мне не следовало и в первый раз оттуда вылезать. Грубо смущённо отобрала руку и пошла к постели.***
Полежала. Сон не шёл. Выхлебала остатки зелья и вроде бы придремала — и была разбужена жаркими объятиями и шёпотом: — Прости, прости. Я не могу. Я не буду брать насильно, но не могу больше ждать и терпеть. Я поласкаю тебя. Не сопротивляйся, это меня только распалит, — дрожащие руки стаскивали одеяло и задирали сорочку. Не успела испуганно ахнуть, как его пальцы легли между ног, пропуская один ещё дальше и глубже. Не могла сопротивляться, выгнулась и вжалась затылком в подушку. Ганконер полным обожания взглядом коснулся лица, вынул руку, и не отрывая глаз, медленно повёл тонкими пальцами по своим приоткрытым губам, так же медленно, наслаждаясь, провёл по ним языком. Уловил в глазах понимание и глухо сказал: — Я… поцелую тебя, расслабься. Только это. Всхлипывая, отвернулась, сдаваясь — и вздрогнула, открывая глаза. Харадримка осторожно будила: — Госпожа, вы стонали во сне. Как вы себя чувствуете? Чувствовала я себя, как кошка, у которой отняли пойманную мышь.