сойдут снега и духи леса из прелых листьев и ручьев по памяти о прошлых жизнях нам снова ландыш создадут © Петкутин
Скандально привизгивая, прикрывая глаза от стыда за саму себя, потребовала отпустить Халаннар, да заодно и Згарха. Их тут же отпустили: видно, подумали, что пререкаться с беременным цветком хозяйского сердца себе дороже. И пусть-де Темнейший со своим цветком сам и разбирается. Халаннар, не удержавшись, вцепилась в рукав: чёрная кожа посерела, зрачки во всю радужку, и пахло от неё ужасом. Угу. Понятно, бывала в подвалах Ганконера и знает, чего боится. Но в ноги не упала, сохранила лицо. Она, пожалуй, сильнее духом, чем я. Со стыдом вспомнила, как пыталась ползать на коленях перед Силакуи, вздохнула сочувственно и сжала запястье служанки, шепнув: — Не бойся, не дам пропасть, — и, погромче: — Ты нужна мне. Подумалось, что бодрая деятельность хорошо снимает стресс, а тут как раз и дело нашлось. Первое утро зимы, снег и холод вывели меня из сонного состояния, и я наконец почувствовала бодрость и ясность разума. Поняла, что мне не нравится жить в своих покоях и спать в той самой комнате и на той самой кровати, на которой я чуть не потеряла ребёнка. Там как будто остался след того липкого ужаса, заставлявший холодеть и напрягаться, но осозналось это только сейчас. — Между моими покоями и покоями владыки Трандуила пустует несколько комнат. Я хочу переехать туда. Немедленно, сегодня. Кровать там должна быть другая, не та, на которой сплю сейчас. Проследи, чтобы в комнатах прибрались и натопили. Любопытно, что Згарх под насмешливым взглядом Трандуила ни слова не сказал, только презрительно скривился, растирая запястья, с которых сняли верёвки. Пришёл он потом, через несколько часов, когда я соизволила отлипнуть от трандуилового подола и зайти в свои новые комнаты. Там действительно дышалось гораздо легче. — Богиня, благодарю, — Згарх поклонился в пояс, как кланялся владыке. Разогнулся, и череп сбрякал по броне. На этом благодарности окончились, и лицо мауготха стало очень деловым: — Блодьювидд, я хочу купить эту женщину и прошу ходатайствовать за меня перед Тёмным Владыкой. Однако. Осторожно поинтересовалась: — А что, женщины всегда продаются? Или есть рабыни, а есть жёны? Згарх искренне удивился: — А в чём разница? С тоской вспомнила, как Трандуил только утром предлагал раскатать Мордор по брёвнышку и изничтожить орков со всей их самобытностью. Хорошее же было предложение. Кисло ответила: — Мои служанки могут выбирать сами. Их нельзя покупать, они свободны. Но создалось у меня ощущение, что Згарх не понял, что имелось в виду. Насчёт реакции Ганконера на самоуправство я не особо переживала. Разборки Темнейшего с беременным цветком в последнее время ограничивались мягким: «Как пожелаешь, дорогая», и я иногда вчуже с лёгкой насмешкой жалела, что нет у меня фантазии, чтобы сделать этот период достаточно запоминающимся для владыки — настолько было понятно, что я сейчас могу делать что угодно, и что Ганконер всё спишет на причуды беременной. И меня уело, что свобода, которую я выклянчила у Ганконера для харадримок, ни во что не ставится. Никем, в том числе самими освобождёнными. Я как-то плохо её выклянчила, как-то по-глупому.***
Вышла встретить Ганконера на ступени, ведущие к стойлам для варгов и казармам. Он приехал с большой свитой, и в неспокойном свете заходящего солнца, красящего снег красным, рычащие орки разводили рычащих варгов по стойлам. Владыка стоял внизу, беседуя с приближёнными. Почувствовал, поднял глаза — и посветлел лицом. Взбежал по лестнице, неверяще счастливо спросил: — Ты встречала меня? Покивала, стесняясь, что небескорыстно вышла встретить, что есть у меня просьба. И тут же почувствовала, что всё-таки бескорыстно, что рада, рада видеть его в добром здравии — и понимая, что невесть сколько жила, как в дыму, думая только о ребёнке, ничего не замечая вокруг. — Ты хорошо выглядишь, глаза ясные… что говорит элу Трандуил? — Опасность прошла, всё хорошо, — и потянулась обнять. Он ловко утёк от объятий: — Я холодный, не надо… не мёрзни, пойдём внутрь. Не откладывая в долгий ящик, идя рядом по коридору, спросила: — Ганконер, ты всегда пахнешь кровью и смертью… идёт большая война? Он опустил глаза, как будто смутившись, но моментально собрался: — Шла. Изо всех протекторатов не покорился мне только Кханд. Я взял власть силой. Почему ты спрашиваешь? — Что ты делаешь с завоёванными землями? Раздаёшь соратникам? — Частично соратникам, частично сторонникам среди местных… а что? Подумав, что наша беседа изобилует ответными вопросами, как у самолучших евреев, а ведь вилять ни к чему, бухнула: — Я хочу, чтобы ты пожаловал земли и титулы моим служанкам. Ганконер обомлел, и я быстро продолжила, пока он не оклемался: — Я хочу, чтобы это было официально, с церемониями. Если их нет, я хочу, чтобы они были созданы. Все услужающие мне дамы должны получить титулы, как минимум, графинь. Халаннар — герцогини. Титул должен принадлежать даме и передаваться по наследству, исключительно по женской линии. Муж — только консорт, и выбирать они могут любого, кто понравится. Ещё раз — наследуют только девочки, и их с детства должны к этому готовить: воинские искусства, управление, дипломатия и прочее. Показалось, что Ганконер хочет возразить, и я торопливо добавила: — Это моя беременная прихоть! И тут же услышала в ответ мягкое: — Как пожелаешь, дорогая. Резко остановилась, вдруг настигнутая видением надменных, выряженных в переливающиеся шелка мускулистых богинь, чёрных и прекрасных; в оттенках тёмной кожи проблёскивала орочья зеленоватость, острые уши сверкали бриллиантами. Они не опускали глаз перед мужчинами: наоборот, те склонялись перед ними. Вот, значит, как лет через пятьсот будет выглядеть мордорская аристократия… что ж, нужен ведь Темнейшему двор. Небось, происхождение от — нет, не рабыни! — жрицы богини будет считаться почётным, и паучихи будут кичиться друг перед другом: моя-де пра-пра-бабка самой богине служила! Чувствуя себя малолетним хулиганом, в жару закидывающим в сельский туалет пачку дрожжей, добавила: — Также им будет разрешено многомужество. Ганконер вдруг расхохотался и повернул меня к себе: — Рад, что ты выздоровела и цветёшь, богиня… — и поддразнил, — что, своим герцогиням даришь всё лучшее, чего себе хотела бы? Не нашлась, что ответить, но ответа он и не ждал, просто смотрел сияющими глазами и радовался. И я поняла, что всё придуманное он воплотит своей волей — только потому, что я попросила. Халаннар позже расскажу, и пусть как хочет: выходить ли ей за Згарха, дело её, но уж рабыней она не будет. И да, мне захотелось посмотреть на этот мир через пятьсот лет.***
Ближе к ночи Ганконер, дождавшись визита Трандуила и его ухода, облегчённо вздохнув, начал раздеваться, и я поймала себя на том, что смотрю на него, как в первый раз — и вожделею. Ну да, близости три месяца не было. Смутившись, скользнула взглядом по вздыбленному члену. Всё это время Ганконер не трогал меня и никак не намекал на своё желание. Ночью обнимал, но и только. Под утро сквозь сон часто чувствовала, как он, не смея прижаться, очень легко целует в шею сзади — и по характерной отдаче понимала, что он делает это сам с собой, и по рваному выдоху — что кончил. Не обращала внимания, вся в переживаниях о другом. Он улёгся, и я подвинулась поближе. Запустила руку в волосы, потрогала ушко. Ганконер замер: — Богиня, что ты делаешь? — шёпот его был сух и горяч. — Нам нельзя. Выдохнула: — Мне нельзя. Тебе можно, — и потянулась, желая потрогать его между ног. Рука тут же была перехвачена: — Дорогая, я смотрю, ты наконец выспалась и хочешь развлечений? Голос был мурлыкающим, и мурлыканья эти ощущались более всего самыми неприличными местами почему-то. С удивлением и облегчением осознала, что и выспалась, и наелась, и ожила. Так почему бы не отметить это? Подёргала рукой, пытаясь освободиться и продолжить наступление, но Ганконер не дал: — Богиня, я не могу исцелять, но диагностирую не хуже Трандуила: так вот, тебе нельзя ничего, даже возбуждаться. С огорчением выдохнула: — Но я уже… — Ну так и не надо усугублять, — Ганконер отпустил меня и лёг на спину, заложив руки за голову. Посмотрела на него… мда, «Лисица видит сыр, лисицу сыр пленил…». Жалестно, но слюни придётся подобрать и потерпеть. Полгодика или около того. Ганконер посмотрел с насмешкой и с сочувствием. Встал, накрыл меня одеялом до подбородка, оделся, сел рядом на пол и достал флейту. Наутро Ганконера не было, зато пришёл Ардариэль с кубком и мягко, обиняками объяснил, что настоечка поможет расслабиться и надобно принимать её два раза в сутки, с утра и на ночь. Благодарно выхлебала, про себя думая, что вот не хочется снова впасть в сонливость. Но не впала, просто перестала ощущать сексуальное напряжение. Бодрость духа никуда не делась: хотелось конных прогулок по хрустящему снегу, и съездить посмотреть на красивое озеро, которое, как говорили, имеется неподалёку, и всяких игр и веселья. — Твоему ребёнку весело, ему интересен мир, и ты это чувствуешь… нет, мы не поедем к озеру, надо себя беречь, — владыка Трандуил был весьма доволен, — плод уже двигается, ты чувствуешь это? Мне раньше казалось, что эти шевеления должны ощущаться, как что-то скорее докучающее и мучительное — но нет, это было как весёлые пузырьки сидра внутри. Приятные ощущения. И бодрость с непоседливостью, про которые я была наслышана, пришли в полном объёме, но выразить их мне не дали: чинная прогулка по дубовой роще у дворца, посиделки у камина и карточные игры. Есть, кстати, перестало хотеться, на что Трандуил только хмыкнул: — Ну конечно, жадный собачонок, — тут владыка кивком указал на живот, — распробовал чистую энергию, теперь мной питается. И так засмеялся, что обидеться мне и в голову не пришло.***
Ритуалы жалования земель и титулов проходили пышно и с размахом — в крепости Рамалоки и в Кханде, куда по очереди забирали служанок, но я про это только слышала от свежеиспечённых графинь. Меня мариновали в тиши и глуши, в компании целителей. Раньше я сама с собой не скучала, а тут вдруг начала. Ганконер же с Трандуилом и Силакуи в один голос довольно сообщали, что скука, да на свежем воздухе — для беременной самое то, и никакие жалобы на это всерьёз не воспринимались. Даже читать много не давали, что раздражало. Я понимала, конечно, что надо следовать умным советам, но как раз играющие гормоны делали это затруднительным. Халаннар, герцогиня Конгсей (я поинтересовалась географией и политэкономией Кханда, и с довольством убедилась, что это одна из его лучших областей), титул оценила и тут же приобрела соответствующий лоск, начав выглядеть райской птицей, а следом за ней и остальные дамы расцветали. Похоже, титулы и иже с ним получились не фиктивными, и гаремные рабыни становились полноценным придворным окружением, уже со своими служанками. Попробовать купить герцогиню Конгсей у Згарха духу не хватало, я же молчала, хотя и любопытно было, что он там себе думает насчёт всего этого позорища. Но что бы он ни думал, думал про себя — авторитет Темнейшего был непререкаем, а кто пререкался, из того Ганконер шил себе гардеробчик. Беременность шла легко, и я понимала, почему: все неровности, шероховатости, нездоровье — всё забирал себе Трандуил. Я читала про изжогу-отёки-одышку-геморрой — но всё это минуло меня, самочувствие было прекрасное, бодрости такой я и не беременной не ощущала. Даже утруждаться поеданием и усваиванием мяса не приходилось — ребёнок и правда оценил чистую энергию и без зазрения совести (какая совесть у младенца?)) объедал владыку. У меня совесть была, и я понимала, что услуга, оказываемая Трандуилом, цены не имеет. Судя по тому, с каким почтительным ужасом начали расползаться перед Трандуилом орки, сначала-то смотревшие очень неоднозначно, понимал это и Ганконер, и старался оказывать уважение.***
Минула долгая мордорская зима, отцвели подснежники и жёлтые цветочки, напоминавшие мать-и-мачеху, наступил май. Сидя на веранде утром, щурилась в ласковую синь небес и лениво прихлёбывала горячий шоколад, закусывая его сырком: в столовую и на прогулки в последнее время не ходила, было тяжело, да и в любой момент могло настигнуть болезненное напряжение. Одна я теперь не оставалась, и рядом увлечённо ковырялась с шитьём Иртханну, графиня Гейрангер. Я понимала, что роды ожидаются в любое время, но не беспокоилась совершенно: возможные муки почему-то совсем не казались ужасными относительно того, что я пережила осенью. — Блодьювидд, в лесу расцветают ландыши, — на мои колени позитивно так плюхнулась охапка цветов, и сама цветущая не хуже ландышей Силакуи внимательно вгляделась в глаза: — Ну как, не чувствуешь ли приближения родов? Вдохнула ландышевый запах, прислушалась к себе — ничего. Открыла рот, чтобы уверить, что всё спокойно, и тут же почувствовала, как из меня хлынуло — не кровь, и этого было очень много, подол неприятно промок. Пошевелилась — и тут же скрутило болью, такой сильной, что можно было только дышать, но не говорить.