***
Создалось у меня ощущение, что от места встречи радостно и побыстрее-побыстрее дёрнули обе стороны. Мы, во всяком случае, на такой бодрой тряской рысце до сумерек двигались, что не до разговоров было. Но и в темноте не встали, только что на шаг перешли. Я задумалась было, что это мы не встанем — или уж ехали бы, как ехали. На что, видно, прислушивавшийся к мыслям Глоренлин рассказал, что в этих местах сурчиных нор много, и лошади нечего делать на рыси в нору ступить и ногу сломать, а заночевать лучше всё-таки не здесь, а подальше. Наста же, который можно магией укрепить и скакать по ровному, ещё не образовалось, а с грязью такое не провернёшь. И что ночевать мы собираемся на острове — безопасно ото всех. Себе-то эльфы моментально ледяной мост наведут, и тут же его уничтожат. Задумалась — в прошлые разы мы ж в чистом поле ночевали — и ничего? Лица Глоренлина в темноте было не видно, но по голосу поняла, что он скривился неприязненно: — Беорнинги… что-то много их стало. Один, другой… Владыке не нравится. Но Валар с оборотнями, посмотри, прекрасная, какие звёзды сегодня, как сияет Эарендиль! — несколько опешив переменой темы, уставилась на колючие осенние звезды, думая, к чему это шаман о них заговорил. — Эру Глоренлин! — раздражённый голос владыки, лёгкого на помине, перебил нашу беседу, и шаман, еле слышно вздохнув, уехал вперёд. Видно, обсуждать мост-ледяник и переправу, потому что через час примерно неспешного продвижения в глухой темени повеяло предзимней открытой водой и под копытами захрустело — из слякоти выехали на ракушечный, судя по звуку, берег. На берегу какое-то время стояли, ожидая, пока подтянутся разведчики, чтобы переправиться разом. Леголас и ещё несколько лучников вернулись, и я слушала, что принц тихо рассказывает королю, что за Бёдвардом проследили, тот честь честью уехал; не порывался нигде затаиться и ни с кем не встречался. Посланные по окрестностям дозоры никого не видели. — Хорошо. Переправляемся, — темноту разогнали огонёчки россыпью, сорвавшиеся с пальцев владыки. — Эру Глоренлин, прошу! Охнула от удивления, как вода поднялась сама из себя, встала горбом и застыла, подсвеченная изнутри разноцветными огоньками. Я-то ждала, что переправа будет намораживаться медленно, как в прошлый раз, когда давно ещё через Андуин переправлялись. А не того, что это будет хрустальный, сияющий во тьме мост со всякими эльфийскими приблудами и ажурностями. Хотелось стоять и смотреть на красоту, но король, презрительно фыркнув почему-то, послал оленя вперёд, и мой порысил следом. На том берегу обернулась и восхищенно смотрела, пока переправлялись остальные. Несколько минут — и все были на острове. Владыка тронулся было вглубь островка, но я придержала своего олешку. Хотелось ещё полюбоваться. — Я постою посмотрю? Трандуил только благосклонно кивнул, а сам всё равно поехал, и остальные за ним. Видно, не было здесь никаких опасностей. Только шаман рядом остался, ему за собой прибрать надо было. Глоренлин протянул руки, и мост тихо ушёл под воду. Какое-то время она светилась изнутри весёлыми новогодними огонёчками, а потом снова потемнела. Как и не было ничего. Как быстро уходит красивое… жалко вдруг стало мост этот леденцовый — такой был красивый и нет его, и только черная вода валами катит, поблескивая в неверном свете огоньков. И посол — семь тысяч лет, какое древнее существо — а в моей жизни промелькнул прекрасной бабочкой — и исчез. Горло и голову сдавило, и тут же рядом шаман оказался, встретился как бы случайно рукавами, и крохотные багровые искорки остались на моём рукаве, мерцающие, медленно затухающие и снова просыпающиеся. Смотрела сначала непонимающе, пытаясь проморгаться от застилающих глаза слёз, а потом вспомнила: искры изначального пламени. Разозлилась. Хотелось зашипеть, но сдержалась. Глупо и отвратительно показалось грубить… он ведь даже ответить не сможет. И не захочет. Да, они меня видят богиней, но я-то себя ощущаю человеком, во всём зависящим от них. Сама себя я ни накормить, ни согреть не сумею. Да и одинокой быть не хотела бы, и благодарна этим чудесным существам за их общество. Постояла, подумала и тихо попросила: — Всё. Не надо больше… наркоза. Я уже в себе, достаточно. Он вздохнул с сочувствием: — Прекрасная, легче будет… я понимаю… Отрицательно покачала головой: — Не хочу быть одурманенной. Пусть мне останется моё горе, моё чувство собственного достоинства и я сама, — мда, фраза эльфийская получилась, выспренняя… впрочем, что удивляться, я с ними три года живу. Он только руку к сердцу прижал и голову склонил. О, знак уважения. Но прошелестел: — В любое время, если богиня пожелает — я всегда готов… — и было очень понятно, что готов и искрами весёлыми посыпать, и… иное прочее. Но тут же развернулся, показывая, что не навязывается. Постояла ещё и тоже двинулась следом. По дороге пыталась втихаря стряхнуть искры с рукава, но они только перешли на руки, на плечи и на всё тело, и я засияла. Настроение не то чтобы вверх поползло, но поняла, что устала ужасно, что темень и непогодь вокруг, и ветер разгуливается, сгибая верхушки деревьев.***
Корзины открытые стояли уже у костерка. В одной оказались яблоки с кожицей, красной, как кровь, а внизу, под ними — огромные груши. — А почему никто ничего из корзин не ест? — Это тебе, прекрасная. Воины сидхе способны хорошо себя чувствовать в походе, питаясь лембасами, а тебе нужно есть, — Глоренлин снова был рядом. Оглянулась — Трандуила не увидела и решила сама: — Тогда, раз это вроде как моё, я раздам на всех. Кто его знает, чем они там на болотах питались, что я буду одна грызть, как мышь в амбаре. Ухватилась за корзину, дёрнула, но только чуть приподняла. Оглянулась беспомощно на двинувшегося уже навстречу Глоренлина, но почувствовала, как от корзины мягко оттирают плечом. Аранен. Неслышно подошёл как. Смотрела, как он поднял корзину, как в свете костра сияют его волосы — и наконец отчетливо поняла, что, возможно, через неделю-другую в Эрин Ласгалене буду. Чуть не задохнулась от счастья. Прям удивительно, сколько во мне счастья и несчастья помещается. Ходила от костра к костру, раздавая, и в первый раз так прямо общалась с высокородными… ну, попросту. Яблочки эти принимали так, как будто рубинами по весу одариваешь. Или орденами. Ну да, сакральность, благословение. Порадовалась, что додумалась — видно было, что… как бы это сказать… градус счастья становится гораздо выше, чем был. Раздали почти всё, вернулись ко второй корзине. То ли искры, то ли что — в животе как будто дыра бездонная образовалась, и я, не стесняясь и не думая о мытье (с чего вода в грозно набухшей реке будет чище яблочной кожуры?) куснула кроваво-красное яблоко. Внутри оно было белое, как снег и кислое, как сволочь. Понятно, зимний сорт небось. Красивое, а вкусным зимой станет. Вспомнила, как ровно такие же яблочки знакомый в автомобиле осенью на торпеде в машине возил. И, если останавливал гаишник, обязательно угощал, с добродушием так. И злорадно представлял, как гаец попробует, и лицо ему сведёт в тетраэдр оскомины. Подумав, решила, что вряд ли Беорнинг шутил таким образом. Летние сорта до Самайна не сохранишь, положил, какие были. Груша была на вкус примерно как жёлудь. Мда, это вам не персики из владычных оранжерей. Тоже зимой дойдут, грушки-то. Да уж, угостила высокородных. Возьми, как говорится, боже, что мне негоже. Владыка, уже стоявший у костра, захихикал, но, когда посмотрела, с лукавой улыбкой рукой махнул — дескать, не обращай внимания. Глоренлин уже травки заваривал; кашу не делал, видно, понял, что сегодня и так… Лосося я отдать никому не порывалась, зная, что не будут есть. Распотрошила корзину: кроме здоровенной рыбины, там были три каравая белого пышного хлеба, горшочки с маслом и мёдом, сыр, сухие ягоды… Ягоды Глоренлин понюхал и в кипяток бросил, и мёду туда добавил. Всё, кроме лосося, ушло в народ, а я наконец сама, выпросив у принца нож, отпилила от одуряюще пахнущего каравая с хрусткой корочкой кусище, ноздреватый такой, намазала маслом из горшка, и, кое-как распотрошив увязанного верёвочками лосося, как вандал отрезала (вот когда вспомнила, что в древней Японии была уважаемая должность парадного нарезателя рыбы, и это было искусство!) рыбки и замерла, глядя на бутербродик системы… э… «разорви хлебало». А тут и сладкий чай подоспел. Запоминающийся вышел ужин.