***
Проснулась от весёлого голоса аранена — и от того, что он шутливо тянет за ступню: — Жаль будить тебя, сердце моё, но пора… — говорил немного виновато, и голубая океанская волна вздулась под сердцем от того, что он близко был. Сама от себя не ожидая, хрипло спросила: — Ты носишь моё кольцо? — с утра легче быть глупой и не стесняться. Он затих. Забеспокоилась и, привстав, посмотрела — он как-то бледно улыбался, потеряв веселье. Забеспокоилась ещё больше: — Если ты потерял, это ничего, — он окостенело молчал. Не знала, что спросить, резко поплохело, до обморока почти, и я молчала и потерянно собиралась. Руки тряслись. Уже когда собралась и вышла на поляну, он как будто через силу сказал: — Майская королева, ты подобна бабочке, и твоё сердце переменчиво… но если ты не любишь меня больше, оставь кольцо на память, не забирай. Удивившись, бросилась, обняла, зарылась лицом в волосы, утонув в родном запахе: — Люблю, люблю… я… я тоже сомневалась. Я просто и людей не понимала часто, как же можно понять душу сида… Почувствовала, как глухо заколотилось его сердце — и он тут же почти грубо отодвинул от себя, с трудом переводя дух: — Нельзя сейчас… если ты обнимешь ещё, я потеряю разум. Прошу, давай подождём до дома. Чувствуя, что, если обниму ещё, со мной то же самое случится, отвернулась, стараясь восстановить дыхание. Удивилась самой себе, и неприятно так: как могли сочетаться во мне разом чистая любовь и приступ жестокой похоти, не понимала. Зато понимание, что на полянке мы таки были не одни, пришло разом и уши как кипятком обварило, но ничего: мне спокойно предложили травника и сухарь. Король выехал на полянку, когда я уже допивала: — Ты готова… и здорова, я вижу, танцы всё-таки кому хочешь на пользу пойдут; хорошо, — сегодня он излучал свойственное ему покровительственное участие и был в привычном образе, — но, думаю, тебе ещё рано самой садиться на оленя… поедешь со мной, — и приветственно распахнул руки. — Со мной, — тихий голос аранена. Обернулась: он выехал с другой стороны полянки. Быстро, пока король не успел привести сына в чувство, сделала несколько шагов и подскочила. Тут же была поймана и усажена. Помялась, ища в уме извинения и оправдания. Ум помалкивал. — Ничего, да? — Трандуил расцвёл нехорошей глумливой усмешкой. Аранен дал лошади шенкелей. Проезжая мимо владыки, опасливо скосилась: на его лице странно мешались недовольство и удовлетворение. День прошёл, как и не было: пряталась от снега и от взглядов под плащом аранена, прижимаясь к нему спиной, кутаясь в его запах. От этого здорово развозило — мне бы, может, ничего больше не надо было бы, но Леголас мягче не становился, наоборот, всё больше напрягался, и к вечеру его уже ощутимо потряхивало. И молчал, как рыба об лёд. Что тоже смущало. По-моему, он почти с облегчением меня ссадил вечером. И исчез. Подумалось, что если мыться поехал, мог бы и меня с собой взять — но тут же вспомнилось, что мыться он любит примерно как среднестатистический кот, так что вряд ли. — Сейчас проедется по холодку и вернётся, — от улыбочки Трандуила несло стужей. Чего он так? — Ты не понимаешь, насколько жестока, valie, прекрасный цветок, моя единственная… Он вдруг стал рассеян — и не так холоден. С нарочитой рассеянностью спросил, как бы между прочим: — Ты же помнишь, что по нашей договорённости, всё, что имеет мой сын, достаётся и мне? — а глаза сузил внимательно. Я помнила. И так же рассеянно покивала в ответ, что владыку, похоже, удовлетворило и он перестал смотреть с негодованием. Специфической же эльфийской холодностью меня было не удивить — а что удивляться, вчера владыка отплясывал, сегодня подморозился. Для симметрии, может, для гармонии. Высокородные так чутки к себе бывают) Аранен всё-таки купался, судя по слегка взъерошенному виду… у него, по-моему, и ледышки в волосах были. Не очень разглядела: я уже у костерка с кружкой сидела, когда он мимо проскочил — и полыхнул синими своими глазами, укоряюще так. Не поняла, в чём виновата, но прижухла. Надеялась, что, раз мы в пуще, уже и сторожиться можно меньше, он посидит со мной, обнимет… Повздыхала и разчарованно удалилась в палатку. Спать не спалось, хоть и устала. Поворочалась, начала вспоминать грустное… было, о чём печалиться, да и дело известное, организм во время путешествия по чужим местам мобилизован был, а сейчас почти дом, он и расслабился, заприпадал на все, так сказать, копыта. Подумав, что, наверное, раз уж хочется, так чего и не поплакать, сначала тихо шмыгала носом, прислушиваясь к себе — может, передумается? Нет, слёзы подступали всё ближе, и совсем скоро я, стараясь не подскуливать, тихо мочила слезами край одеяла. В сущности, была всем довольна и ситуацию контролировала, и была удивлена, когда стремительно обняли. Леголас так быстро проскользнул в палатку, что, пока я сообразила, он уже обвивал руками и ногами, лихорадочно шепча, что на всё готов, чтобы утешить. Зашмыгала носом уже озадаченно, по его движениям и шороху одежды поняв, что он расшнуровывает ворот рубашки, развязывает то, что пониже — и ложится рядом, жертвенно так. Я б поудивлялась и поспрашивала бы, но поняла, что могу не спрашивать, а поцеловать его сейчас, что это возможно — ну и всё. Я всего лишь женщина. Сначала он пытался меня сдерживать, шепча, что боится сделать больно… не знаю, по-моему, это больше было похоже на насилие над беззащитным эльфом, уговаривающим остановиться, и эти уговоры только злее всё делали. А потом как будто тонкая скорлупка его сдержанности сломалась — я почти слышала, как хрупнуло, — и дальше он уже только кричал, пытаясь иногда закусить рукав, но это слабо помогало. Полностью забылась и согрелась, была остро счастлива — а всё равно на краю сознания не могла до конца поверить, что вот, он здесь и он мой. Хотелось всего и сразу: просто полежать рядом, уткнувшись в его волосы и рассказывая, как плохо без него было; прижиматься, поласкать нежно и не спеша — и надо всем верх брала волна чудовищной похоти. Ласки наши были грубы и торопливы, но я ощущала маленькую палатку райским ложем, засыпанным розовыми лепестками, и купалась в бесконечной, невозможной радости — и при этом жадность моя превосходила всякие пределы. В моменты отдыха жалела, что темно и я не могу насладиться эротикой неэрегированного члена возлюбленного, просто посмотреть на этот мягкий завиток; невесомо проводила по нему пальцем, и вся изысканная эротика тут же кончалась, а начиналась грубость, стоны и крики. Он говорил, что не может передать, как любит; что ещё меньше может передать, как тяжело сдерживать себя рядом со мной — и что он промок сегодня насквозь, но не имел силы выпустить меня из объятий, и что ему плевать на позор, что оно того стоило. «Промок насквозь» я представила, и уши свернулись в трубочку, а вот про позор не поняла — вроде бы раньше аранен очень увлекался любовью на свежем воздухе… спросила. Он вздохнул. По голосу было слышно, что поморщился — но сказал, что раньше это никогда не происходило в присутствии других сидхе так близко. Что-то в нём сейчас было от безумно влюблённой девственницы, отдавшей девственность без свадьбы, и у меня хватило ума не спрашивать, как же его раньше охрана, всегда присутствующая вдалеке, не смущала… видно, они были достаточно вдалеке. Не стала и уточнять, почему Лисефиэль, помнится, не думал о таком… или не говорил вслух. Тоже вариант, кстати. Но скромен мой принц и чист, что уж там. И жертвует мне своей чистотой. Мысль эта вернула возможность хоть немного соображать; подумала, что лучше бы и правда подождать до дворца, и постаралась успокоиться и обнять его без похоти, с чистой нежностью. Незаметно прикорнула и удивилась, когда он выскользнул из моих сонных объятий. Недовольно потянулась следом, но он поцеловал, сказал что-то на квенья быстро — и исчез.***
И вместо него я почувствовала присутствие его отца. Услышала щелчок пальцами и по палатке поплыл светлячок. Король стоял на коленях у входа и молчал. Мне показалось, растерян был. Но нет, помолчав, тяжело уронил: — Всё, что принадлежит моему сыну, принадлежит и мне, — и посмотрел зло, но как будто, не знаю… на себя злился и стыдился себя. Я так вовсе сейчас не ощущала ни стыда, ни злобы и не думала, что он в чём-то виноват. Взяла быстро за руку: — Это не потому, что, — и смутилась, радуясь, что всё он поймёт: что я готова лечь с ним не потому, что должна ему и договорённости какие-то там есть, а потому, что он прекрасен, и я этого хочу. И не в первый раз такое происходит, так что сильно шокироваться странно было бы. Если он хочет здесь и сейчас… Хорошо, что он мысли читает… иначе, небось, вовсе никому и никогда не верил бы. Он всё стоял, и я напряглась: может, это я его всё-таки чем-нибудь шокирую? Полураздетая, пахнущая… лучше и не думать об этом, но раньше его такое, похоже, скорее заводило. — И сейчас заводит, — сквозь зубы, — даже слишком. И, через мучительную паузу: — Я впервые действительно боюсь сделать тебе больно, valie…