мы кузнецы и дух наш молод мы рано засветло встаем и лихо машем молотком и куём © iLLiCH
Далеко меня не унесло: то, что потянуло внутрь, тут же выплюнуло, даже как будто с отвращением, и я шмякнулась на колени. Негодующе повизжав, открыла прижмуренные глаза — вот она, воронка, только с другой стороны. И эльфы там стоят, застывшие как будто. Подскочила, чтобы кинуться обратно — и призадумалась. Что-то свербило изнутри. Сунула палец в воронку — та, судя по всему, готова была выпустить. Чувствуя себя котом, которому приоткрыли дверь, и, стало быть, надо посомневаться, стоит ли туда идти, переминалась с ноги на ногу и думала о разном. Подумав и решив, что умный человек по этой дорожке не пойдёт, шагнула было обратно, но тут листья буков зашелестели, и прошуршавший по ним ветерок имел голос, пропевший: — Должо-о-ок. Обернулась и боязливо вылупилась на деревья, а они так и шелестели, и шептали женским голосом, то юным, то старым, как сама земля: «Должо-о-ок, богиня, должо-о-ок» — и как будто смеялись надо мной. Сглатывая, ждала, не сложится ли ветка в деревянную указующую руку, не погрозит ли палочкой, как указательным пальцем — живо вспомнился фильм, в котором царь-батюшка хотел в тазике помыться, а ему оттуда водяной коряжистой лапой пригрозил, что должок у него и что время пришло. А задолжал тогда водяному царь сына единственного. Моментально обозлившись, чувствуя в себе ослепляющую носорожью ярость (и одновременно тихую подлую радость, что кровиночка сидит в Мордоре с папой-драконом), оглянулась, ища того, кто посмел посягнуть. Но не было никого, а идиллическая буковая аллея смеющимися своими листьями лепетала иное: — Вспомни, вспомни… И я вспомнила. Не сына я задолжала, а за него.***
Она задумчиво сжимала в тонкой белой руке сияющую алмазную нить, пропуская её сквозь пальцы, и смотрела мне в глаза, как будто чего-то ждала. Я так и не поняла чего, но она, похоже, дождалась и удовлетворённо выдохнула: — Да, получилось. Богиня, ты согласилась подарить мне то, что я попрошу. И взамен я подарю тебе всю мою жизнь и всю силу, что останется после этого обряда — и сделаю твоего сына настоящим эльфом, буду воспитывать его и защищать, клянусь Эру. Помолчала, прошлась, избегая моего вопросительного взгляда, и глухо заговорила: — Мне стыдно — нет, не тебя, ты не воспримешь это грехом — но перед самой собой, что я пользуюсь своим положением. Я оказалась недостойной сана жрицы… но ты милосердна, ты сама мать, и ты поймёшь. Она говорила то, что я и так знала — да не очень-то много об этом думала, и выходило вот что: близость с воплощённой богиней дарует непрерывность роду эльфа, удостоенного этой близости. А весь род Галанодель — близнецы, Риэль и Аргонеот. Дочь Галанодель погибла родами, зять сгинул на войне. Это абсолютно неэтично, просить о таком, но она просит благословения. Пожала в ответ плечами: — Я б тоже попросила, — о да, став матерью, я ещё как понимала! — Но я умираю. Глянув в её страдальческое лицо, поправилась: — То есть возвращаюсь к себе самой, — и усмехнулась. Кажется, бледновато. Силакуи, внимательно посмотрев в глаза, хмыкнула: — Не говорила, чтобы не испортить, но сейчас скажу: я не верю, что мальчишка ничего не придумает. Скорее всего, если ты хочешь остаться, он из кожи вывернется, а найдёт способ. Буркнула: — Ганконер тоже старался. — А теперь пусть этот постарается. Ганконер опыта не имеет, а Трандуил уже был избранным… в любом случае, я выполню свою часть договора, а ты попытаешься выполнить свою — если сумеешь. Мне такая договорённость показалась хорошей, но одолевали и сомнения: — Не представляю, как это поможет непрерывности рода, если близнецы не переживут встречу со мной. А они не переживут — Трандуил убьёт. Силакуи спокойно кивнула: — Если узнает. — Да как же он не узнает, если для него моя голова — проходной двор? — сжала виски пальцами, накатывала слабость и головокружение. Силакуи снова кивнула: — Не переживай, не беспокойся, я всё сделаю, ты не будешь помнить, пока не окажешься в нужном месте и в нужное время. Ни он и никто не увидят, не почуют — ни до, ни после… — голос её звучал всё напевнее, хотелось спать, и я уже грезила наяву, глядя, как ошеломительно прекрасная эльфийка, перебирая блескучую бриллиантовую нить, вещает эдаким Фениксом: — Спи, прекрасная, моей силы хватит, чтобы связать в паутине времени нужный узелок. Когда увидишь дорогу — иди по ней, не бойся. Ты поймёшь, что это она, тебе подскажет шёпот листьев. Там не будет времени. Для спутников твоих не пройдёт и мига, сколько бы ты ни пожелала прогостить в золотом безвременьи, которое я сотку для тебя и для своих внуков… Сонно шевельнулась: — Это невозможно… — Я сильна, и за время моей жизни даже вселенная кое-что задолжала мне… Наваливающийся сон лишал разума и такта: — Тогда почему магией не удалось спасти родичей? — язык еле ворочался во рту, но она поняла: — В телесном мире сильнее многие… мне удалось впихнуть внуков в твою охрану — мальчишка и сам не понял, почему разрешил это; удалось забрать тебя в гости и удерживать половину луны… но ты не была мне союзником, и мальчишка смог отобрать, а во внуков ты не влюбилась, хоть я и питала надежду. Но сейчас, когда мы договорились, меня не остановит никто, — и она сверкнула потемневшими, ставшими очень страшными глазами, — род мой не прервётся, и синда будут править Ардой, а не сбегут в Валинор… я вижу своих праправнуков королями Пущи, которая придёт на место выморочных болот, и я счастлива, Великая, что ты снизошла… спи, я всё сделаю, как надо, ты не пожалеешь о своём драгоценном подарке, я позабочусь о твоём роде, как ты о моём, спи, спи…***
М-да. Слов нет, сделка хорошая. Посмотрела ещё раз в воронку — всё тихо, мирно, Морралхиор как замер с луком, так и стоит. Действительно безвременье. Развернулась и пошла по сказочно прекрасной тропе. Шла и понимала, что, скорее всего, создавая свой узел в паутине реальности, Силакуи эту вот осень считала роскошным свадебным подарком. Мягкий шелест буков, шуршание листьев под ногами; холодный воздух, пахнущий прелой листвой и грибницей; осенний крик ястреба в пронзительной бесприютной голубизне небес… Такой прекрасной золотой осени — никогда не видела. Шла и ни о чём не жалела — ни о прошлом, ни о будущем. Немного удивилась, примерно через полчаса услышав мерное звяканье — как будто протестантская кирха рядом. Откуда в бесовском мороке? Ещё больше изумилась, учуяв дымок, как будто баню топили неподалёку. Заперебирала ногами поживее, но приближалась с осторожностью — это от высокородных я знаю, чего ожидать, но если там люди… Вышла к приземистой избушке, из трубы которой валил чёрный дым, а из неё самой слышалось то мерное звяканье, которое я было приняла за дребезжание колокола кирхи. Остановилась под крайним буком, думая осмотреться — и увидела, как из низкой дверки, пригибаясь, выходит светловолосый эльф, неся в клещах раскалённую металлическую болванку, следом выходит ещё один. Опознала наконец близнецов, и, когда тот, что нёс болванку, с шипением опустил её в бочку с водой, стоящую под навесом, негромко поздоровалась: — Да сияет звезда в час нашей встречи, высокородные. Риэль (или Аргонеот?) поднял глаза, и болванка, зашипев ещё страшнее, канула в бочку вместе с клещами.***
Они не ждали меня — и, как я поняла, магия золотой тропы скрывала моё присутствие, пока я не подала голос. Пережив первое удивление, они начали бормотать, что не подобает встречать богиню в таком виде, как у них сейчас, и я присмотрелась получше. Вид был хороший. Интригующий. Штаны да кожаные передники на голое тело. Плечи молотобойцев (хм, похоже, братики не только мечами махать умеют, но и отковать оружие способны); белые, как лён, волосы, заплетённые у висков в косички; кожа, серебристая и нежная, как у девушек, но запачканная сажей — и синие глаза на грязных от копоти лицах. Заглядевшись, молчала, а они уже обеспокоенно спрашивали, всё ли хорошо — не случилось ли чего, не преследуют ли меня, да как я здесь оказалась. Поняла, что братья не очень-то в курсе бабкиных интриг, и начала думать, как бы им сказать про… кхм… наш с нею договор. Так, как я про себя это формулировала, говорить совершенно не хотелось, а поизящнее сформулировать не получалось, пока, во всяком случае. Повздыхала и решилась: — Можно, я в гости зайду? Нет ли у вас водички? — «а то так есть хочется, что даже переночевать негде». Братики одновременно посмотрели на бочку, но грязная пена с окалиной, плававшая поверху, остановила, похоже, порыв предложить напиться прямо отсюда. Хе, не видывала ещё, чтобы первородные так шалели. Но как-то они справились, и через небольшое время я была принимаема в их родовом ясене со всеми почестями. Они даже переодеться успели, и лица их стали пристойно холодными — как я понимала, старались компенсировать неподобающую, с их точки зрения, встречу. Подождали, пока я поем и попью (а я не спешила и наминалась, с утра не евши). Когда я отвалилась от стола и задумчиво притулилась к внутренней ясеневой стенке с бокалом травничка, начав поглядывать в окно (видно, отжаленная Силакуи хорошая погода и золотая осень заканчивались, потому что там смеркалось и закрапывало), один из них прямо спросил: — Богиня, мы не понимаем. Что случилось? Ты говоришь, с владыкой и твоими спутниками всё хорошо, но как они отпустили тебя, как ты здесь оказалась? — голос был обеспокоенный. Страшно хотелось увильнуть от ответа. С надеждой спросила: — А что, госпожа Силакуи Галанодель ничего вам не писала? По тому, как они переглянулись, поняла, что, может, и писала, да не о том. Стараясь потянуть время, поинтересовалась смущённо (если б только этим смущаться!), как бы мне научиться их различать. — Никак. Мы действительно похожи. Я Аргонеот, старший, — он заулыбался, — давай я расплету косичку на левом виске, будешь узнавать меня так. И я начала узнавать его так. Боялась признаться, боялась, что они косо посмотрят и заледенеют, когда узнают, что послужили предметом сделки о непрерывности рода, потому, что их бабка хочет, чтобы у неё были правнуки и праправнуки, и чтобы они стали королями. Но мне было уплочено, и цель оправдывала средства. Как говорил один мудак, всё продаётся, нужно только предложить правильную цену. Мне предложили. Так и не найдя приличных обиняков, скорбно прикрыла глаза и сообщила: — Мы договорились с госпожой Галанодель. Здесь и сейчас нет времени, и никто не узнает. Ваша бабка хочет, чтобы это оставалось тайной… ото всех, — мучительно запуталась в словах. Братья не понимали, я продолжила: — Силакуи осталась с моим сыном, взамен я благословляю род, вступив с вами в близость, — грубо закончила и открыла глаза, боясь увидеть презрение на их лицах. Хоть и считается, что я, так сказать, абсолютный ништяк, пламя-творения-прорывающееся-сквозь-ветхую-ткань-реальности, но неизвестно, как к сделочке отнесутся братья. Отстранённо, глядя как будто со стороны, увидела, как огромными становятся их глаза, как Аргонеот — нет, Риэль, косичка на левом виске присутствует, — сминает в пальцах тяжёлый мифриловый бокал, из которого на стол выплёскивается вино. Совершенно не ожидала быть обнятой с двух сторон — и получила странное болезненное удовольствие, гораздо большее, чем могла ожидать. Я, кажется, тосковала по телесному теплу. Замерла, стараясь расслабиться — может быть, они пожелают сделать это здесь и сейчас, надо хотя бы попытаться не быть деревяшкой и доставить им удовольствие… Ничего, они просто обнимали: — Богиня, только если ты захочешь сама, не из-за договора, — тёплый шёпот на ухо смущал и расслаблял, — поживи с нами, привыкни к нам, пожелай нас… что ж ты ждёшь, что мы, как волки, накинемся и начнём тебя раздирать… это не будет так. Отдохни, побудь дорогой гостьей в нашем доме, мы видим, что ты устала и что у тебя болит душа… ты отдохнёшь и тебе станет легче. Не выдержала и носом захлюпала. Всё-таки не ждала, прости господи, такой человечности, если это понятие можно применить к эльфам. К людям-то его нечасто можно применить, если что. Была спроважена в компании мышек-фээйри в пещеры с горячими источниками. Сами братья со мной не пошли, сделикатничали. Уложили в откуда-то взявшиеся перины. Впрочем, что удивляться, если это были внуки госпожи-Метелицы, древней колдуньи, в своё время даже оладьи и лимонные пирожные, не существующие в этом мире, из ниоткуда достававшей. Я всё-таки ужасно нанервничалась и напереживалась за всё время, так что даже на ночь с ними не поговорила, сразу уснула. С утра таки были оладьи и лимонные пирожные под травник и молоко. На мой вопрос Аргонеот удивлённо ответил: — Так брауни рецепт выучили ещё тогда, когда ты у бабушки гостила, — и, быстро улыбнувшись, — ты была совсем ещё маленькая, не понимала ничего, и быстро подступиться было нельзя… ничего тогда не успели. Ты вспоминала нас? Покивала — да, иногда с приятством вспоминала те две недели; светлый ясень Галанодель, улыбчивых близнецов, уроки квенья, визиты к местным столпам общества; поездки с целью полюбоваться красивым деревом, озером, лугом… снежные бои, сказки вечерами… она как-то и мне стала бабушкой. Могущественная ведьма за эти две недели подарила мне квинтэссенцию счастливого беззаботного детства. Это и сейчас ощущалось — песочные корзиночки со светло-жёлтым лимонным кремом внушали непосредственную детскую радость только своим видом. Было легко, да оно и неудивительно — у меня тяжеленный камень с души упал, когда я поняла, что близнецы не считают, что я в чём-то виновата, и ничем не оскорблены. Что они примут всё, что я пожелаю дать — но сами ни на чём не настаивают. Всё-таки это не было сделкой, это было подарком. Как с теми ужасными кочевниками, которые не понимали купли-продажи и ничего нельзя было у них купить, и ничего нельзя было им продать. Только подарить и быть одаренным. Поэтому, когда в весёлой застольной беседе Аргонеот непринуждённо, между делом, передавая чашку, спросил: — Ты была раньше с двумя мужчинами, богиня? — и в глаза взглянул, я покраснела скорее от удовольствия, хоть и смущённо помотала головой, не найдя в себе сил ответить. С близнецами оказалось удивительно приятно кокетничать, само собой всё получалось: взгляды искоса, румянец, смех, и я чувствовала, что голос становится грудным, что зрачки расширяются. Иногда разум вдруг трезво подкидывал мысль о конечном предполагаемом результате в виде, с моей точки зрения, непотребного и маловозможного физиологически действа, но я на разум злилась и упихивала мысли о грубой физиологии куда подальше. И кокетничала в своё удовольствие. Гостя здесь в прошлый раз, ничего подобного себе не позволяла — я тогда и вовсе не думала, что у человечки и эльфа может быть роман, и вела себя сдержанно. К концу завтрака они спросили, чем бы я хотела заняться. Безмятежно ответила, что планов вовсе не имею — и ещё раз остро ощутила свободу выпущенного на каникулы школяра. Аргонеот мягко улыбнулся: — Вчера, когда ты явилась нам, — переглотнул, похоже, от волнения, что польстило, — мы ковали меч. Это дело небыстрое, при том нельзя ни торопиться, ни останавливаться, перековывая болванку, чтобы создать настоящую эльфийскую сталь. Если ты не против, пойдём с нами, посмотришь, как куётся оружие. Я счастливо согласилась, ещё не зная, что меня ждёт, и немного удивилась его взгляду: прямому, голодному, — похоже, оценивающему, понимаю ли, на что согласилась. Такому, как будто… не знаю, мы не в кузницу собрались. Встряхнулась, и ощущение ушло. Что-то понимать я начала только в кузнице — низкой, темноватой избушке, свет в которой шёл только из маленького окна да от раскалённых углей в горне, мехи которого раздували невидимые брауни. Старалась из вежливости не слишком пялиться, когда братья раздевались и надевали кожаные, прожжённые угольками фартуки. — Ты можешь присесть на пороге, Блодьювидд. Там всё видно и не так жарко, — Аргонеот подкалывал волосы, чтобы не мешали, и мышцы, скрадываемые до того одеждой, ходили буграми. Всё-таки удивительно, конечно, как они свою атлетичность скрывают изящной одеждой. Таких портных, как у эльфов, во всём белом свете нет.***
Прежде, чем начать, оба странно посмотрели — ласково улыбаясь, ловя взгляд. Непонимающе улыбнулась в ответ, отвела глаза. Риэль взялся за клещи, готовый выметнуть раскалённую заготовку из горна, ожидая знака; Аргонеот не спеша подготовился, кивнул, и, когда болванка легла на наковальню, широко взмахнул большим молотом и начал наносить мощные, неторопливые удары. Он бил мерно, ритмично, сдержанно, и этот ритм почему-то начал отдаваться в низу живота сладким тянущим чувством. Горн освещал обоих братьев с ног до головы. Длинные, заплетённые по бокам в косы волосы вспыхивали серебром, и серебряными выглядели лица. Их плечи и руки казались изваянными из мрамора, при взмахах молота мускулы жёсткими клубками перекатывались под кожей. Шея, грудь и плечи словно наливались. Вокруг них стояло сияние, они казались прекрасными и могучими божествами. Риэль, придерживая клещи одной рукой, со спокойной уверенностью начал мерно отбивать более частый, чем у брата, такт, молотом поменьше, опуская его на раскалённое железо и обрабатывая края заготовки. Прислоняясь обмякшим телом к косяку, поняла со всей несомненностью: мне сейчас показывают, как это будет. Они куют любовь, сотрудничая и соперничая одновременно, выделываясь друг перед другом — и это поединок в мою честь. Каждый удар будоражил, вызывал сладкую дрожь, заставлял представлять невозможное — как это будет… в ином поединке.***
Отковав, Аргонеот кивнул брату, и тот осторожно пронёс болванку в бочку под навесом, студить. Сам же дерзко посмотрел в глаза — и понял, что поняла. Говорить не стала, хотя бы потому, что не желала выдать себя низким охрипшим голосом. И просто не хотелось. Они молча мылись под тем же навесом и одевались, я сидела на ступеньке, привалившись к косяку, следила за ними сквозь ресницы и чувствовала странную томность и удовлетворённость — и одновременно желание как-то продолжить начатый банкет.