Её записи в дневнике

«Привет. Не знаю, с чего стоит начать, так что просто… пишу. Слушай, понимаю, у вас была ужасная ссора, и вы оба наговорили много лишнего. Я не имею права тебе об этом рассказывать, но я хочу, чтобы ты знал, что она несчастна. Она ни за что не признается в этом и старается не показывать свои чувства, но мы все знаем, что это так. Если вы оба верите в то, что высказали друг другу, то мне не в чем вас обвинять. Там, в школе, это было просто безумием. Бумаги в конверте… ты должен прочитать их. Я почти уверен, что она убьёт меня только за чтение её дневников, не говоря уж о копировании и отправке тебе. Но мне больно видеть её страдания, и если единственный способ сделать её счастливой — вернуть тебя, то именно это я и сделаю. Так что посмотри их, пожалуйста. Мы никогда не ладили, даже после окончания войны, но я прошу тебя оказать мне услугу. Пожалуйста, не игнорируй это письмо». Внизу нет подписи, но в беспорядочных каракулях угадывается отправитель. Я беру в руки толстый конверт, к которому прилагается записка. Дневники. Во множественном числе, да? Трудно поверить, что кто-то может закончить хотя бы один дневник. С другой стороны, если кто и мог, то только она. Нахуй всё это. Я не собираюсь сидеть за этой писаниной, как за гребаным домашним заданием, только потому, что он попросил. Я пытаюсь бросить их в огонь, но всё же никак не могу это сделать. Кидаю конверт на журнальный столик, стоящий справа от кресла, и беру бокал огденского. Вращаю стакан и наблюдаю, как янтарная жидкость плещется по стенкам. Затем запрокидываю голову и выливаю содержимое себе в рот. Ладно. Я ублажу его и прочту несколько страниц. Если будет чертовски скучно, а я уверен, что так и будет, я остановлюсь. Я поднимаю конверт и переворачиваю его, чтобы открыть. Пальцы на мгновение замирают, прежде чем разорвать бумагу. Со вздохом извлекаю сложенные страницы и расправляю их. Первая дата меня даже не удивляет. Теперь понятно, почему у неё больше, чем один дневник. 1 сентября 1991 «Я так взволнована! Сегодня всё прошло просто замечательно. Меня распределили в Гриффиндор, отличительные качества учеников этого факультета: храбрость, благородство, честность. Конечно, я ожидала, что меня распределят в Когтевран, потому что Ровена Когтевран отбирала своих учеников в соответствии с их интеллектом и глубиной мышления. Мне не хочется думать, что Распределяющая Шляпа ошиблась, но я действительно считаю, что во мне преобладает ум, а не храбрость. Тем не менее…» Это чертовски скучно. Какого хуя он думал, что меня это может заинтересовать. Я отбрасываю стопку бумаги и тянусь за своим стаканом, который так не вовремя оказался пуст. Чёрт. Встаю и достаю из шкафа бутылку огневиски. Открутив крышку, я возвращаюсь в своё кресло и бездумно пялюсь в огонь. Спустя полбутылки я снова смотрю на листы бумаги. Не повредит узнать, о чём она думает. У меня есть шанс покопаться в её голове. А почему бы и нет? Во всяком случае, в будущем я могу использовать это в качестве рычага давления. Если оно у нас, конечно, будет. Мне не очень-то и интересно. Нет, ни капельки. Я беру один из дневников наугад и просматриваю несколько страниц, пока не нахожу своё имя. Почерк изменился, перетекая из витиеватого в более элегантный. Стоит найти дату, я уже много пролистал. 5 ноября 1996 «Я не могу понять, что происходит. В этом году Малфой какой-то другой. Гарри практически одержим идеей выяснить, что он задумал. Мне кажется, это сказывается его влияние. Я не могу перестать думать о нём. Я не понимаю, что со мной не так. Я не упоминала этого в своих предыдущих записях, потому что мне так… так стыдно за это. Я поймала себя на том, что пристально смотрю на него. И чем больше смотрю, тем более… более привлекательным он мне кажется и тем сложнее становится отвести взгляд. Я не понимаю, почему это проклятое влечение преследует меня. Я почти убедила себя, что нахожусь под заклятием. Но, посмотрев все книги в запретной секции библиотеки, я не нашла ни одного признака того, что нахожусь под чьим-то контролем. Так что единственное объяснение, которое я могу допустить, что всему виной гормональные изменения подросткового возраста. Меня тянет к нему просто потому что он физически привлекательный. Из всех людей, почему именно Драко Малфой?» На этом запись заканчивается, и я хмурюсь. Значит, для неё это началось на шестом курсе. Похоже, я всё-таки выиграл в игре «кто влюбится раньше». Я неохотно смотрю на записку. Хорошо, я закончу это читать. Не могу остановиться сейчас, только не после прочитанного. 16 сентября 1997 «Вчера оказалось, что я была всё-таки права, этот проклятый Принц-полукровка и впрямь замышлял что-то плохое. Гарри нашёл Малфоя в туалете, и они сцепились. Он использовал на Малфое заклинание из этой книги, и это, очевидно, была очень чёрная магия. Я сама не видела, но описание Гарри не оставляет сомнений. После этого Гарри было не очень хорошо, но я ведь предупреждала! Я предупреждала его, что последний владелец этой чёртовой книги не мог быть хорошим человеком. Почему Малфой плакал в ванной?» Я вздрагиваю. Это совсем не то воспоминание, которое я бы хотел пережить. И тот факт, что она знает, что я плакал — для меня удар. Но мне следовало догадаться, что Поттер расскажет ей и Уизли. «Я очень, очень сильно не хочу верить, что он работает на Волдеморта. Гарри постоянно твердит об этом, но я отказываюсь верить пока не получу доказательства. Но ему стало ещё хуже. Это же очевидно. Появились синяки под глазами, а кожа стала ещё бледнее, чем раньше. Я не могу не беспокоиться о нём, но в тоже время не могу ни с кем этим поделиться. Я ведь должна постоянно подозревать его в том, что он Пожиратель Смерти. Я не знаю, что делать. Вчера вечером я одолжила у Гарри мантию-невидимку. Нет. Честно говоря, я украла её. Но всего на пару часов. Я пошла в Больничное крыло, чтобы увидеть его. Мне пришлось это сделать. Я даже не знаю, зачем мне это было нужно. Но это же не про меня! Я никогда не сделаю, не подумав. Я просто… я не могла даже представить, что он лежит один в Больничном крыле, раненный. И только потому, что один из моих лучших друзей подозревает его в том, что он Пожиратель Смерти. Во сне он выглядел таким умиротворённым. Было трудно разглядеть его синяки под глазами, но в темноте он всё ещё выглядел смертельно бледным. Как бы мне хотелось для него что-нибудь сделать! Его оценки по Зельям значительно упали. Раньше он был вторым после меня в классе, но теперь едва вытягивает на тройку. Конечно, это имеет какое-то отношение к тому, что Слизнорт занял место профессора Снейпа. Но, даже если Снейп действительно покрывал Малфоя, не мог же он так сильно завышать баллы. Я никогда не считала его глупым. К тому же он получил несколько отработок за неподготовленное домашнее задание. Вчера вечером я так долго смотрела на него. Было очень тихо, и некому было меня заметить и осудить. Я просто сидела у больничной койки и смотрела, как он спит. О боже, это звучит намного более сталкерски, когда это написано… Но я н и ч е г о не могу поделать. Это было (единственное слово, которое могло бы точно описать его спящее лицо) прекрасно. Ты всего лишь дневник, так что вряд ли сможешь это увидеть. Не думаю, что существуют хвалебные эпитеты, которые смогут описать его должным образом, но я всё равно попытаюсь. Каждая черта совершенна. Его лицо идеально симметрично, с мужественной челюстью, острыми скулами, чёткими бровями… его щёки немного впали в этом году, и он такой бледный. Но ему всё равно удаётся выглядеть таким красивым, даже не напрягаясь. Я почти завидую. Жаль только, что я уже долго не могу заглянуть ему в глаза. Они завораживают. Я так давно с ним не спорила, что почти забыла, как они могут вспыхивать гневом или искриться весельем. Зачастую причины его веселья довольно ужасны, но я не могу не чувствовать влечения к этому блеску в его глазах. Боже, это действительно ужасно, не так ли? Я не должна была обращать столько внимания на Малфоя. Ради всего святого, я не должна тратить так много времени на то, чтобы писать о нём. Я уже хочу вырвать эти страницы. Я ведь не захочу вспоминать этот период когда вырасту, правда? Я почти уверена, что буду оскорблена тем, что меня когда-то так влекло к нему». Я отрываю взгляд от страницы. Она думала, что я был красив в тот период моей жизни, когда я выглядел дерьмово? Я знаю, что привлекательный, но Гермионе Грейнджер с шестого курса нужно было проверить зрение. Она не замечала моей внешности, когда я выглядел на все сто, и все же считала меня красивым, пока я умирал? Что ж, это типичная Гермиона. Она начала замечать меня только потому, что мне было больно. Я снова опускаю глаза на страницу и вижу, что запись здесь оборвана, а дата следующей заставляет меня прекратить чтение. 30 июня 1997 Блядь. Эту дату я не забуду никогда. Чернила немного потекли, оставляя разводы. Должно быть она плакала, пока писала. «Дамблдор мёртв. Снейп убил его. Именно Малфой впустил Пожирателей Смерти в замок. Я не могу в это поверить. Гарри был прав. Он все это время работал на Волдеморта. И я действительно поссорилась с Гарри из-за него! Боже, я просто не могу поверить, как много я отрицала. Я так сильно хотела, чтобы он был хорошим, что отказывалась признать, что он действительно может работать на Волдеморта. А теперь Дамблдор покинул нас. Я не знаю, что мы будем делать без него. Я действительно не видела Малфоя на протяжении всего боя — была слишком занята своей защитой. Но Гарри сказал, что видел, как Малфой готовился убить Дамблдора. Я была так не права. Так, так не права. Как же можно ТАК ОШИБИТЬСЯ насчёт человека? А хуже всего то, что я даже не могу заставить себя возненавидеть его! Я ненавижу эту часть себя, ту, которая способна почти сочувствовать этому негодяю. Даже когда я пишу, что он гадкий мерзавец, эта часть меня говорит, что я не должна была называть его так. Он делает это ради своей семьи — он делал всё неправильно, но по правильным причинам. Малфой… он ещё даже не достиг совершеннолетия. Он мальчик, который был втянут во что-то большее, чем он сам, и всё вышло из-под его контроля. И я не могу ненавидеть его за это, даже если это стало причиной смерти Дамблдора». Я не могу поверить своим глазам. Снова перечитываю последний абзац, и у меня начинает гореть в груди. Когда никто не заботился о моём тяжёлом положении, она каким-то образом знала всё, что я переживал. Я почти не разговаривал с ней весь шестой курс. И всё же она знала… и округлила весь тот год для меня в один абзац. У меня в горле встаёт ком, когда я вспоминаю всё, что сказал ей несколько дней назад. Всё это дерьмо о том, что она никогда не понимала меня и ненавидела меня… Чёрт. Я хочу немедленно аппарировать к ней, чтобы извиниться. Но эта проклятая малфоевская гордость не позволяет мне даже встать со своего места. Она швырнула мне в голову вазу и сказала, что больше никогда не захочет со мной разговаривать, что никакие мои слова не исправят наших отношений. Я сказал ей, чтобы она не ждала моих извинений, потому что она не получит их ещё тысячу лет. Я делаю ещё один большой глоток огневиски и смотрю на страницы. Слова расплываются в тёмные кляксы. Я моргаю, и слеза падает на бумагу. Блядь. Я просто жалок. Я отбрасываю бумаги в сторону. Я не могу продолжать это читать. Я уже почти решился пойти к ней домой и умолять её принять меня обратно. Есть причина, по которой меня распределили в Слизерин, а не в Гриффиндор. Я стремительно выхожу из кабинета и направляюсь в свою спальню сквозь пустые коридоры. Дойдя до неё, я распахиваю дверь и вхожу. Внезапно мне становится жарко и тесно. Я расстёгиваю рубашку и сбрасываю её, позволив ей упасть на пол. Затем я сажусь на край кровати. Бросаю взгляд на прикроватную тумбочку и вижу две фотографии, стоящие в одиночестве. Тяжело вздыхаю и беру в руки ближайшую из двух рамок. На этой фотографиях были мои родители. Но они были оскорблены тем, что я поместил их рядом с фотографией Гермионы, поэтому они отказываются возвращаться. А Гермиона… она покинула другую фотографию по вполне понятным причинам. Отречённый от своих покойных родителей, нежеланный своей девушкой — бывшей девушкой, я полагаю. Вот что стало с великим Драко Малфоем. И мне некого винить, кроме себя. Я ставлю рамку обратно на тумбочку и провожу рукой по волосам. Мне не терпится вернуться и продолжить чтение, но я не хочу этого делать. Блядь! Неужели ему нечем заняться, кроме того как читать дневник Гермионы и посылать мне те отрывки, которые заставят меня пресмыкаться у её ног? Есть огромные промежутки времени между записями, которые он отправил. А что, если он просто пропустил все те ужасные вещи, которые она говорила обо мне? Я уверен, что их было предостаточно… Полчаса спустя я снова сижу в этом кресле, держа в руках проклятые бумаги. Я должен это знать. Я не могу жить дальше — не тогда, когда ответы прямо передо мной. 7 июня 1998 года «Я не знаю, что случилось сегодня. У меня был шанс убить его. Но я стащила с него маску и вдруг забыла как дышать. Я видела его лицо и не могла этого сделать. Я направила на него свою волшебную палочку. Моя рука была тверда. Но слова застряли у меня в горле. Он выглядел таким спокойным. Он выглядел таким готовым к смерти. Но я не могла этого сделать. А потом момент был упущен — Гарри и Рон схватили меня, и мы бросились бежать. Они не спрашивали меня о Малфое, но я знаю, что они думали об этой ситуации. Вероятно, всё ещё думают об этом, даже сейчас». Я помню тот день. Я был частью рейда, который был прерван появлением «Золотого трио». Я помню, как хотел умереть. Я помню, как был взбешён тем, что она не убила меня. Во мне смешались ярость и любопытство. Выражение её глаз не говорило о милосердии, я видел только разыгрывающуюся внутреннюю борьбу. Варианты исхода были очевидны — убивать или не убивать, — но я не мог понять, что же её остановило. Очевидно, она тоже не понимала. 1 июля 1998 года «Сегодня Малфой расхаживал взад-вперёд по улице перед домом. Похоже, он действительно хотел войти. Как будто он знал, что дом был там, но не мог видеть его, благодаря чарам Фиделиуса. Поэтому я вызвалась пойти и встретиться с ним лицом к лицу. То, что он сказал, звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой. Он сказал, что больше не хочет быть Пожирателем Смерти, что напряжение становится слишком сильным для него. А потом он предложил передать информацию Ордену. Пока мы разговаривали, я всё время твердила себе, что он не может говорить правду. Но по какой-то причине, независимо от того, что я себе говорю, я не могу не думать, что он честен. И по какой-то причине — возможно, по той же самой — я не могу убедить себя, что он недостоин моего доверия». Хм, значит, она действительно доверяла мне с самого начала. Она всегда была странной женщиной. И до сих пор остаётся. Я хмурюсь, когда вижу следующую дату — почти год после окончания войны. Мы уже начали тайно встречаться, боясь того, что подумают наши друзья. Но да, я помню точную дату, когда Поттер наконец-то отправил Тёмного Лорда на тот свет: 13 сентября 1998 года. Пятница тринадцатое. Я помню, как Грейнджер упоминала, что магглы считали этот день днем невезения, пятница тринадцатого числа. Но Поттер превратил его в день, который будет праздником в волшебном мире. Забавно, что записи за этот день здесь нет. Но я думаю, что это не так уж важно для наших отношений. Эта запись совсем короткая, но её слова… 10 сентября 1999 года «Я в него влюблена. Это единственное объяснение. Я снова просмотрела свои записи в дневнике за последний год или около того. Я даже не могу вспомнить день, когда это началось. Это просто… случилось. Я люблю Драко Малфоя. Боже, это выглядит ужасно на бумаге. Я не думаю, что когда-нибудь расскажу ему об этом. Я не думаю, что он когда-нибудь будет чувствовать то же самое ко мне». БЛЯДЬ. Она предложила нам никогда не использовать это слово в наших отношениях, если мы действительно — действительно — не имели его в виду. Я помню, что мы пришли к этому соглашению в самом начале наших отношений. С тех пор я старательно держал это слово вне своего словарного запаса. Но несколько раз я ловил себя на том, что оно вот-вот сорвётся с языка. И теперь я узнаю, что она использовала его всего через несколько месяцев после того, как мы приняли это правило… Я позволяю бумагам соскользнуть с моих коленей на пол и прячу лицо в ладонях. Чёрт побери, как я позволил этому случиться со мной? С нами? Я встаю на ноги и оглядываюсь в поисках волшебной палочки. Я уже даже не помню, с чего началась наша ссора. Мне просто нужно ее увидеть. Мне плевать, даже если она швырнёт в меня еще одну вазу. Я не могу оставаться здесь, когда только что прочитал эти слова, написанные ее рукой. Пропади всё пропадом, я сейчас же полечу к ней домой. Я хватаю пригоршню Летучего пороха из маленького горшка над камином и бросаю его в огонь. Буквально через мгновение выхожу из её камина. В комнате темно и тихо — без сомнения, она спит. Сколько раз я говорил ей, чтобы она не оставляла доступ к камину открытым на ночь? Кто угодно может сюда попасть. С другой стороны, если бы она сегодня вечером держала его закрытым, как бы я, чёрт возьми, сюда попал? Оглушающее заклинание внезапно ударяет в стену слева от моей головы, и я пригибаюсь, мгновенно сосредоточившись. Я перекатываюсь вперёд, к источнику заклинания, и ещё одна вспышка красного света едва не попадает в меня. — Чёрт возьми, Гермиона, это же я! — Драко? Какого черта ты здесь делаешь? — она спрашивает. — И почему ты без рубашки? Я поднимаюсь на ноги, чтобы видеть ее лицо, но она отворачивается. Она в своей любимой бордовой ночной рубашке, и я могу определить по птичьему гнезду волос на её голове, что она только что спрыгнула с кровати. Должно быть, она слышала, как потух камин. — Я должен был увидеть тебя, — говорю я. — Как, неужели уже прошла тысяча лет? — её голос звучит горько. — Да. Ты проспала всё это, Спящая красавица. Она резко оборачивается и свирепо смотрит на меня. Чёрт, не надо было так говорить. — Просто скажи, что хотел сказать, а потом проваливай, Драко. Я не хочу с тобой разговаривать. — Мне очень жаль. Она отрицательно качает головой. — Я тебе не верю. Что тебе надо? — Ничего. Мне ничего от тебя не надо. Я здесь, чтобы извиниться за то, что вёл себя с тобой, как придурок. Мне не следовало говорить то, что я сказал. Внутри всё сжалось. Её силуэт напомнил всё то, что я ей наговорил. Я называл её никчемной, безразличной, бесчувственной, говорил, что она никогда не понимала меня прошлого, потому что ненавидела меня до глубины души. Она никогда не поймёт меня в будущем, потому что даже не хочет пытаться. Конечно, она сказала, что всё это правда, потому что она была в ярости. А я, как полный мудак, продолжал говорить, что мне тоже на неё плевать. Бог тому свидетель, только она может меня так выводить из себя. — Совершенно верно. Тебе не следовало этого делать. Я рада, что на тебя снизошло озарение. А теперь убирайся из моей квартиры — я не хочу тебя видеть. — Ты имеешь полное право злиться на меня, — говорю. — Да, я знаю. Почему она так чертовски спокойна? Она не может настолько быстро поставить крест на наших отношениях. — Мне нужно кое-что сказать тебе, перед тем как я уйду. — Валяй. Слова застревают у меня в горле, и я откашливаюсь в попытке прочистить горло. — На этом всё? — нетерпеливо спрашивает она. Я снова поворачиваюсь к ней, но она отказывается смотреть мне в глаза. Хорошо — это признак того, что у неё всё ещё есть чувства. Я не испортил всё до такой степени, чтобы пересечь точку невозврата. — Посмотри на меня, — говорю я. — Смотрю— отвечает она всё тем же нетерпеливым тоном. — Тогда посмотри мне в глаза. — С чего бы это? — Я хочу, чтобы ты знала, что я имею в виду, когда скажу это. Она преувеличенно тяжело вздыхает и смотрит мне в глаза. — Гермиона, я… Я люблю тебя. Она пристально смотрит мне в глаза, и моё сердце замирает, не слыша ответа. — Это всё, что ты хотел? Я чувствую ком в горле и с трудом сглатываю, пытаясь избавиться от него. — Да, это всё, — я отвечаю, делая шаг назад. — Извини, что разбудил тебя. — Прощай, Драко. Мой голос полностью подводит меня, и я могу только махнуть рукой на прощание, прежде чем повернуться и поспешить обратно к камину. Не прошло и минуты, как я снова падаю в кресло, не обращая внимания на то, что под ногами шуршат разбросанные листы дневника. Я действительно пошёл и всё-таки сделал это. Я потерял её. Хватаю записку, которая прилагалась к отрывкам из её дневника. Возможно, он сделал это специально. Возможно, он даже замышлял всё это только для того, чтобы я почувствовал себя виноватым и извинился. Я хотел, чтобы ты знал, что она несчастна. Ну и чёрт с ней. Она совершенно здорова, и это убивает меня. Ей уже всё равно. …Мне больно видеть её страдания… Я комкаю записку и бросаю под ноги. Чем больше я думаю об этом, тем больше злюсь. Как я мог так легко поверить этой записке? Эти записи в дневнике могли быть магически изменены. Твою мать! Я почти никогда не действую, не обдумав всё до конца. Вот моя расплата за то, что слишком много выпил, прежде чем начать читать эти дурацкие записи. Я встаю на ноги и медленно выхожу из кабинета, иду по коридору и возвращаюсь в свою спальню, где сажусь на кровать. Я собираюсь остаться один до конца моей жизни. Все, кто любил меня, либо умерли, либо покинули меня. Но, знаешь что, они мне не нужны. Я вполне могу жить сам по себе. Мне. Всё. Равно. Надеюсь, если я буду продолжать повторять, может быть, однажды я поверю в это. Я идиот мирового масштаба. Я так погружён в свои жалкие, отчаянные мысли, что даже не замечаю, как кто-то проходит сквозь защитные заклинания, расставленные вокруг поместья. Я не замечаю её присутствия у входа в мою комнату, пока она слегка не стучит в дверь, пугая меня.  — Какого хрена ты хочешь? — рычу я, отводя глаза. Я жду её ответа, но его всё нет. Несмотря на здравый смысл, я с любопытством поднимаю голову и вижу, что она молча смотрит на меня. Я не знаю, что сказать, поэтому жду её реакции. Во всяком случае, последнее слово должно быть за ней. Она знает, что я чувствую. Я опускаю глаза. Затем слышу её шаги, когда она приближается ко мне. — Драко, это… это была не только твоя вина, — наконец говорит она. — Я сказала много ужасных вещей. Она встает передо мной на колени, кладет руки мне на плечи, и я снова поднимаю голову, чтобы посмотреть на неё. Её глаза наполняются слезами, но она продолжает говорить, и я не решаюсь перебивать. — Мне не следовало называть тебя бесхребетным ублюдком. Для того, чтобы предать Волдеморта, требовалось много мужества, и я это знаю. Мне не следовало сравнивать тебя с твоим отцом. Я не должна была называть тебя бессердечным плейбоем, потому что ты давно перестал быть таким для меня, — говорит она. Пока она говорит, я поднимаюсь на ноги, и мне приходится подхватить её, чтобы удержать в объятиях.  — Я определенно не должна была говорить, что мне уже давно всё равно, — говорит она. — Драко, я… Но я уже знаю, что она хочет сказать, и понимаю, что мне не нужно это слышать. Я притягиваю её к себе и целую в губы, заставая врасплох. Она задыхается у меня во рту, и я использую эту возможность, чтобы углубить поцелуй. Блаженные ощущения пронизывают меня, когда она страстно отвечает. Удивительно, как один человек может вызвать во мне столько эмоций — раздражение, раскаяние, опустошение, возбуждение, — и всё за одну ночь. Я никогда по-настоящему не знал, что такое любовь, но это… это желание остаться с ней, несмотря на обилие эмоций, которые она вызывает во мне — эмоций, которые я обычно предпочитаю подавлять, — это, должно быть, любовь. Затем она мягко толкает меня в грудь, и я отступаю на шаг. Мои икры ударяются о край кровати, но я остаюсь стоящим, всё ещё обнимая её. — Драко? — говорит она, слегка задыхаясь. — Становится всё жарче, — говорю я, ухмыляясь. — У меня только один короткий вопрос к тебе, прежде чем мы перейдем к примирительному сексу, — говорит она. Я не могу удержаться от улыбки. Всегда такая прямолинейная, моя львица. — Всё, что хочешь, — отвечаю я. — Кто делал ксерокопии моих записей в дневнике и отправил тебе? — требует она. Ох, черт возьми. Моя улыбка исчезает. Я совсем забыл, что оставил их на полу. «Э-э…» Она вздыхает, когда я не отвечаю. — О, забудь об этом. Я могу догадаться. Я убью его, как только увижу в следующий раз. — Ой, да ладно, Гермиона, мы должны быть благодарны ему. Я бы никогда не справился со своим высокомерием, если бы не прочитал немного твоих мыслей, — говорю я. Она бросает на меня пронзительный взгляд, и я говорю быстро, чтобы не быть заколдованным, поскольку я всё ещё не знаю, где моя палочка. — Когда ты сказала, что никогда не волновалась обо мне, я поверил. Тогда, в Хогвартсе, я не был тем, кто заслуживал твоей заботы. Так что мне действительно было больно, когда ты это сказала, особенно потому, что я думал, что ты лгала мне всё время, когда говорила, что тебе не всё равно, — объясняю я. Она снова вздыхает. — Так что тебе следует поблагодарить Уизли за то, что он прислал их. Честно говоря, я удивлён, что он так сильно хотел, чтобы ты была счастлива, что попытался помочь мне. Она обнимает меня за шею и улыбается. — Я все равно убью его при первой же возможности. Это мои дневники, и Рональд знает, что лучше не рыться в них. Я опускаю голову, чтобы провести языком по её верхней губе, и чувствую, как у неё перехватывает дыхание. — Признай это. Ты хоть немного благодарна ему за то, что он прислал мне эти записи, — бормочу я, слегка откидывая голову назад. Она только качает головой. Ее глаза сосредоточены на моем рте, а губы слегка приоткрыты. Мне нравится, как она возбуждается после простого прикосновения. — Теперь ты просто отрицаешь, — говорю я, ухмыляясь. — Итак, ты что-то говорила о примирительном сексе? Её глаза вспыхивают, чтобы встретиться с моими, и я улыбаюсь этому зрелищу. Эти милые, тёплые, с янтарными крапинками карие глаза привычно горят, сверкая. Я высовываю язык, чтобы облизать губы, дразня её, и она с рычанием тянет мою голову вниз, чтобы завладеть моими губами. Боже, я люблю эту женщину.