Железный Дровосек

Лимбо Сити вообще не предназначен для жизни. Ещё бы. Это место будто бы и впрямь первый круг Ада: здесь всё смешалось в какую-то невнятную серую массу, местами подсвеченную маяками аргоновых вывесок; от Лимбо после этого всего болели глаза, но он казался более реальным, чем круглосуточные сумерки и моросящий дождь. Только то, что температура воздуха была куда выше абсолютного нуля давало понять, что эта масса не статична, просто настолько однородна, что невозможно уловить движение. Вергилий двигает затекшими плечами и трёт глаза. Он честно старается быть за всё хорошее и против всего плохого. И так же честно надеется, что у него выходит. Он не даёт скользким щупальцам города вытирать свои слёзы, не позволяя тем стечь по щекам. В этом городе, не суть ты человек, демон, нефелим или ангел, три пути: ты страдаешь, забываешь о чувствах или теряешь себя в этой мешанине. Вергилий не мог себе позволить ни первого, ни последнего. Он последний шанс этого больного мира и мёртвого города. Кэт словно не хочет выбирать. Кэт явно плохо, но она знает, что у них всех есть этот шанс, что до асфальта и перелома позвоночника считанные сантиметры, но крылья расправить ещё можно. Кэт — самая сильная девочка на свете, поэтому не боится плакать, когда плакать нужно, поэтому сохраняет возможность смеяться от восторга, если у них что-то получается. Кэт, думает Вергилий, одна-единственная жива в этом забытом богами городе. Но он не может себе позволить быть живым вместе с ней. Он несёт ответственность за судьбу семи миллиардов людей, включая эту девчонку. Парень нахмурился и вдохнул поглубже. Только ей этого не объяснишь. Кэт, маленькая и ломкая, плачет, уверенная, что никому не нужна. Её здесь держит примерно то же, что и Вергилия — осознание ответственности. Вергилий бы с радостью убил её, потому что она не заслужила курить и стискивать зубы. Кэт должна в Италии пить вино и готовить пасту. Но медиум накидывает капюшон, вытирает глаза и идёт спасать мир — настоящий герой в коротких шортиках. Кэт должна быть с каким-нибудь учителем или врачом, на крайний случай — с мелким буржуа, но она дёргается как от удара током, когда Вергилий кладёт руку ей на плечо, и изо всех сил сдерживается, чтобы не прильнуть ближе. Кэт никогда не любили и, наверное, поэтому она не хочет пройтись локтем ему по челюсти, как электричкой, в которой она мёрзла, не решаясь прижаться к тёплому плечу под чёрной тканью пальто. Кэт никогда никто не любил, так что, может в этом причина того, что она закрывает рот рукой в туалете, чтобы никто не слышал всхлипов после ледяного взгляда полупрозрачных глаз. Кэт никогда не одевается по погоде, кажется, в надежде, что это кого-то волнует, и это кого-то волнует, но говорить он об этом не будет, потому что сначала придётся признаться себе. Он не может пойти на такие риски. Нефелим долго твердит себе, что слёзы просто вымерзли, и что революционеры не плачут. У революционера не дрогнет ни один мускул на бледном, точёном лице, когда за спиной щелкнет взводимый курок. Революционер, конечно, не зажмурится, вышибая мозги последнего тёплого тела во всём Лимбо. Но Вергилий панически вытирает щёки и старается не скулить, потому что если он будет так вести себя на эшафоте, лучше уж вообще не умирать. Он думает, что в солнечном Риме веснушки рассыпались бы по всему лицу и острым плечам Кэт; думает, что от комплиментов её скулы и вздёрнутый нос алеют куда лучше, чем от палёной водки, которой время от времени приходится греться; думает, что ей нужна тёплая одежда; и думает, что ей не нужен он. И Вергилий рвёт волосы на некогда идеально уложенной голове, потому что он ненавидит её за то, что она остаётся живой с мертвенно-холодными руками, торчащими рёбрами и запавшими глазами; потому что он ненавидит этот сраный город за то, что он вообще до сих пор стоит, за то, что убил его, за то, что мучает Кэт; потому что он ненавидит себя за то, что не тот, кто ей нужен. Над рекой, которая вполне бы могла называться Стикс, совсем не найти линию горизонта. Будто бы аргоновые вывески, окрашивающие лицо в синий, парят в вакууме, как ядра далёких галактик. У Кэт, как всегда, подраны коленки, и чем-то измазаны пальцы. Кэт обхватывает себя руками, в страхе получить отказ на просьбу сделать это кого-то ещё. Кэт хочет в ванну, спать и чтобы это наконец закончилось. И, может, чтобы никогда не кончалось, если бы это значило потерять возможность смотреть на высокие скулы, обтянутые неправильно-бледной кожей, и смертельно опасные пальцы в латексных перчатках. А Вергилий хочет поцеловать Кэт, но не может себе позволить так серьёзно дать слабину, поэтому достаёт ещё одну сигарету и протягивает пачку девушке. Та, не раздумывая, так же берёт вторую. Вергилий хорошо воспитан, поэтому прикуривает ей. Он настоящий Узник в Железной Маске, но не Железный Дровосек. Кэт на вкус как его сигареты, дешёвый бальзам для губ из аптеки, пирожок с вишней из Мака, а пару мгновений спустя — как слёзы. Вергилий не знавал на вкус слёз счастья, зато легко узнавал слёзы ломающихся изнутри рёбер, потому что как ни старался держаться, с временами глотал их литрами. — Зачем ты это сделал? — Так было нужно. Кэт, наивная и сырая от мороси, верит каждому его слову, будто бы он — её мессия и до второго пришествия она её доживёт. Поэтому девочка кивает и снова ёжится. Вергилию очень хочется её обнять, но делать он этого не станет, потому что превысил лимит слабостей на несколько жизней вперёд. Кэт плачет, пускай и делает вид, что нет, но ей можно, живые люди, кажется, должны так делать. Вергилий хочет тоже, но революционеры не плачут.