Во взмахе его крыльев яд

Холодный деревянный пол не издает ни звука, когда по нему проходится пара босых ног — торопливо, останавливаясь на секунду и снова продолжая свой путь. Юноша в пышных одеждах спешит по коридору. Его поведение — откровенное бегство, попытка скрыться из виду. В глазах — ледяной испуг. В глазах — желание раствориться в этих разукрашенных бумажных стенах, убежать как можно дальше, исчезнуть. Только бы не повторить это снова. В его голове — демон, в его голове — грех, в его голове — его «Эго», которое совсем с ним не считается. Не Хуай Сан думал, что покончил с ним, забыв о его существовании на, хороших, полгода, но оно снова вернулось, оно снова грозит разорвать пелену его спокойной жизни. Он — глава ордена, он — незнайка, он — жалок. Все эти образы, все эти прозвища, о… Да кому есть дело до них? Все, что угодно, лишь бы не снова. Хуай Сан понимает, его Эго родилось из внутренних, очень глубоких желаний, страстей и страхов, вот только они наружу прорываются крайне редко, им незачем появляться на долгое время. Эго было с ним не согласно. Его желание — Не Хуай Сан понял это довольно быстро — стереть образ жалкого главы, стать воплощением — тэссэна, острого и смертоносного веера, который мог бы не просто затмить Бася и её хозяина, но встать на десяток ступеней выше. Это желание растекалось по телу в самые неподходящие моменты, от чего руки начинали крупно подрагивать, дыхание становилось медленным, тяжелым: в груди что-то сдавливало так отчетливо, так невыносимо. Хуай Сан падает на пол, придерживаясь правой рукой за стену, левой — закрывая глаза, считая в обратном порядке. Необходимо успокоиться, это один из способов остановить захват тела. Глава морщиться, чувствуя помутнение в рассудке, распахивает широко глаза и глухо стонет — поздно, перед глазами все плывет, а значит, тело постепенно утекает из власти его сознания. Так не вовремя, но что он может?

***

На чернильно-синем небе россыпь звезд переливается в созвездия, окрашивая своеобразное полотно дивными рисунками, истолковать которые не всем дано. Ветерок приятный, прохладный — блажь для летних ночей. На улице нет лишних звуков, лишь природа обволакивает слух. Не Хуай Сан ступает неспешно, ни единым звуком не выдавая своего присутствия. Его ступни все также босы, острые камни на узких дорожках впиваются в кожу, но, кажется, их жертве все равно. Мужчина проходит за двор, не оглядываясь — прекрасно слышит, все спят, стража за двором тоже, люди в ночном обходе не нуждаются, а, значит, ему никто не помешает. Он легко проскальзывает в лес, где тонкими пальцами распахивает прекрасный, но, по истине, тяжелый тэссэн, особого изготовления. Его пластины — не просто вылитое железо, каждая из них подобна духовному клинку — имеет свою душу, свою силу. Пускай, подобная душа мала, однако она в тэссэне не одна. Скрепленные тонкой поверхностью шелковых лент, также непростого способа сплетения, железные пластины выглядели одновременно устрашающе-прекрасно. Железо, кованое легкостью смертельно изящных лент и бумажных вставок. В лесу, по-особенному ночью, очень опасно. Лютые твари только и поджидают обезумевшего путника или по-глупому отважного заклинателя, готовые напасть сворой и рвать, рвать, рвать! Хуай Сан открыто становится на небольшом пригорке, будто бы предоставляя себя на показ всем диким зверям леса: вперед, нападайте. Приглашать больше одного раза и не нужно — на него одним нескончаемым потоком хлынули монстры и разные твари, урча и порыкивая от предвкушения теплой и вкусной плоти. Лавину живого потока бесом рвет свист и вопль — в стороны летят куски мяса и разрубленные кости, старая плоть и лоскутки изодранной ткани, твари летят в стороны. Тогда как Не Хуай Сан, подобно сорванным и подброшенным вверх лепесткам лотоса, кружится с одной стороны в другой, размахивая искрящимся веером, из которого то в одну, то в другую сторону летят пластины. Взлетают вверх, режут, кромсают, но вновь возвращаются в основу веера. Мужчина элегантно, сравнимо с самыми изящными танцовщицами, перебирает окровавленными ногами с одного камня на другой, этим еще больше раздразнивая монстров. Кровь — приманка, танец с холодным веером — способ выражения. Эго Не Хуай Сана воплощает в себе все самое прекрасное и самое ужасное. Вопли и прочие отвратительные звуки заполняют окровавленный лес, пока к утру, с первыми лучами жгучего солнца, все не стихает, а ничуть не вымотавшийся мужчина бредет дальше. Он с искренним презрением понимает, что его пропажу даже если и заметят, никто искать его не пойдет, никто и волноваться не будет, а потому можно вдоволь насладиться охотой. Мужчина расплетает густой хвост, позволяя прекрасным, длинным волосам волнами спуститься по плечам и спине. Вынув из веера спицу, он закалывает их ею сзади совсем немного, лишь бы пряди не падали на лицо. Красивая каллиграфическая роспись на спице отдает блеском в холодном лунном свете, когда Хуай Сан разворачивается в противоположную сторону от тропинки, что вела к ордену. Светило на небе с грустью провожает его в путь. Когда Эго родился в его голове — не помнил ни он сам, ни само Эго, просто возникшее когда-то с одним желанием: отстоять и защитить, доказать и уничтожить. Возможно, его рождению способствовали вечные упреки и избиения старшего брата, возможно предательство и фальшивая лесть Мен Яо. Никто ему этого уже не скажет. Оба были так дороги его душе, оба оставили его, оба наносили шрамы. Не Мин Цзюэ — любил его так крепко, стискивая в своих руках правилами и тренировками, душа в пытках ради одной цели. Стань сильнее… Стань сильнее. Стань сильнее! Хуай Сан хватается за голову, и наполовину спящий лес будит отчаянный крик. Эго, к несчастью самого главы ордена, очень любил старшего брата, боготворил его, боялся. Но любил, любил, любил. Возможно так, как Сюэ Ян любил убивать, также сильно, как Мэн Яо ненавидел тех, кто вспоминает о его происхождении. Хуай Сану было стыдно это признавать, потому он предпочитал не думать об этом, но Эго, властвуя над телом, поддавался мыслям о Не Мин Цзюэ все чаще и чаще, он буквально дважды сходил с ума, разрывая себя сердечной болью. Сам Не Хуай Сан разделял такую же боль, но не по почившему брату, а по Мэн Яо. Да, тому Мэн Яо, тому главе ордена золотого пиона, который змеей обвил его шею, науськивая лести и одаривая подарками, а потом холодным ядом обжигая глаза. Мэн Яо им, кажется, вовсе не дорожил. В одном теле — две любви. Хуай Сан тоскует и ненавидит, Эго тоскует и воплощает ненависть в месть. Постепенно исчезают те, кто старался укусить, поддеть, оклеветать. Постепенно селятся слухи, постепенно проникается уважение. Год, два, десять, и Хуай Сан — больше не незнайка, а опаснейшая и многими обожаемая бабочка, хранящая в своем прекрасном взмахе крыльев мгновенный яд. И отравленный не умрет так скоро, о нет! Он будет умирать вечность… Как страдал сам Хуай Сан. Орден ступает все выше по ступеням могущества и власти, Не Хуай Сан продолжает меняться, более не сопротивляясь своему Эгу, все больше и больше они становятся одним целым, разделяя друг друга лишь сердечной страстью. Они не скрывают себя от народа, демонстрируя элегантность и ум и смертоносную силу, сжимая в руках тэссэн и лишая жизни очередного предателя. Лично, без колебаний. Умрет каждый, кто станет ему помехой. В одном теле — две любви, тоска и ненависть, отражение силы и ума, отражение безумия и отчаяния. Не Хуай Сан любит. Эго мстит. Не Хуай Сан скучает. Эго властвует.