Black demons

Ветвисторогий демон, жадный до комплиментов и похвал, умирал от многолетнего голода. Его понурая голова всë ещë вздымалась с робкой надеждой всякий раз, когда Айрис выходил из комнаты в сверкающей ладной одежке, когда на холст ложился удачный мазок, когда очередное гениальное изобретение срабатывало неожиданно и верно. Но всякое одобрение в башне, по всей видимости, почиталось за сверхценную монету, и расставались с ней так редко и неохотно, что бедному демону совершенно нечего было есть. Несправедливость эта казалась ещë ужаснее при мысли, что недооцененный Айрис был мальчишкой перспективным и умным, в то время как смачные куски всеобщего признания порой доставались до смешного бесталанным увальням. И всё же Айрис продолжал во что-то верить, кропя часами над стопками мудрëных чертежей, сверяясь, черкая, высчитывая, и сердце его выстукивало каждый раз вдохновленно-взволнованным моторчиком, доверчиво открытое всему миру, от которого требовалась такая ничтожная малость — поглядеть на очередную затейливую поделку без раздражëнного цоканья языком. Демон умирал и даже самые близкие не спешили расщедриться на маленькую спасительную похвалу. Розали изредка подкармливала его добрым словом, но чаще качала головой с назидательным укором, предчувствуя, что категорическое нежелание Айриса подчиняться правилам однажды выйдет боком, Лоуренс только плевался презрительным ядом, а милашка Пенни не могла выказать мальчику поддержки ввиду полного отсутствия рта. О маме не хотелось даже думать. Демон умирал и случай с гермесовыми ботиночками мог бы положить конец его страданиям, доберись Айрис до комнаты без приключений и отдайся там тëмному жалостливому горю, но тут случился Лиллиум и тоскливо опущенные рога заинтересованно качнулись. Лиллиум был похож на хвостатую воронку урагана, закрутившуюся вдруг над полубиблейским мирным пейзажем с приземистыми домиками и крутобокими ленивыми коровами: внезапный, разрушительный, шумный. Айрис начал смутно догадываться об этом еще тогда, в башне, когда в голову вдруг хлынула жаркая краска, потому что Лиллиум смотрел на него и видел. Считал редкой талантливой демифлорой, а не очередным поводом для брюзгливой жалобы Мадам, лучился дружелюбным любопытством, а не закатывал глаза в припадке раздражения. Прежняя жизнь Айриса разлетелась в щепки, но розовый вихрь пронесся над руинами во второй раз, и разбитые пейзажные домишки вдруг обзавелись цветущими летними садиками, испуганное стадо вернулось домой к сроку, потряхивая яркими лентами на хвостах. Картина, пусть не лишëнная гнетущих тëмных красок, уже не навевала прежнего чувства одинокой потерянности. Айрис ещë не успел понять, что же произошло, а демон уже прикипел к этой чудной лилии всеми силами условной души. Лиллиуму ничего не стоило сообщить, что подаренная в ту памятную ночь сумка неожиданно компактна и вместительна, а крылатые ботиночки чертовски милы, подлезть под руку сосредоточенно царапающего бумагу Айриса и расхвалить каждый набросок. Его приводили в восторг работающие штуки, так легко извлекаемые Айрисом из двухмерного мира, он с интересом изучал рисунки штук, пока работающих только теоретически. У Лиллиума будто загодя была заготовлена сотня восхищенных междометий и одобряющих слов, спешащих сорваться с языка и расцветить мальчишечьи щеки маковым румянцем, он мог легко похлопать по спине, сжать предплечье, нащупать руку Айриса в какой-нибудь особый сакральный момент и сплести их пальцы. Бедный Айрис давно позабыл, что такое нормальный сердечный ритм, и дело было даже не в сладкой патоке частых комплиментов. В проницательном розовом взгляде посилилось что-то ещë, невыразимое пока и трудно поддающееся формулировке, непохожее на жалость, но почему-то заставляющее глупые благодарные слезы закипать в уголках глаз. Эта неясная, заволакивающая тень появлялась всякий раз, когда Лиллиум заглядывался на густые узоры медленно светлеющих шрамов, останавливался на щеках, на шее, тыльных сторонах подрагивающих ладоней — единственных открытых участков кожи. Почему-то Айрису думалось, что в старых сказках вооруженные плохоньким клинком принцы шли в логова чудовищ, пленявших их несчастных возлюбленных, с таким же странным мерцающим взглядом. От этой мысли становилось щекотно в груди, но стоило вспомнить, кто в их истории выступал в роли чудовища, и сердце ухало в колючую гулкую бездну. Однако отощавший демон воспрянул духом и даже отрастил на каждом роге молоденькую зеленую листву. Всë было бы почти прекрасно, но вот на исходе второго месяца, проведенного в лагере, он завел себе друга, чьи вкусовые предпочтения выходили далеко за пределы веселого дружеского одобрения. Айрису захотелось нравиться. Нет, откровением это не было, шальную притягательность Лиллиума пришлось признать ещë там, в башне, и после долгих часов ночного созерцания его вихрастого затылка смириться с тем, что поезд тронулся, и с каждым днем будет лететь всë отчаянней и быстрее. Но одним непримечательным утром, когда Лиллиум колдовал над походным котелком напротив их общей палатки, а Айрис рисовал новую футболку на замену вчерашней, изодранной о какой-то человекоядный куст, это желание обрело осознанную форму. Айрис поглядывал на чужой одухотворенный профиль сквозь неплотно затянутые дверцы, периодически забывая, чем он вообще занимался изначально, и откровенно тупил. Пружинистая розовая кудряшка, подпрыгивающая при каждом движении сосредоточенно помешивающего варево парня, вытесняла из головы все мысли о дополнительных карманах, молниях-собачках и удобных капюшонах. Несколько уязвлённый тем фактом, что серьезные взрослые люди вроде Лиллиума относились к собственной одежде совершенно наплевательски, Айрис старался рисовать только самые практичные и функциональные вещи, однако, когда Лил вдруг поднёс ложку к сложенным трубочкой губам и сосредоточенно свëл густые брови, рука вдруг вывела на бумаге такую плавно-изогнутую линию, что вопрос практичности и функциональности отвалился надоедливым рудиментом. У Айриса были глаза и врождённое чувство стиля, а в башне осталось зеркало во весь рост, потому он прекрасно ведал, что творил, когда выходил на свет божий в только что сотворённой обновке, охваченный каким-то восторженным ужасом. Конечно, оставалась доля вероятности, что Лиллиум вовсе не обратит внимания на его наряд или язвительно заметит, что в полевом лагере не предусмотрено подиума, однако когда тот оторвался от работы, улыбаясь по обыкновению чуточку нагло, она разом превратилась в невероятность. Лиллиум открыл рот и снова закрыл. Зачем-то поправил волосы, шумно выдохнул и вдруг трогательно покраснел. Сейчас он выглядел на свой возраст, неловким застуканным мальчишкой, чей блестящий взгляд растерянно метался вдоль изящного торса Айриса, обтянутого тонким, словно вторая кожа, чёрным гольфом. Высокий ворот почти полностью закрывал горло, оставляя только узкую полоску под самым подбородком, ткань плотно льнула к телу, повторяя гибкий силуэт, и теснила даже самую смелую фантазию. Учитывая два широких продольных выреза по бокам, открывающих худые ребра, изрисованные ажурной сеткой подживших шрамов. По оголённой коже тут же пробежала стайка мурашек, и Айрис подавил желание прикрыться руками. Лиллиум, застывший с дымящейся ложкой в руке, отвис, оглянулся как-то панически и хрипло каркнул: — Прикройся! — Не нравится? — почти искренне оскорбился Айрис, для пущего эффекта повертевшись из стороны в сторону. — Я думал, чёрный мне к лицу. Лиллиум выдохнул, покосился исподлобья, засунул ложку за ремень. — Нравится, — сдался он наконец, стаскивая куртку и, не глядя, протягивая ее Айрису. — И мне не хочется, чтобы понравилось кому-то ещë. Айрис возликовал вместе с новым демоном, и до того обезумел от нахлынувшего лавинного счастья, что шагнул к нему, принимая одежку и касаясь горячих пальцев, тут же дрогнувших от пробежавшего тока, приподнялся на цыпочки и чмокнул в пунцовую щеку. Он согласился впоследствии взять на себя вину за безвозвратно испорченный завтрак и глупо прохихикал весь день, поскольку единственный в лагере повар, совсем запамятовавший о своем занятии, вдруг благоговейно приложил к месту поцелуя ладонь и прошептал: — Как будто маленькая крыса тронула лапкой. Очень-очень нежная крыса. Сытые демоны урчали совершенно не по-крысиному, но Айрис не думал о них, он вдруг почувствовал себя совершенно целым, укомплектованным, потрепанным, но крепко сшитым. Он стоял теперь в начале какого-то удивительного и страшного пути, словно новенький фрегат со вздыбленными в нетерпении парусами, но больше не чувствовал ни одиночества, ни страха. Он ничего не знал о море, простирающимся на мили вперед, не умел находить ориентиры по звездам, но рядом был Лиллиум, и это было так солнечно, так тревожно, что всë казалось правильней и проще.