Уроборос

Марк знает, что этих чувств не должно быть, что общество не поймет их, не примет, осудит. Но ему плевать. Плевать на общество и его мнение, ведь в ее глазах он видит то же пламя, что горит в его собственной душе. А это куда важнее… Рывок, и длинные черные волосы оказываются оттянуты назад, так сильно, что шея болезненно выгибается, а с тонких потрескавшихся губ срывается хрип. Ему нравится этот звук, он пьянит, будоражит, тревожит воображение, заставляя мечтать о большем. Но пальцы отпускают ее волосы и нежно поглаживают ноющую кожу. Он знает, ей нравится, когда боль чередуется с лаской, да и сам любит эти перепады. То в холод, то в жар, то в агонию, то в нежность — эти качели никогда не наскучат! Не станут пресными, однообразными и унылыми, как обычные отношения… Он всегда быстро расставался с девушками, думал, из-за своего взрывного характера, который трудно было вынести — оказалось, всё гораздо сложнее… Марк замахивается, ладонь летит вниз, падает на щеку с громким хлопком. Пальцы зарываются в волосы, нежно, ласково, невесомо… Рывок — и голова Мин вновь запрокинута, а с губ срывается тихий хрип. Марк улыбается. Длинные пальцы размазывают по губе выступившую кровь, правая рука с силой оттягивает волосы назад. Мин сама подарила ему это кольцо, которое так удобно поворачивать ястребом внутрь ладони и царапать кожу… Она знала, как он его применит. Знала и хотела этого. Разве можно их осуждать? Разве можно винить? Ведь, глядя сейчас в ее глаза, он тонет в эйфории, пьянящей страсти, будоражащем кровь желании… Это их мир. Только их. И посторонним сюда хода нет. Всё началось полгода назад, когда они впервые серьезно поругались. Он что-то кричал, расшвыривал по комнате книги и бумаги, а она плакала, размазывая слезы по щекам, и не вставляла ни слова. Ее молчание так злило, так выводило из себя! Он замахнулся и замер. Не мог зайти дальше. Ведь ударить беззащитную девушку — это самое настоящее преступление! Вот только ее глаза вдруг загорелись странным огнем, и она, поймав его руку, прошептала, гладя прямо ему в душу и роняя на ковер такие пугающие слезы: «Ударь меня. Пожалуйста». Мир рухнул. Разбился на осколки, отказываясь собираться вновь, распался на атомы, словно его и не существовало. Марк и сам не понял, как, почему, зачем его рука вдруг пришла в движение. И звук пощечины, огласивший просторную комнату, звоном отразился в окнах, хрустальных вазах, которые Мин так любила ему дарить, его драгоценных дисках, занимавших треть стены… Они были вместе уже четыре месяца, но еще ни разу не ругались, а точнее, Мин всегда брала вину на себя. Почему? Прежде он об этом не задумывался. А теперь… глядя на блеск в ее влажных красных глазах, чувствовал, что начинает понимать. Ей нравилось, когда он на нее кричал. И она готова была взять на себя вину за всё, что угодно, если он говорил, что она неправа. Но разве мог он ее в этом винить? Ведь ему нравилось кричать на нее… А впрочем, это ни в какое сравнение не шло с ударом. Он не заметил, как схватил ее за волосы и протащил по полу до самой кухни, а затем долго и безудержно целовал, слизывая так и бегущие из глаз слезы и слушая ее бесконечное бормотание: «Я люблю тебя, так люблю тебя, так люблю, Марк…» Сейчас он уже не помнил, из-за чего началась та ссора, но отчетливо помнил, к чему всё пришло. Такого яркого, безудержного секса в его жизни еще никогда не было, да и, как ему казалось, уже не будет, вот только, проснувшись, ему захотелось провалиться под землю. Как он мог?.. Ударить женщину, а затем грубо взять прямо на кухонном столе, наслаждаясь ее слезами! Да что это такое? Что за монстра она в нем пробудила?! Вот только Мин его сомнений не разделяла. Напротив, проснувшись, она ластилась к нему, будто кошка, шептала, что это была лучшая ночь в ее жизни… И он рискнул. Спросил, неужели ей нравится, когда ее бьют. «Это приятно, но так, как с тобой, еще ни разу не было. Те два парня, что у меня были, делали это лишь по моей просьбе, нехотя, но ты… Ты тоже этим наслаждался, я знаю. Марк, скажи… если я попрошу тебя сделать это еще раз, ты… ты будешь таким же?» Он знал ответ. Точно знал, потому что, глядя в ее затягивающие, бездонные карие глаза, мечтал вновь увидеть в них слезы и наслаждение. А потому поцеловал ее — нежно, бережно, ласково… а затем укусил. Беспощадно, жестоко, до крови. И вскрик, сменившийся стоном наслаждения, стал лучшей наградой. Клеймом, оплавившем их души навечно… Руки на плечи, и вниз, ниже, ниже, по бедрам, к ступням — она сидит на полу неподвижно, готовая выполнить любую его команду, преданно вглядываясь в глаза и прислушиваясь к глубокому ровному дыханию. Он сдерживается. Сейчас он уже не тот, что прежде, научился брать эмоции под контроль, чтобы делать игру более захватывающей, интересной. Удар настигает Мин внезапно, неожиданно, солнечное сплетение горит от боли, она склоняется над полом и заходится в судорожном кашле, а он гладит ее по мягким, шелковистым волосам и улыбается. А затем резко дергает их вверх, заставляя ее вскинуть голову, и резко впивается в губы жестким, властным поцелуем. Губы к губам, скольжение языка, сбивчивое дыхание, а затем зубы впиваются в тонкую ранку, разрывая ее, углубляя, и Мин кричит прямо ему в губы, а из глаз наконец-то бегут столь долгожданные, столь желанные слезы. Марк слизывает их медленно, нежно, наслаждаясь каждой секундой, пробует на вкус, точно зная, что они куда слаще самого дорогого вина и пьянят куда сильнее крепчайшего саке. В груди разгорается пожар, язык скользит по соленой коже вниз, очерчивая контуры глаза, носа, скулы, подбирается к губам, а затем слизывает бегущую по подбородку багряную каплю. И снова поцелуй, глубокий, медленный, с непередаваемым металлическим привкусом, а руки впиваются в ее плечи, оставляя новые синяки. Завтра она снова не сможет выйти на улицу в футболке, но это и правильно: только ему позволено видеть ее кожу. Ведь Мин принадлежит лишь ему. Его сказка, его мечта, его вечный кошмар… Марк знает, что общество не примет их, и, если в газеты просочится информация о его предпочтениях, его непременно линчуют все, включая фанаток. Но ему плевать на это. Он попросту не может отказаться от наркотика, так крепко сковавшего его по рукам и ногам. Он любит связывать Мин, но, кажется, по-настоящему связан именно он, прикован цепями за металлический ошейник к этим бездонным глазам, что дарят ему такие взгляды, полные одновременно нежности и покорности, страсти и безудержной самоотдачи, желания вновь вкусить запретный плод… И он будет терзать эти губы, оставлять синяки на коже, приковывать тело веревками к кровати, не давая пошевелиться — он будет мучить ее, зная, что наслаждение, пылающее в его груди, отразится в ее сердце тем же огнем. А впрочем, Марк не будет безрассуден, ни за что на свете. Ведь он не может позволить Мин оказаться под прицелом фотокамер, порицаемой всей Кореей за то, что она просто немного отличается от остальных. Он спрячет ее, укроет, убережет… и никогда не оставит синяки на видном месте, разве что будет раз за разом прикусывать ее губы, ведь у Мин есть дурацкая привычка закусывать их до крови. Недавно он запретил ей это делать, сказав, что причинять ей боль имеет право лишь он сам, и она послушалась, а Марк купил заживляющий крем и велел смазывать укусы каждый день. Мин тогда улыбнулась и сказала, что любит его нежность так же сильно, как и его жестокость, а он подумал, что дороже нее у него никого нет и не будет. Марк отстраняется, ищет что-то в кармане, закрывает ее глаза левой рукой и шепчет: — Целуй мою ладонь. Мин осторожно, стараясь не вырваться из плена закрывающей ей глаза руки, склоняется вниз, ищет губами его пальцы, но он не спешит подыгрывать, уводя их в сторону и точно зная, что она не станет подсматривать, плотно закрыв глаза, ведь его руки все же было бы недостаточно… Такая покорная, такая верная, живущая им, дышащая с ним в унисон! Чего еще желать?.. Ее губы находят его пальцы, целуют их, медленно скользя по мягкой коже, поднимаются выше, кончик языка скользит по мизинцу, вычерчивая на нем странные узоры, переходит на ладонь и замирает. Мин застывает, не зная, что делать дальше, а Марк отводит руку от ее лица и шепчет: — Открой глаза. Мгновенная реакция — огромные карие глаза распахиваются, недоуменно глядя на то, что нащупали губы. Тонкая золотая змейка, кусающая собственный хвост — Уроборос, пожирающий сам себя, с рубиновым глазом и гравировкой внутри: «Навсегда: в боли и в радости». — Ты выйдешь за меня замуж? Она смотрит на него растерянно, словно не веря в происходящее, и его улыбка начинает меркнуть, а сердце болезненно бьет по ребрам, но в следующую секунду по ее щекам уже бегут слезы. И Марк знает, что сейчас будет сказано, ведь в слезах этой женщины он разбирается куда лучше, чем в дорогих винах. — Да. Да, да, да! Крепкие объятия, нежные, теплые, мягкие, поцелуй в ушко, а затем объятия становятся крепче, лишают воздуха, заставляют выгнуться и захрипеть. — И черта с два я тебя отпущу. Ты моя. Только моя! Судорожный вдох, ослабевшие объятия, глаза в глаза и две улыбки. — Твоя. А ты мой. Кто бы что ни говорил, даже ты сам. Марк никогда не признает этого вслух, ни за что, а впрочем, это и не нужно. Ведь она знает всё не хуже его самого. И потому он просто надевает на тонкий безымянный палец изящное золотое кольцо, совсем не похожее на традиционное обручальное, а затем достает из кармана второе такое же, только побольше, и навсегда закрепляет этот союз, приковывая себя к своему проклятию, своей надежде. — В боли и в радости, Мин. — Навсегда, Марк…