Значит, брат предал? Да уж, и врагу не пожелаешь.

Те несколько секунд, когда его выдернуло из кромешной тьмы, показались ему настоящим адом. Далеко не от чувства, что вот-вот и он развалится прямо на глазах присутствующих, окатит ничем иным, как огнем, разрывающим его сознание в агонии — им повезло, что бог грома крепче, чем кажется на первый взгляд. В противном бы случае от корабля мало что осталось. И даже это меркло с растаявшей тут же надеждой, что это все могло оказаться лишь полным иллюзий забытьем. Нежное женское прикосновение напомнило Тору о Фригге, призывающей очнуться, и он был бы рад знать, что это она — никак не изумленное лицо с огромными, полными пустоты глазами. И что окружившие его были никак не Хеймдалем, не Валькирией и даже… не братом. Нет, уже не братом, просто Локи. Между ними уже точно не осталось ничего, что можно было бы обозвать братской связью, хоть какой-нибудь привязанностью — только не после мнимого союза на руинах Асгарда, а потом и предательства. Право, Танос действительно выглядит так, будто положил всю Вселенную к своим ногам, и ставка на него будет единственной выигрышной. Теперь у него осталось лишь горчащим пеплом во рту воспоминание о собственной слабости перед безумным титаном, блестящие змеиные глаза и гребанная куча мертвых тел, поплатившихся за его несостоятельность как царя. А эти существа (и человек явно) смотрят на него так, будто он сотворит им чудо. Впрочем, кто, как ни Одинсон это может, но ему нужно кое-что кроме тлеющего внутри чувства ненависти. Тор мог бы выпалить что угодно, да только все жестокие слова были им произнесены в момент, когда, казалось, было все кончено и осталось только умереть. И нет, конечно же нет, он не мог бы так просто отправиться следом за теми, кого умудрился потерять за столь короткий срок. Слишком просто и только мимолетно болезненно. Теперь с этим ничего не поделать. Как и с чувством опустошения, которое завладело им с той секунды, как объявился на горизонте массивный корабль безумца, и так больше не отпускало. Хотелось бы только верить, что какая-нибудь горстка асгардцев была в безопасности вместе с Валькирией. Пусть даже на короткий промежуток времени. Да и Беннер… Брюс должен был предупредить остальных. Вот оно. Он говорит с живыми, а, значит, тратит время. Вместе с фигурами павших, которые Тор видит за плечами этой странной компании, ему слышится лишь одно с их уст. Ему не нужны имена, — эти тоже могут оказаться потеряны, пока оплакать их некому, — и вот он с этим чудным древоподобным созданием, да крайне говорливым грызуном… то ли кролик, то ли кто еще (это не столь важно) без лишней траты времени готов отправиться. По крайней мере, это будет быстрее, а, значит, расплата не заставит себя долго ждать. А эти названные «клоуны» сумеют помочь хоть чем-нибудь, если сделают все быстро и не присоединятся к тем, кто лишь призрачной дымкой сверкнули в пространстве, умоляя лишь об одном. Это ли называется одержимость? Скоро они об этом узнают, а пока челнок отделяется от корабля. Так же скоро клеится какой-никакой диалог, и в этом нет ничего, что могло бы раздражать Тора. Но пространства для него и бушующего внутри пожара ничтожно мало, чтобы иметь возможность хоть как-то уйти от этого. Взгляд Тора устремляется к пустым безжизненным просторам вселенной, где совершенно точно нет ничего, кроме смерти. Ведь Танос уже начал прокладывать свой путь по костям, и, возможно, это единственный момент, в котором он сможет возобладать над собой. Слышал ли он до этого момента что-нибудь? Или отвечал просто по наитию? Кто знает. — Значит, брат предал? Да уж, и врагу не пожелаешь. Маленькую фигурку бы и не заметили, если только слова существа, а, точнее, одно конкретное слово, не было произнесено. Так, что резануло слух, и Тор сжимает челюсть, прежде чем ответить. Что же, кто-то слушал о том, что он сказал. — Ему не в первой, — он выдерживает паузу, думая, как сильно ему хотелось вернуться в давние времена, и кулак сам собой сжался, — Но этот раз будет последний. — Ты так в этом уверен? Тор поворачивает голову в сторону этого кролика, или кто он там, будто бы расслышав в его словах что-то иное. Для него не составит труда читать со всевозможных лиц и морд какие-либо эмоции, но, кажется, здесь никакого смертоподобного насмешливого мотива — лишь сдержанная заинтересованность. Он давит вздох, понимая, что никто не собирается его дразнить, а потом с невероятным усилием ухмыляется. — Конечно, столько-то раз все это было… — напускное умиление с этой ситуации выходит скорее комичным, и ему скалят острые зубки — не слишком верят, — Ну, до этого я все спускал с рук, знаешь, все-таки семья, но… Он замолкает. Это звучит неловко, до ужаса откровенно, но это последнее, что его реально заботит, когда слова подбираются с трудом — а вот гнев внутри вспыхивает быстрее прочего. Это вызывает в нем лишь смех: — Можешь в это поверить? Каждый гребанный раз я закрывал на это глаза, думая, что это уж точно последний. — Ну ты и кретин. Сначала твоя сестра, теперь брат. Нельзя же вечно вставать на одни и те же грабли. — На что вставать? Ответом ему лишь служит раздраженное шипение, но очень быстро шерстка существа опускается обратно. — Неважно, — юркие пальчики стучат коготками по панельке рядом, — наверное, твоим маме и папе повезло, что у них есть ты, раз уж других нормальных родичей не водится. — Был. — Был? Тор не отвечает, не видя в этом смысла, и вновь вглядываясь в пространство за обшивкой челнока. Они все видели, во что превратилось последнее сосредоточение Асгарда — вместо величественного некогда народа лишь парящие в равнодушном космосе без достойного упокоения тела. — Ты уверен, что готов лишиться еще одного родственника? Пусть даже такого, сам понимаешь. Это… Не ослышался ли он? Может, даже слух его ухудшается из-за тягостных дум, потому что неуместное сострадание от такого создания в сторону предавшего его отброса (да что там, всех их!) кажется ничем иным, чем безумием! Была бы в нем лишь капля лишней силы, возможно, эти слова стали бы последними — как эта тварь вообще могла подумать, что бог грома может сомневаться в принятии своих решений?! Тор кидает полный злобы взгляд в сторону зазнавшегося грызуна, но тот лишь с сожалением смотрит в ответ, не моргая. Не объясняя никак, на что именно направлено это чувство — не зная ничего из того, что их связывало, ведь жизнь любого существа будет никчемно короткой по сравнению с тем, сколько существуют боги. Его не интересует, какие там истории происходили у его товарищей — таких же скитальцев, отдавших под монету собственное благородство, — не им рассуждать о том, что он может, а что не может. Эти наемники не первые, которых Тор повстречал на своем жизненном пути, и их натура ему прекрасно известна. — Танос не шуточная угроза, — напоминает ему пушистый наглец, будто без него об этом вдруг забудут, — Он подпортит жизнь всем нам, если мы его не остановим, так что ваши семейные мега-важные разборки могут подождать до лучших времен. Не могу представить, чтобы кто-то по собственной воле и в своем уме вздумал ему помогать, разве тебе не кажется это странным? — О, поверь, кролик, ты его совсем не знаешь, а Танос… ответит своей головой. Я за свои полторы тысячи лет сражался и не с такими, — чистая правда, по крайней мере, он себя в этом убеждает, — положил целую кучу врагов, которые собирались меня прикончить. Танос просто один из длинного списка моих противников, и он последний, кто познает мою месть. И даже он не встанет на моем пути, потому что сама судьба не единожды открывала глаза на правду о его… крысиной натуре. Наконец, ему приносит удовлетворение хоть что-то: упрямый грызун заметно морщится при соответствующих словах. Испытывал бы он сотую часть того негодования в жизни, которым Тор сейчас полнился — стремился забыть, как слепо пошел на поводу у собственных чувств, то стал бы так говорить? Когда смотрел в глаза предателя и жалел, что не в состоянии изничтожить его одним своим взглядом, обессиленный и растоптанный мощью камней, а, что еще хуже, постыдными откровениями. Как и тем, что это просто был очередной оборот лжи, который он мог бы — о, он действительно мог бы, — предугадать. И, нет, конечно же, у него такого не было. Уже вряд ли будет. — Точно кретин, — существо фыркает, пока шерсть на его загривке становится дыбом от возникшего в воздухе напряжения, — смотри, не проколись со своей вендеттой. Потому что может ты жив только потому, что ты и твой гребаный молот-или-что-то-там способны остановить фиолетового ублюдка. Ну или сдохнете вы оба в попытках надрать друг другу зад, не велика разница. Проходя мимо него, существо специально наступает ему на ногу, но его вес слишком незначительный, чтобы это сошло даже за оскорбление. От него не требуется ничего больше, чем доставить по адресу, а дальше они могут разойтись. — Адьес. Буду за штурвалом, когда придешь извиниться за крысу. Разойтись и не пытаться делать вид, что в этих словах мог быть какой-то смысл. Тор пыхтит и скалится себе под нос от того, насколько это дико звучит. Заботился ли Локи хоть о чем-то, кроме собственной шкуры? Скорее всего, нет. Делал ли он что-то разумно-хорошее? Иногда, пожалуй. В любом случае — так он решает, — Локи может делать вид, что его намерения и цели могут быть благородными. Но еще лучше в этом он убеждает окружающих, когда всякий довод идет против этой странной логики, обличая его натуру. А может… Да, черт возьми, тысяча этих «может». И ни одного внятного ответа.