Клятва

Но, найдя в себе силы встать на ноги, он не был в силах идти. Казалось, что вместе с Портосом умерло что-то и в нем.

Фрегат «Помона» скользил по воде, отдаляясь от Бель-Иля. Глубокая ночь словно нашептывала слова раскаяния, словно осуждала, ее глаза отражались в водной глади, являя собой мириады холодных звезд. Епископ Ваннский уже не видел этого, его глаза устали всматриваться в темноту, пытаясь отыскать очертания острова. Колючий воздух проникал под кожу, но не казался свежим. В нем до сих пор чувствовался привкус пороха. Во всяком случае так казалось Д’Эрбле. Словно приговоренный к смертной казни, которой без сомнения заслуживал, он склонил голову, прислонившись к борту. Команда старалась не придавать значения тому, что делает этот опасный человек. Никто не догадывался о чем он думает. — Чересчур тяжело. Словно эхо возвращаются эти слова к нему и свертываются, как ядовитая змея, в области сердца, становится больно. Не проронив и звука, одними губами он произносит: «Мне тоже». Епископ Ваннский, Аббат Д’Эрбле отпадают в сторону. Остается только Арамис, сломленный и потерянный, одинокий. Локмария навсегда заперла его друга. Оттуда не выбраться. Он жмурит глаза и, принуждая себя, просто умоляя, вызывает образ того самого Портоса, которого он знал. Только бы не видеть перед собой его последние часы. Мозг словно сошел с ума, его бросает от одного момента к другому, нигде толком не задерживаясь. Арамис только улыбнулся волне, сидя в лодке, но сейчас же он чувствовал, что тонет. Один за другим, разные светлые деньки проскальзывали в его памяти, пока не остановились на одном конкретном. Как-то раз, когда четверка была неразлучна, еще до осады мятежной крепости Ла-Рошель, Портос, будучи слегка на веселе, ткнул в бок своего друга и, ухмыляясь в усы, спросил:       — Арамис! Вы же у нас истинный богослов, ничего если я вам задам один волнующий меня вопрос, касающийся веры?       Отвечая другу такой же ухмылкой и допив свое вино, Арамис со всем присущим ему тактом отозвался:       — Что-то я не помню за вами интереса к теологии. Но все же, уважая ваши стремления, готов ответить на любой.       По Портосу было видно, что он рад такому началу разговора. Долго собираясь с мыслями, пытаясь подобрать слова или что-то вспоминая, он все же произнес:       — На днях я услышал один термин и все никак в голову не возьму, что под ним скрывается.       — Ближе к делу, мой друг, — подливая себе еще вина, отозвался Арамис. — Назовите мне его, и я постараюсь вам объяснить.       Портос нахмурился, выпитое вино имело на него воздействие и скорее всего больше на память, нежели на тело. Арамис внимательно всматривался в лицо друга, ожидая вопрос, и уже был готов рассмеяться, до чего же тому шло это задумчивое выражение. Выдержав паузу и вдохнув, Портос начал говорить:       — Вы только не смейтесь. Адэльфа… Аделяфэ…       — Адельфопоэзис? — выдав смешок, закончил за него Арамис. Портос, слегка удивленный и тут же изменившийся в лице, быстро кивнул, Арамис продолжил: — И где же вы его, позвольте узнать, услышали?       Портос, приложив палец ко рту, на это выдал:       — Если честно, я забыл. Но очень хотел узнать.       Арамис не выдержал, рассмеялся, вызывая на лице Портоса легкое недоумение, но, хлопнув того по плечу, ответил как можно понятнее и кратче:       — Это обряд для объединения двух людей одного пола в благословленный церковью дружественный союз.       — То есть как свадьба? Венчание? — тяжело кивнув, выговорил Портос, в один миг удивившись своей глупости и развязанному языку, слегка покраснев. Арамис же покачал головой. Говоря более подробно, он запоминал каждую эмоцию, случайно проскочившую на лице друга, и не переставал умиляться.       — Может быть, вы и правы отчасти. Внешне этот обряд сходен с таинства брака — и то, и другое совершается в церкви перед алтарем. Мужчины, желающие вступить в братский союз, становятся перед аналоем, на котором лежат крест и Евангелие. Им в руки даются свечи. Священник соединяет их руки, читает Священное Писание, водит их вокруг аналоя с пением церковных песен… После чего мужчины обмениваются поцелуями и идут на трапезу.       — Трапеза — это хорошо, — с каким-то особым выражением выговорил Портос. Арамис же еле сдерживался, чтобы снова не рассмеяться в голос, и спросил:       — Я удовлетворил ваше любопытство?       — Более чем, — отозвался Портос с широкой улыбкой. Арамис же просто так сдаваться не собирался, решил выпытать, спрашивая напрямую:       — А теперь скажите мне, к чему вам эти сведения?       Портос ответил не сразу, для начала он осушил свой кубок, смотря куда-то в сторону, потом внимательно всмотрелся в лицо Арамиса, глаза его сверкнули теплом:       — Арамис, а вы бы согласились стать моим братом? Перед лицом Бога?       Будущий аббат замер от такого вопроса, для него он был по истине неожиданным. Он объяснял такой порыв тем, что Портос сейчас все же пьян, но в мыслях у него даже не возникло пояснить то, что обряд уже давно как отменен. Не в силах оторвать взгляд от лица друга и скрыть переполняющее его чувства тепла, он произносит:       — Конечно, мой друг, конечно…       Портос тут же светло улыбается, стукаясь с ним кубком. Арамис за свою жизнь не принес ни одной серьезной клятвы. Но эта, тоже не сказанная, всплывает в его памяти как единственная стоящая того, чтобы ее озвучить. Арамис не плакал ни разу в жизни, но сейчас слезы собираются в уголках глаз и медленно стекают на дерево. И мысль его по-прежнему одна, но сказанная совсем не им: — Чересчур тяжело.