***
Всё началось с утра, которое с самого пробуждения Хаджиме от надрывающейся мелодии телефона, пошло не по плану. Сон был беспардонно прерван, а день — испорчен из-за льющего стеной дождя, сопровождаемого редкими раскатами грома. Нащупав источник звука, затерявшегося в мягком одеяле, которое утратило свою белезну под рассеянным в тучах светом, затопляющим комнату через панорамное окно, едва ли скрываемое легким тюлем, юноша, не раскрывая глаз, клацнул по экрану, принимая вызов. — Йо, ты давно с Нагито связывался? — Да, доброе утро, Казуичи, — потирая заспанные глаза ответил парень с бьющим по ушам собеседника раздражением. — Ну, не такое уж и доброе, ты погоду вообще видел? Но сейчас не об этом. Взглянув на часы, прошедшие за своё существование не одну тысячу кругов и сейчас в очередной раз подходившие к девятке, парень недовольно произнес: — С Нагито? В последние несколько недель точно нет, — силясь прояснить сонное сознание, Хаджиме сел на кровати, потянувшись. — Вот в этом и проблема! С начала каникул прошло месяца полтора. И всё это время от него ни слуху ни духу! Я пытался дозвониться ему пару раз — трубку не берет, дверь не открывает. Ты даже не волнуешься? — с явной обеспокоенностью тараторил Сода. — Подожди, подожди. Он маленький мальчик? Может уехал куда? — Точно нет, вечером свет в квартире иногда загорается, а… — Это едва ли не сталкерство, Сода. — Заткнись, ты сам его знаешь. Да. Хаджиме однажды удосужилось стать свидетелем приступа Комаэды, который говорил о явных проблемах психоэмоционального состояния парня. И это было страшно. Пускай с возрастом самоконтроль юноши возрос, сократив лишь количество пропущенных школьных занятий, на которые Нагито под тяжестью гнетущей депрессии научился ходить, но апатия, прерываемая лишь паническими атаками, выхватывающими его из оков безразличия, буквально растеклась по дням его жизни, до которой никому не было дела. Даже ему самому. Открывавший период старшей школы перевод в новый класс, единственной знакомой в котором осталась Нанами, ознаменовался встречей с многими приятными личностями, которые, по словам самой Чиаки, стали той самой необходимой помощью Нагито, так длительно, но безрезультатно оказываемой психологами. Пусть и понемногу, парень ослаблял свою социальную голодовку. Вот только… Он был проблемным. Проблемным для себя самого. Закрытая в оболочке отчаяния осмысления бессмысленности жизни, не находившая надежды истина Комаэды не отошла на второй план его закулисного существования, может быть, в силу въевшейся привычки ощущать себя никчемным мусором, не достойным отыскать свой свет, под которым он сможет найти себя, то, что ему действительно нравится и то, чего он желает от жизни. — Так… Почему ты позвонил именно мне? — снова откинувшись на прогретое место, продолжил Хината, пальцами разглаживая образовавшиеся складки недовольства на переносице. — Ты помнишь, что го… — Слова Чиаки ничего не значат, — парень прервал Соду, в нежелании выслушивать тираду сплетен, опутавших отношение Нагито, снова. — Боже, Хаджиме, не будь мудаком, ты знаешь, что он нуждается в тебе.***
Дребезжание кондиционера, пригонявшего свежий воздух в магазинчик, вне которого душная сырость дождливой погоды спутала не одно сознание, находившее наслаждением прохладный искусственный ветерок, сопровождающий работу миловидной девушки, которая с нетерпением ждала стремительно приближающегося конца смены, наскоро отбивая штрих-коды под приевшееся пиканье контрольно-кассового аппарата. Потенциальные покупатели, по всей видимости, не желающие отовариваться в такой непогожий день под гнетом дождя, а, может, и нагнанного им угнетенного состояния, предоставили Хаджиме полное уединение с собственной головой. Там не было шторма мыслей или схваток аргументов в пользу и против того, что он всё-таки собрался навестить Нагито. Всё, о чём он думал, ограничивалось насущной проблемой — во сколько ему выгорит эта закупка: — С вас две тысячи девятьсот пятьдесят шесть иен, — отчеканила девушка стоявшая на кассе, безразлично глядя овечьими глазами на промокшего Хинату, видимо, задаваясь вопросами о нормальности парня, вышедшего в такую бурю. Хаджиме и самому было интересно. Целлофан шуршал, раздуваемый ветром, и кажется в пакет набегало все больше воды, делая каждый шаг всё более вязким. Возможно, тянувшаяся его вязкая трясина была лишь воображением. Хотя нет, он действительно наступил в лужу. Чёрт.***
Костяшки грубо встретились с поверхностью двери, сопровождаемые эхом в пустом лестничном пролёте, которое повторило и за парнем: — Это Хината, эй, Комаэда, открой. Щелчок замка, повернутого тонкими пальцами юноши, который, судя по скорости реакции на имя пришедшего, стоял прямо перед дверью все эти несколько минут надругательства над нервами Хаджиме, наконец увенчавшихся успехом. Полоска света выскользнула из квартиры через небольшую щелку приоткрывающейся двери и заставила парня, стоявшего во мраке подъезда, чуть прищуриться. Скорее всего это была ошибка. Едва пойманный взгляд, кажется, испуганных глаз напротив, тут же скрылся за дёрнутой дверью, закрыться которой не дала лишь рука Хинаты, чьи пальцы, грубо обхватившие холодный металл, оказались прижаты к косяку, отдаваясь пульсирующей болью. Он тихо шикнул. Ручка ослабла и дверь поддалась. Скорее всего это была ошибка. Он смотрел с нескрываемым удивлением на Нагито, заспанное лицо которого плохо скрывало вымученное выражение отчаяния и безвыходности перед необходимостью впустить гостя. Оторопевший на несколько секунд Хаджиме всё же прошел в освещенный, в отличие от другой части квартиры, по крайней мере видимой с порога, коридор, поставив пакет с продуктами, и начал расшнуровывать измокшие кроссовки. — Привет. Глупо и запоздало. Но всё же. — П-Привет, — хриплостью, по всей видимости, от долгого молчания ответил Нагито, обхвативший себя худыми руками, которые за период летних каникул, так и не были затронуты солнцем. — Может ты и не знаешь. Но за тебя волнуются, — оставив обувь, Хината шагнул к хозяину квартиры, застывшему в проходе коридора. — Поэтому ты и пришел? Как всегда его видят насквозь. — Я тоже беспокоился, — поймав на себе выжидающий взгляд, ответил парень с раздражением, присущиму обвиненному ребенку. — Я не пришел бы, если бы это была ложь, — уже более убедительно добавил тот, продолжая смотреть в глаза напротив. — Не стоило. О таком мусоре как я… — отпрянув от стенки, Нагито отвёл взгляд и направился к себе в комнату. Хаджиме лишь критично посмотрел тому в след, повесив мокрую куртку на пустующий крючок для одежды. Квартира, обустроенная как в лучших роликах об эстетике жизни в одиночку, не вызывала ощущения, что ее владелец находится в тяжёлой стадии депрессии. Напротив, всё было прибрано, цивильно… даже слишком? Будто тут и не жили. Юноша вошёл в ванную комнату, ополоснув руки и вытерев их махровым полотенцем, глянул на себя, так четко отражённом в большом зеркале. Проблемой оставалась одежда, от которой по коже ползли мурашки. — Так и простыть можно, — неожиданно появившийся Нагито, выглядывая из-за дверного косяка, протянул юноше комплект одежды. — У нас примерно один рост, думаю, подойдёт. — Спасибо, — Хината взял аккуратно сложенную простую черную футболку и серые тренировочные. — Можешь взять то зелёное полотенце — вытереть голову, – продолжая упираться взглядом в распахнутую дверь, ровно сказал Комаэда. — Хорошо, — удивлённо ответил юноша, начиная расстёгивать пуговицы рубашки, в то время как Нагито, судя по шуму пакета, понес разбирать продукты на кухню. Футболка оказалась даже чуть-чуть велика, а штаны — в самый раз, сырую же одежду парень повесил на веревки, растянутые над ванной. Через пару минут непослушные волосы Хинаты стали ещё более взъерошенными из-за полотенца, которым он пытался их высушить. Юноша вновь обратил внимание на своё отражение, когда в его голове внезапно возникла мысль. Он не знал, как относится к этому чувству, но… несмотря на нерадушность встречи, ему было сейчас… комфортно? тепло? Казалось, что вся поспешность большого города растворилась в обителе квартиры, переставая вбрасывать в черепную коробку ежедневные или просто фантомные проблемы, от которых было никак не избавиться заурядному студенту. Он был здесь впервые, но, вдохнув полной грудью запах, пропитавший этот дом, Хаджиме мог сказать, что душе понравилось это место. Ступая по нагретому полу босыми ногами, Хината застал белокурого юношу, который сам был одет в белую футболку с какой-то надписью и шорты тёмно-синего оттенка в три четверти, на кухне тщательно изучающего какой-то из продуктов. — Ты умеешь готовить? — оторвав взгляд от упаковки панировочных сухарей, восторженно спросил Нагито. — Да-а, иначе стал бы я– — И ты приготовишь? — как-то шокировано задал вопрос парень. Ответом стал скептический взгляд. — Прости, я совсем не умею обращаться с продуктами… да и с людьми, прости. — Ммм… Научить тебя? — эти слова были произнесены удивительно мягко. Даже для самого Хаджиме. — Что? — Если ты хочешь, могу тебя научить, тут главное желание, я думаю, — доставая оставшиеся ингредиенты на довольно большой белый стол, вписывающийся в светлые оттенки кухни, произнес брюнет. — А… Но я не– — Пока не попробуем, не узнаем, — настойчиво сказал парень, поймав на себе неверящий взгляд. Может сблизиться с кем-то не такая плохая идея? — Чем ты питался… всё это время? — открыв один из нижних шкафчиков, в поисках мусорного ведра, Хаджиме наткнулся на объемный запас быстрорастворимой лапши, сложенной в стопочки. — Выиграл… Не пропадать же добру? — раздалось в ответ из-за плеча. — У лапши срок годности дольше наших жизней… На что Нагито лишь скудно усмехнулся. — А это будет? — взяв в руки упаковку с сырой свинной отбивной, задал вопрос Комаэда. — Кацудон и мисо. За счёт уменьшения порций, можно увеличить разнообразие еды. Так намного полезнее, — заметив фартук винного цвета, висящий на крючке, прикреплённому к холодильнику, Хаджиме надел его, завязывая хлястики сзади, осматривая обстановку кухни в поисках нужной посуды. — Тебе идёт, — взглянув на парня как бы невзначай обронил Нагито, снова вернувшись к изучению срока годности мясного продукта. — А-э… спасибо. — Есть что-то такое, что ты не ешь? — Нет… наверное, — без намека на просьбу, Комаэда полез в крайний шкафчик, расположенный у окна, задернутого белой шторкой, окрашенной в желтый оттенок предзакатного вечера. — Сковорода ведь нужна? — Конечно. Но «наверное»? Хината подошёл ближе раздвигая плотную ткань, из-за которой стал виден тихий квартал с высоты восьмого этажа. Темные тучи уже были вдалеке, оставляя за собой промозглую сырость недавнего ливня. — Ну, — продолжал Нагито, в поисках чего-то нужного в глубине шкафчика. — Не то что бы я имел какие-то вкусы в принципе, я же– — Я терпеть не могу руколу, но люблю апельсиновый сок. Твоя очередь. — Я… терпеть не могу острое, но люблю шоколад, — слегка смутившись проговорил Нагито, доставая специальную сковородку, особенности которой он сам не знал, но, положившись на удачу, взял именно эту и передал в руки Хаджиме. — Вот так лучше, — голос Хинаты стал более расслабленным. Всё это напоминало ему старое доброе время, проведенное с семьёй на кухне перед большими праздниками. И пусть брату доставались все самые ответственные задания, от помощи самого Хаджиме тоже не отказывались, ценя и неловкую самостоятельность маленьких ручек. — Ого, откуда у тебя такая сковородка? Выглядит… профессионально, — покрутив предмет в руках спросил парень. — Мама любила готовить, — скорый ответ с фальшивой улыбкой отображенной в голосе нерешительной дрожью напрягли Хинату, пожалевшего, что задал этот вопрос. — Она подойдёт? — А, да, конечно, то что нужно, — отойдя к раковине, чтобы ополоснуть предмет, замявшись, отозвался Хаджиме. Родители Нагито погибли в авиакатастрофе, когда тому было лет пятнадцать. Хината не мог представить, что пережил парень, даже не желая представлять себя в его шкуре. Ни один человек не заслужил такого. Не заслужил оставаться одиноким. — Нужна пара тарелок и миска. Салфетки, кастрюля и да… мерный стакан, — задумался Хаджиме, почесывая затылок, и открыл холодильник, в котором было разве что оливковое масло и пара яиц. За спиной послышалось копошение и вскоре всё нужное оказалось на столе. — Хината-кун…? — М? В том, как вел себя Нагито, было легко заметить долгое отсутствие общения. Хриплый голос, который то и дело сбивался покашливаниями, нервозность, замедленный подбор фраз, многие из которых, судя по часто поджимающимся губам, так и оставались не озвученными. Тем не менее… это не было проблемой? Просто так сложилось, и Хаджиме не считал это своеобразной глупостью или чем-то раздражающим. Но желание исправить такую неуверенность юноша определенно почувствовал. — Ты часто готовишь дома? — Ну… Обычно только для себя, — Хината увидел второй фартук, но уже из холщовой ткани, сложенный вместе с полотенцами на микроволновой печи. — Хотя иногда мой брат, Изуру, думаю, ты его помнишь, выползает из комнаты утром, — он подошел сзади к Комаэде, рассматривавшего что-то через стеклянную дверцу в одном из верхних ящиков, разворачивая фартук, — без «доброе утро», без «пожалуйста», а просто: «Приготовь мне омлет». Руки образовали кольцо невесомых объятий, перехватывая шлёвки, обхватившие изгиб талии, и завязывая аккуратный бантик, опоясывая худые бока. — Как так можно… Не туго? Покачав головой, Нагито лишь коснулся шеи, спрятав лёгкую улыбку от глаз Хаджиме. — И ты готовишь? — Ага, — невесело усмехнулся он. — Мы же вроде семья. — Здорово… наверное. — Думаю, с тобой тоже отлично получится… в смысле, готовить… Изуру никогда не помогает. — Я… ценю, что ты стараешься, — встав пообок, договорил Хината. Кажется, именно эти слова, произнесенные родными, были действительно важны для Хаджиме в своё время. И именно эти слова он хотел передать Нагито. Тщательно промыв овощи, Комаэда принес их на стол, угромоздив на деревянную разделочную доску дайкон, остальные же он просто сложил рядом. В это время Хаджиме вытащил пару подходящих ножей из столешницы, попутно найдя ещё одну доску. — Думаю, справимся минут за сорок, — парень подошёл к Комаэде, застывшему в какой-то прострации. — Ты сильно голоден? — Ааа… Нет, прости, совсем нет, — замешкался он, подхватывая тяжелеюший нож со стола. — Всё в порядке, — улыбнулся Нагито. Совсем неумело. — Ты когда-нибудь чистил дайкон? — разместившись рядом и начиная резать уже очищенную морковь, спросил шатен. Нагито перевел взгляд на руки Хаджиме. Кажется, он был очень хорош в кулинарии. На кухне раздался стук ножа по светлому дереву доски, на которой скоро появлялись тонкие кружки яркой моркови. Ровные и едва ли не одинаковые. Ему стало до жути некомфортно. — Эм… — уставившись на овощ, протянул Нагито. — Да. — Тогда хорошо, — Хината отошёл от стола, подхватывая объемный ковшик под мисо. — Может тут как и с морковью? — задумавшись Комаэда, взял дайкон в руку и расположил лезвие у основания. Вот только попытка счистить кожицу провалилась, резкой болью отзываясь в указательном пальце. Кто же знал, что она настолько плотная и гладкая? Нож с грохотом полетел на стол вместе с овощем, под вырвавшийся скулёж Нагито, подушечка которого оказалась рассечена, так что кровь наскоро вытекала из разреза. — Ты чего?! — резко развернулся Хаджиме, уставившись на ссутулившуюся спину юноши, подходя ближе. — Все в порядке, — повернулся лицом белокурый спрятав руки за спину. Всё всегда в порядке. — Я так не думаю, — Хаджиме встал прямо перед Комаэдой, чей уголок губ, расплывшихся в натянутой улыбке, слегка подрагивал от напряжения. — Покажи руки, пожалуйста. — Не стоит, — отведя взгляд и склонив голову, в попытке спрятать лицо, тихо сказал он. Теплое касание ладоней на исхудалых предплечьях отозвались мелкой дрожью по всему телу, ощутимой даже сквозь неприятную боль от ранки на пальце. Но желания сопротивляться совершенно не было. Кровь уже запачкала всю ладонь, выделяя тончайшие линии узора кожи, на которые так часто полагаются, в желании разузнать о своей судьбе. Обхватив запястье раненой руки и чуть потянув на себя так, что Нагито отошёл от стола, Хината повел его к раковине, приобнимая за талию, в попытке показать собственное…? Волнение? Проявление заботы? опеки?…любви?
Холодная вода кольнулa по нервам руки, отдернуться которой не дала лишь хватка Хаджиме, крепко, но не грубо, продолжающая держать кисть Комаэды. — Сильно болит? — смотря на багровеющую струйку воды, благодаря которой стал виден глубокий порез, спросил брюнет. Нагито лишь в отрицании покачал головой, напрягаясь в чужих руках. — Тогда ты бы нос так не морщил, — неодобрительно продолжая, ответил парень. — У тебя есть перекись? пластыри? — заглянув в лицо Комаэды, который судя по всему задумался, переведя взгляд на потолок. – … Да. — И где? — Хаджиме закрыл кран, выпуская юношу из собственных рук. — Сейчас вернусь, — Нагито произнес под нос эти слова, поспешно удалившись, по-видимому, в собственную комнату. — А пластырь? Спустя пару минут Комаэда вернулся на кухню с уже обработанной ранкой, судя по белой пенке на её поверхности. — Не думаю, что он необходим, — в стыде за собственную неаккуратность, из-за которой они отвлеклись от готовки едва ли начав её, юноша обхватил себя руками. — Ещё как необходим, — скептически ответил Хината, — Мало ли, чего ты туда занесёшь. — Ну… — Или они закончились? — его тон стал более спокойным, ощутив дискомфорт Нагито. –…Совсем нет, — парень вновь удалился, но уже через минуту он вернулся с розовой пачкой цветастых пластырей. — Это Монака оставила, — замялся Комаэда. — Кузина. Ей 11. Коробочка оказалась в руках Хинаты, который тут же принялся рассматривать вариации рисунков с Hello Kitty, указанных на обратной стороне. — Понимаю, довольно… –… Мило, — открыв упаковку, подхватил Хаджиме. — В конце концов, пластырь есть пластырь. Давай сюда руку. Отодрав защитную пленку он вновь глянул на Нагито, всё ещё стоявшего в дверном проёме. — Что-то не так? Белокурый юноша помедлил. — Тебе не противно? — С чего бы? — Прости… Хината подошёл, вновь обхватывая слишком тонкое запястье своей немного грубой, по сравнению с нежной кожей одноклассника, ладонью. — Тебе не стоит извиняться за неудачи. Рука Комаэды дернулась, отозвавшись нарастающей дрожью длинных пальцев. Взгляд наконец поднялся на Хаджиме, бережно наклеивающего на ранку пластырь, последним касанием оставив лёгкое поглаживание на тыльной стороне ладони юноши, который… застыл в осмыслении только что произнесенных слов. У него прекрасные, светлые, оливковые глаза. Нагито, кажется, только сейчас понял это. Только сейчас, когда он был так близко и смотрел прямо в них. — А, ну продолжим? — взъерошив волосы на затылке бросил Хаджиме, возвращаясь к столу. — Ага, — произнес юноша в ответ, почувствовав собственное ненормально сбившееся сердцебиение. Это было прекрасно… Но… … он этого не заслуживает. — Поставь, пожалуйста, воду под мисо, она должна закипеть, прежде чем бросать туда овощи, — попросил Хината, быстро разделываясь с многострадальным дайконом. — А, и рис! — Две трети хватит? — Ага. Щёлкнув кнопкой рисоварки, выставив нужное время, юноша набрал воду в ковшик. Потрескивающий звук раздался на кухне, быстро сменившись на тихий шум пылающего газа, дополняя теплую атмосферу, которая ранее оказалась прервана небольшим инцидентом. Нагито обернулся и облокотился на белый мрамор столешницы, рядом с плитой, рассматривая ровную спину Хаджиме, возившегося с ростками редиса. Широкая. Сильная. Даже мешковатая футболка не скрывает его фигуру с прекрасным физическим развитием. Руки. Просто восхитительны. Жилистые. С виднеющимися венами. Не такой хрупкой сизой паутинкой как у Нагито. Совсем нет. Белёсые ресницы подрагивают, пока глаза изучают силуэт одноклассника, стараясь запомнить мельчайшие детали от небольшого шрама на локте, до едва виднеющейся родинки за левым ухом. Слишком… Боже. Почему он влюбился в него. Это будоражащее тепло в груди лишь заставляло сильнее сжимать пальцы на собственных худых предплечьях, сжимая зубы, в чувстве едкого отвращения к себе. Полагать, что Хаджиме гомосексуален, было глупо… …хотя нет, не так. Полагать, что Хаджиме полюбит или хотя бы примет Нагито Комаэду, было совершено глупо. Будет ли он хотя бы третьесортным персонажем в будущей жизни Хинаты? Будут ли они хоть изредка видеться? перекидываться парой фраз или хотя бы сообщений… ? Это был последний год школьной жизни, наполненной действительно прекрасными теперь уже воспоминаниями, многие из которых Нагито не забудет… к собственному сожалению. — А помнишь, — будто зная, о чем думает белокурый юноша, начал Хаджиме. — В начале года у нас был урок домоводства, — парень сгрёб ножом ростки к остальным овощам в прозрачную миску. — Ты именно поэтому сбежал тогда? — подойдя к плите, с уже бурлящей в ковшике водой, он опустил в неё заготовки очень аккуратно, чтобы жгучие капли кипятка не попали на рядом стоящего. — Потому что не умеешь готовить? — парень перевел взгляд на Нагито, следившего за движениями его рук. Тогда эти руки поддерживали его. Сложно было идти с вывихом голеностопа, заработанного в падении на скользких листьях. — Ты сам тогда прогулял, — Комаэда ответил на взгляд. — К твоему счастью, — усмехнулся Хаджиме без капли раздражения. — Ага… Но носить меня на руках по лестничным пролётам было необязательно, — криво улыбнулся тот. — Ты бы опаздывал на занятия и пропускал бы обед, — немного нахмурился Хаджиме, ополаскивая миску. — Всего неделю. — Целую неделю, — исправил парень, передавая посуду в руки Нагито, в немой просьбе убрать на место. — Так, ты не умеешь готовить потому что… — Хинату осекли. — Не было необходимости. Мама готовила. Иногда отец. Нагито всегда всё только портил, получая по рукам грубыми родительскими ладонями. — Иди сюда, — вернувшись к столу, позвал Хаджиме. — А? — Подойди ко мне, — повторил парень. Нагито опасливо сделал несколько шагов вперёд. Перед ним на разделочной доске лежал лук. В непонимании, он глянул на Хинату, чуть отступившего назад. — Я же говорил, что будем учиться? — Хах… — Комаэда скудно усмехнулся, поднимая палец и показывая розовый пластырь. — Моя вина, что не уследил, — выдохнул Хаджиме. — Попробуем по-другому. Вставай. Поджав губы, Нагито подошёл ближе, забирая нож. Он был слишком напряжён. Слишком. До жути не желая позориться. Пока не почувствовал, как чужая грудь упирается в лопатки, а ровный голос прозвучал совсем рядом: — Давай нож и клади свои руки поверх моих. Сердце пропустило пару глухих ударов, заходясь в новом ритме. Он сглотнул и послушался, пытаясь скрыть дрожь собственных ладоней. Касаться другого человека, быть совсем совсем рядом, чувствуя чужое дыхание и размеренные движения грудной клетки так… необычно. И приятно до теплоты, разливающейся по всему телу. Он, кажется, уже когда-то говорил, что с Хаджиме беспричинно становится спокойно? Пальцы ложатся поверх чужих, устраиваясь так, чтобы не стеснять их движения. Становится заметен контраст едва ли не фарфоровой кожи Комаэды, отдающей холодом, и довольно смуглой Хаджиме. Такой теплой. Хината начинает движения, разрезая луковицу пополам: — Самый большой враг для начинаний — это желание идеального начала, — он откладывает вторую долю в сторону, чуть ближе склоняясь над плечом Нагито. — Мы делаем что-то новое, не потому что у нас это хорошо получается. А именно потому, что мы хотим добиться большего, — лук распадается на равные колечки слишком медленно… Один Хината справился бы быстрее. — Нет ничего плохого в отсутствии опыта, ведь каждый начинает с чего-то: совершает ошибки и становится лучше, — руки Нагито чуть крепче сжали чужие пальцы. — Тебе вовсе не обязательно быть идеальным, для того чтобы… Чтобы что, Хаджиме? –… быть счастливым? Ничего не нарушало равномерный стук ножа по дереву несколько долгих минут. — А… эм, кажется так говорили в том видео, — глупо усмехнувшись, он глянул на Нагито, склонившего голову, в попытке спрятать лицо за нечесанными прядями волос. Послышалось тихое шмыганье, заставившее Хаджиме в удивлении отстраниться: — Что-то не так? Ты чего? Немного помедлив, прикрывшись предплечьем утирая выступившие слезы, Нагито тихо засмеялся: — Лук… видимо, да. Глаза немного жжёт, мне надо умыться, извини, — бросил он, наспех уходя в ванную. Юноша закрыл дверь на щеколду, морщась и прикрывая лицо рукой, бесчисленное количество раз задавая себе вопрос:«Ну и чего ты ревёшь?» И зачем в его доме зеркала? Бледный. Несуразно худой. С отёкшими глазами от слёз, за которые он ненавидит себя в этот момент. Мятая футболка. Жуткие, спутанные патлы. И невообразимо глупое выражение лица. Настолько глупое, что хочется смеяться. Он берет расчёску, смотря на пустующие места от недостающих зубчиков и начинает грубо драть образовавшиеся клоки вьющихся волос. Каждый по-своему наказывает себя. На руках не обязательно должны быть порезы, а на коже синяки, чтобы уличить человека в осознанном вреде собственному телу и разуму. Живот свело спазмом с омерзительными звуками, виной чему был сам Комаэда, не евший несколько дней, от чего его тело постоянно отзывалось тяжелеющей слабостью. Но он лишь сильнее начал дергать гребень, вырывая прядки вьющихся волосинок, морща нос от неприятных ощущений, чуть сопя. Навевает воспоминания, как мать также нетерпеливо пыталась вычёсывать его тогда ещё темные волосы… На стеклянной полке лежала старая резинка для волос… Нагито редко собирал хвост или пучок, разве что дома, когда те сильно отрастали. За длинными прядями легче прятать собственное лицо и глаза, в которые так и норовит заглянуть каждый. И Хаджиме в их числе. Но именно сейчас почему-то Комаэда хочет этого. Хочет в последний раз показать ему себя. Открыть собственное лицо. Можно ли ему?.. Он знает, что обязательно поплатится за это. Но один вечер. Хотя бы один вечер. Пускай даже наигранно, но он хочет побыть с Хаджиме… счастливым. Туго затянутый ловкими пальцами пучок вобрал в себя даже короткие прядки, которые за период затворничества успели достаточно отрасти. Холодная вода обожгла раскрасневшееся лицо, сразу же вытертое махровым полотенцем. Тем самым полотенцем, которым Хаджиме сушил собственные темно русые волосы, оставившие лёгкий запах на мягкой материи. Нагито замер на секунду, уткнувшись в ткань с тоскливой улыбкой. Нужно идти. Он и так заставил Хаджиме долго ждать. Но так хотелось… Хотелось, чтобы Хината действительно был рядом. Чувствовать его запах, трепать колкие волосы собственной ладонью, вновь погреться о его тёплую грудь и– Резинка лопается. Выцветшие пряди вновь небрежно падают на лицо. Глаза юноши распахиваются в отрезвлении. Полотенце резко кинуто в барабан стиральной машины. 35 минут.***
— Всё в порядке? — обмакивая алое мясо в яичную смесь со специями, Хаджиме обернулся на едва слышимые шаги из коридора. — Да, не беспокойся, — сбив хрипоту голоса, робким покашливанием ответил Комаэда. — Если что-то не так… — но ему не дали договорить. — Зачем ты это делаешь… — устало выдохнул Нагито щуря глаза. Хината вновь вернул взгляд к плите. — Иначе панировка не прилипнет к куску, так всегда делают. — А… — белокурый юноша как можно тише шмыгнул носом. — У тебя есть салфетки? — Мне не нужно, спасибо. — Мне нужно на что-то выложить мясо, чтобы лишнее масло стекло с корочки… Говорят совсем невпопад. Нагито стыдно. В очередной раз. Ему не привыкать. Юноша протягивает салфетки, оторванные от рулона, стоявшего на подоконнике. — Спасибо. Дальше каждый думает о своем. Нагито, сев на стул и обхватив колени руками, о том, когда же это всё прекратится. Хаджиме, закинув в бурлящее масло отбивную, о том, понравится ли она Комаэде. — Пока тебя не было… — Хаджиме отвлекся, сосредоточенно вытаскивая готовую котлету. — Пока тебя не было всё было прекрасно, — навязанные собственным сознанием, совсем не желанные мысли лезут в его голову. —… Рисоварка пропищала, думаю, уже можно разложить рис по мискам, — разбивая пару яиц в глубокую тарелку, он подлил немного молока, венчиком взбивая будущий омлет. Комаэда молча клацнул по кнопке, высвобождая горячий пар, задевший неловкую руку. Но парень лишь стиснул зубы. И такое бывает. Часто. Он привык. Белая лопатка, погружается в белый рис, который белокурый юноша в белой футболке, раскладывает по белым мискам. Заслуживает ли он белой полосы? В голове глупые мысли, словно бред безумно уставшего человека. — Спасибо, — Хаджиме выключает газ под уже готовым мисо, ожидая пока омлет схватится. Неловкость, возникшую после возвращения Комаэды, сложно было игнорировать. Хината знает, Нагито очень сложный человек, рассуждения которого завели его в тупик бессмысленности и разрушить эти убеждения может только он сам. Может он всё же зря пришел сюда? Нагито усаживается обратно за стол, прикрывая глаза. Его тело действительно устало. Омлет плавно покрывает рассыпчатый рис, ровно соскальзывая со сковородки. Сверху умещается разрезанная кацу с притягательным запахом, заставляющим живот Комаэды снова урчать в желании пищи. Прямо как у нормального человека. Хаджиме наливает мисо, достает палочки, ставит на стол пару стаканов с водой и тарелки, полные аппетитной еды. Нагито лишь смотрит перед собой. А что от него требуется? Должен ли он что-то? Хаджиме прекрасно справляется сам. — Приятного аппетита, — хлопок ладоней нарушает повисшую тишину и Нагито, под плохо скрываемым пристальным взглядом шатена, берет собственные палочки. Вновь этот жуткий звук, заставляющий Комаэду резко схватиться за живот, чуть согнувшись. Стыдно. Стыдно. Стыдно. — Ты действительно давно не ел, так ведь? — голос у Хаджиме серьёзный и… разочарованный? — Всё в порядке, — повторяет Нагито в очередной раз, подцепляя тонкий кусок свинины, тут же жадно проглатывая, едва ли прожевав. Он пытается есть не спеша. Насколько позволяет изголодавшийся организм. Хинате больно на это смотреть. Зачем так доводить себя? Зачем… Получилось на удивление вкусно. И он мог бы похвалить себя за это. Но Хаджиме ждал хоть слова от Комаэды. Одного сухого комплемента. Может замечания или довольного выражения лица. Желание есть куда-то пропало и шатен облокачивается на спинку стула, отодвигая тарелки: — Ты же уже подал документы? В какой университет? — Нет, — неотрывно смотря в тарелку, произнес парень, настолько безэмоционально… что Хаджиме стало не по себе. — Ч-Чего?! Ты же понимаешь, что это твоё будущее? Ты же понимаешь, что ты должен стать полезным для общества? Ты же понимаешь, что твои финансовые возможности не дают тебе права безвылазно сидеть дома? Ты же… — И ты не планируешь? — хмуря брови в обеспокоенности, он встречается с холодным взглядом Нагито. Хватит. Просто, боже. Просто прекрати это. Если Хаджиме не понимает. Не понимает, что Комаэда не хочет обременять его собой. Не хочет кормить себя глупой надеждой. Не хочет… Не хочет… в принципе жить. То нужно сказать об этом прямо? — Это не твое дело, Хината-кун. — Но- — Я не нуждаюсь в твоей заботе. Грубо. Прямее некуда. Вставший ком давил изнутри, на горло, переползая по нервам на корень языка, так что только что проглоченная всухомятку пища отозвалась резкими рвотными позывами. Нагито вскакивает со стула прикрыв рот рукой, несётся в уборную. По коже Хаджиме бегут холодные, цепкие мурашки. К-Как он должен помочь? Жизнь Хинаты оберегала его от критических ситуаций. К счастью или к сожалению. Едва успев склониться над унитазом, Комаэду выворачивает, и он с ужасом, бьющим холодом по конечностям, чувствует, руку на лопатках. — Выйди! — откашливаясь кричит он. — Нагито. — Пожалуйста, — надрывно. — Нагито, ты… Хватит делать вид, что всё нормально, — он аккуратно тянет за предплечье, пытающегося спрятать лицо в руках юноши, разворачивая к себе. Хаджиме никогда не забудет этот взгляд пропитанный испугом и едким презрением Комаэды к самому себе. Он привык. Привык к тому, что на него смотрят как на мусор без семьи и близких, без друзей, без… любви. Но сейчас. Хаджиме. От выражения его лица с тупой скорбью хочется умереть. Слёзы застилают глаза. Нагито больше не может. Он заваливается набок, едва убереженный чужой хваткой от столкновения с плиткой, и срывается в трясущем всё тело плаче, сильнее сворачиваясь эмбрионом в обхвате Хаджиме. Жалкий. Жалкий. Жалкий. Ничтожный. Мусор. Лучше бы его не было. Попытка подняться провалилась прижавшими ближе к теплой груди руками, в заботе поглаживающими вздрагивающую спину. В виски пульсацией бьёт жаром, дышать становится труднее с каждым судорожным вздохом. Он чувствует, как вновь холодными волнами, колющими нервы накатывает паника. И… его начинают медленно покачивать, как обычно убаюкивают маленьких детей, отгоняя чувство страха, мягко проводя по вьющимся волосам. И паника действительно отступает. — Знаешь, — шепотом начал шатен, отвлекая Комаэду. — Ты, между прочим, должен мне танец. — А? — хрипит юноша. — Нас в классе 16 человек, но ты не пришел на выпускной. Так что я остался без пары, — его голос такой теплый. — Не хочешь потанцевать? Так глупо. Но как же важно. Для них обоих. Пальцы проводят по линии челюсти, останавливаясь у ушной раковины, в осторожной просьбе поднять голову. — Если я должен… — на удивление спокойно продолжает хрипеть в ответ. Хината, придерживая парня за руки, поднимается вместе с ним, отводя обратно на кухню, наливает стакан воды, подавая Нагито и достает из заднего кармана штанов телефон, ищя подходящую мелодию. Он и не заметил, что осталось всего два процента аккумулятора. — Вы хорошо провели время? — ополоскивая рот от едкой желчи, спрашивает белокурый. — В тот день шел дождь и мы лишь посидели в кафе после сбора в школе. Всем хотелось, чтобы ты был тогда с нами… — Понятно, — отставив стакан кротко отвечает он, пытаясь тихо высморкаться в бумажные салфетки. В голове звенящая пустота после эмоциональной встряски и наконец-то Комаэда не думает ни о чем. И эту пустоту прерывает лишь неизвестная ему мелодия. Нагито оборачивается, устало смотря на Хаджиме замеревшего посреди кухни в ожидании руки партнёра, который всё же находит силы подойти, принимая позицию ведомого. Они одного роста, но белокурый юноша предпочитает опустить взгляд, чувствуя чужую руку на впалом боку и пальцы, переплетающиеся с его собственными и ладонь Комаэды ложиться на сильное плечо в мягкой материи. Почему-то сейчас всё ощущается очень остро. Так что сердце, пропускающее болезненные сокращения, начинает снова отбивать свой размеренный ритм. — Ты умеешь танцевать? — не двигаясь спросил Нагито. — Неа, — начинет вести шатен, в простых движениях вырисовывая круги по небольшому пространству кухни. Так неумело. Именно в этом и чудо Хаджиме. Он не боится. Но вздрагивает, когда лампочка с хлопком перегорает. За окном уже стемнело, а двое, оставшиеся в полумраке освещения лишь огней города, рассеянными сквозь стекло, продолжают тихо, безмысленно кружить, доверяя партнеру. Он же, кажется, уже когда-то говорил, что с Хаджиме беспричинно становится спокойно? И если бы он мог прожить обычную жизнь без страхов и ненависти к себе, то… Хината принял бы его? Светлые глаза поднимаются вновь, неловко заглядывая в чужие. Никогда ещё на него так не смотрели. Поэтому он и не знает, как выглядит влюбленный взгляд.Хаджиме, он любит тебя, даже если ты делаешь вид будто не замечаешь этого. И ты можешь помочь ему. Ты ведь понимаешь?
Фраза Чиаки, так нежеланно принятая тогда, прозвучала в его голове. А сейчас Хината надеется на то, что она окажется правдой. Постепенно движения становятся медленнее, переходя в покачивания с ноги на ногу, музыка обрывается, но они так и стоят глядя друг на друга, слыша лишь дыхание. Нагито переводит взгляд на смуглую шею, тяжело моргая, и склоняет голову на чужое плечо, чувствуя как по бокам невесомо заскользили теплые ладони, притягивая его ближе. Раздается едва слышимый утробный звук — мелодия, напеваемая Хинатой, повторяющая недавно стихшую песню. И Нагито вспоминает. В темноте детской спальни совсем тихо убаюкивает сонное сознание высокая женщина, сидя рядом с кроватью Комаэды. На его душе так спокойно вместе с теплотой мягкого одеяла и материнской рукой у щеки. Она смотрит на темноволосого мальчика, чья макушка уже начала выцветать, жутко устало, не скрывая отчаяния перед Нагито, который лишь улыбается в детском, беззаботном неведении. Голос стихает и она осторожно убирает руку из оплетавших объятий. Но Комаэда не спал, тут же протягивая маленькие пальцы обратно к женской ладони, цепко хватая. — Посиди ещё немного, — просит он, чуть заплетаясь в словах. Писк стиральной машинки. — Мне пора, — чрезмерно резко отдергивает руку она. — Не уходи. …но она ушла. Сначала из комнаты, а потом и из жизни Нагито, оставаясь в его воспоминаниях обгоревшим изуродованным трупом. — Не… Писк стиральной машинки. –… Уходи. Он не боится отчаяния. Он до жути боится обреченной надежды. Хината размыкает веки, слепо уставившись на стенку. А… чего он хотел? Его буквально ткнули носом в чувства Нагито и даже после этого он вел себя как ни в чем не бывало. Ему было плевать на Комаэду все два месяца. Чего он хотел? Чего он хочет? Ладони белокурого юноши упираются в плечи, отталкивая Хинату от себя. И Хаджиме отходит. Молча. Идёт в ванную, надевая свою сырую одежду, липким холодом пристающую к коже, не глядя в зеркало. Потому что боится. Боится также возненавидеть себя… и Нагито, который стал причиной этого чувства. Он быстро накидывает куртку, шнурует кеды и бросает лишь кроткое:«Пока», а Комаэда так и продолжает стоять на кухне с глухой пустотой, стремительно разливающийся по телу. Дверь хлопает. Защёлка автоматически затворяется. Он тянется к мусорному ведру и заторможенно сбрасывает в него остывшую еду прямо вместе с тарелками. Как прекрасно не думать. Как прекрасно не осознавать, что твоя жизнь рушится. Выпрямляя спину Нагито подходит к окну, тут же отшатываясь от него в страхе увидеть знакомую фигуру, и садится на пол, не в силах стоять на ногах, и опирается плечом на стенку. Он совершенно не хочет возвращаться в детскую комнату. Как же он устал. И воспалённое сознание отключается. Уступая место кошмарам в снах, а не на яву. Но всё будет в порядке.