Чашка кофе

Полночь. В то время, пока все спят, пока город кажется тихим и почти безлюдным, освещая только некоторые улочки фонарями и фарами машин, что изредка проезжают в непонятном направлении, некоторые только заканчивают или начинают свою работу. Именно в этот час, когда никто не сможет встревожить или отвлечь от работы, столь важной и необходимой для организации, когда мысли собираются легко и непринужденно, словно это самое простое явление, когда нет такой активности, что своим темпом иногда мешает сконцентрироваться, а сон еще не начал попытки забрать в свой чудесный мир, удобнее всего делать письменную или любую другую работу, требующую усидчивости и полной концентрации к себе. Так и проводили очередную ночь некоторые организации: заполняли отчеты, продумывали планы, строили всевозможные варианты развития событий и различные ходы к ним. Пока кто-то просто оформлял документы на использование того или иного оборудования, кто-то просто дремал и видел прекрасный и сказочный мир, что отрезал его от реальности и обыденной суеты, а кто-то не мог позволить себе сия роскошь, сидя над бумагами, в которых были планы и их разработки: — Феденька, Федь, — тщетно пытался оторвать от работы Николай, — уже ночь на дворе, иди отоспись. — Гоголь беспокоился или притворялся, чтобы Достоевский не заподозрил лишнего. — Коль, — устало посмотрел он на фокусника, моля взглядом о часе тишины и одиночества, — ты уже выполнил свою работу? —Еще пару часов назад, так что от меня не отвяжешься...— немного запнулся клоун, но тот час договорил, растянув на лице хитрую улыбку:— только если не уйдешь спать. — Демон давно перестал считать количество дней, проведенных за столом в отделенной от всего мира комнате, при свете настольной лампы в темном от закрытых штор и окон месте, где было удобнее всего работать: потеряв чувство времени, не надо обращать на само время и его потраченное количество, что не загоняет в рамки и дает больше свободы мышлению и возможность продумать всё тщательно, насколько это возможно. От погружения в сон его спасал очень крепкий кофе, который на некоторое время не давал сну напоминать о себе в столь неподходящие моменты. Создавая условия для хорошей работы, Достоевский не задумывался ни о чем, кроме работы, что сказывалось на его состоянии: темные круги и мешки под глазами на бледной коже все же давали о себе знать, словно крича, что Федору пора отдохнуть, что еще пару часов или ночей безудержной работы, да несколько чашек бодрящего напитка — и организм не вынесет, отправив крысу спать или же вызвав проблемы с сердцем. Не давая и минуты покоя, Николай всячески пытался обратить на себя внимание, мешая полной концентрации его коллеги, что так скурпулезно и старательно придумывал мелочи предстоящего события. — Дос-кун, ну Дос-кун! — жужжал над ухом клоун, словно пчела. — Пошли уже, я ведь не уйду без тебя. — хитро произнес мужчина. —Коля, пошел отсюда, я сам пойду, когда надо будет. Уйди! — Достоевского взбесило поведение фокусника, что повторял одно и то же, из раза в раз, из ночи в ночь. Желание убить своего союзника возрастало все больше и больше, но потеря пешки лишь из-за того, что она мешала выполнять работу, была бы самой бессмысленной, ведь способность её была весьма полезна демону, засим он быстро взял себя в руки и продолжил делать вид, что никого в комнате нет, что никого он не уничтожит способностью, если продолжится этот шум, которого тоже якобы нет. Внезапно, Гоголь замолчал, а его выражение лица сменилось на грустное, осознавшее и печальное, с предательской ноткой боли в глазах. К горлу подступал ком, что мешал ему сказать что-либо, что никак не убрать, от чего слезы едва не выходили наружу: —По тебе всё видно...я понял... — тихо произнес Николай, пытаясь скрыть букет эмоций, переполняющий его, после чего сняв с глаза повязку и бросив ее на пол, тот исчез. — Наконец-то...— вздохнул Достоевский и продолжил работать, словно ничего не происходило. Прошел день, другой — клоуна нигде не было, словно его и не существовало. Неделя, две и месяц — посчитав его предателем, были воспроизведены поиски с целью уничтожить объект, что знал о том, что происходит в самой организации, но ничего не найдя, его посчитали пропавшим без вести, его списали, его больше не существовало. Так было заведено — никто не вспомнит, никто не поинтересуется местонахождением, ведь все будут заняты своими делами. Проводя еще одну ночь над изменениями планов, Достоевский мысленно проклинал Николая, что так внезапно и нелепо ушел, оставив после себя “прощальный подарок” в виде белой повязки на глаз, что держал в своих руках демон. Неведомая грусть виднелась на лице Федора, от чего тот решил взбодриться, выпив десятую чашку крепчайшего напитка. — Федь, а, Федь, опять кофе хлещешь! О себе бы позаботился... — послышался сзади знакомый голос, что все так же раздражал, но в то же время вселил некую радость. Достоевский обернулся и увидел того, кого он хотел увидеть, а на его лице показался шок, что сразу же перешел в недоумение и пару слез, что демонстрировали собой радость и некое счастье, не свойственное ему. Быстро успокоившись, демон вернулся к работе, а Гоголь сел на диван, что находился напротив рабочего стола. — Где ты пропадал? — кратко спросил Фёдор, надеясь получить подробный ответ. — Почему ты ушел и ничего не сообщал? — на первую часть вопроса ответ он и сам знал, но Достоевский хотел удостовериться в своей правоте, хоть и весьма печальной для него самого. — Ну Феденька... — речь клоуна прервал стук в дверь. В комнату зашел Гончаров с весьма опечаленым лицом: то-ли чай не тот вышел, то-ли погода такова. — Фёдор-сан, тут отчеты пришли, как Вы и просили. — положил стопку бумаг слева от крысы. — О, так вы меня искали! Как интересно и где же? — Федор-сан, извольте мне принести для Вас чашечку ча.. — говорил Иван в один момент с Николаем, словно не замечая его, но их двоих перебили: — Тихо! Помолчи! — чуть громче сказал Достоевский, неудачно попытавшись сосредоточиться, а после повернувшись к Гончарову и кратко произнеся: — Вань, оставь меня в покое, хотя бы час. — Мужчина покинул комнату, ничего не сказав ни Федору, ни Николаю, а только закрыв за собой дверь. Дождавшись абсолютной тишины, Достоевский переспросил: — Так где ты был? — Я был в убежище, в своем тихом и уютном убежище! Вы разве туда не заглядывали? — весело и задорно ответил фокусник, наблюдая за тем, как его собеседник перебирает документы, а после дополнил: — Там, где я был, хорошо и спокойно, там умиротворенно и необычайно легко... — рассказывал Гоголь, пока Достоевский читал документы. Взяв из стопки следующую пачку, тот замер и побледнел, а после повернулся к Николаю. — К-коль... — ужас и страх наполнили глаза демона, а дрожь окутала все тело. — Видимо, ты уже понял, а ведь даже не обратил внимание на то, что Иван-сан не видел меня! — с искренней улыбкой произнес Гоголь и пропал. — Ч-что за... — дрожжащей рукой держал документ, в чей заголовок он отказывался верить. Вдруг повысилось сердцебиение, давая знать, что что-то явно не так, мужчина был насторожен. Внезапная боль пронзила сердце, словно тысяча игл с слегка затуплеными концами, скручивая от боли весь организм, заставляя чувствовать головокружение. Еле терпя боль, что только нарастала и нарастала, Достоевский попытался встать, чтобы дойти до дивана, но неожиданно подкосившие ноги, что стали ватными, повалили его на пол, где Федор свернулся в клубок, издав тихий крик. Мужчина попытался встать, но его тело не поддавалось контролю, оно лежало неподвижно, словно тот и не пытался шевельнуть рукой. Демон пытался моргнуть, сфокусировать взгляд —всё, что только можно, лишь бы вернуть контроль. Вдруг он понял, что не дышит уже больше двух минут, но характерной боли не было, словно тот ничего не чувствовал. Федор был слишком спокоен, его выражение лица не показывало никаких эмоций, ведь он их и не ощущал. Так и лежал он бездыханно, без движений. — Вот ты и поспишь, Дос-кун! — эхом отдался чей-то до боли знакомый голос, что не раздражал своей интонацией, а по-настоящему успокаивал своей добротой и родностью. Достоевский чувствовал, что кто-то холодной рукой бережно и заботливо гладит его по щеке, но никого рядом не было. — Вот мы и свободны... — По щеке Федора непроизвольно скатилась слеза, после чего наступила непроглядная и бездонная тьма.