you can do no wrong in my eyes

Его уверенности хватит на двоих. Если Эллиоту не хватит смелости довести начатое до конца, то Тайрелл мягко направит его руку. Он сразу понимает, что такими, как Эллиот, нельзя обладать. Управлять — тем более. Если ему и суждено что-то — это радость от того, чтобы быть рядом. Стать частью чего-то большего. Он видит в Эллиоте нечто удивительное, и пораженный лишь фактом того, что ему открылось это, простая и важная способность в и д е т ь, он оказывается ослепленным, потому что ему кажется, что когда они смотрят друг на друга, то не существует ничего до, не существует ничего за пределами их связи, и что их взаимодействие странным образом и заключает в себе все. Уверенная траектория падения. Опасность искажения смыслов. Все становится ничем, когда Тайрелл понимает, что черное пятно, которое он все время так уверенно игнорировал — поцелуй прожженной бумаги от чужого безумия. В порыве злости ему хочется стабильности, которая невозможна с Эллиотом. В порыве злости открывается уродливая рана, которую он лечил чем-то, чего просто не существует. Он начинает сыпаться, ломаться, падать дальше. Вот он, пожар: каждый горит сам по себе. Холодное одиночество заставляет только лучше ощущать, как разжигается беспомощность и боль. Становится хуже, когда он понимает, что они с Эллиотом всегда были пешками в той игре, о которой он никогда не подозревал. Или лучше? - Я убью ее, я убью ее, я убью ее, я убью ее нахрен! – надеть перчатки, чтобы не оставить следов, не брать пистолет, который Эллиот оставил ему, действовать наверняка, и смотреть в глаза той, кто видела в с е, чтобы он стал последним, что увидит она, долго и мучительно сжимать ее горло, наблюдая за тем, как она превращается из чего-то сложного в обычную суку, что будет скулить в его руках. Эллиот с пассивной участливостью наблюдает за тем, как квартира, которая должна была стать домом чьей-то не-будет-существовать семьи, превращается в осколки. Внешнее постепенно становится внутренним или наоборот? - Сядь, - говорит он ровно и холодно, пока сам Тайрелл не начинает часто дышать, чувствуя, как пульсация сердца отдает в голове барабанным стуком: тум-тум-тум-тум, четыре удара, которые могут стать гимном его мести, ведь согласись Эллиот прямо сейчас, скажи он хоть слово, Тайрелл бы пошел на это. Ему нужен лишь маленький толчок. Забавная и неизвестная ему параллель. Ее существование — негласное подтверждение связи, сейчас натянутой до предела. Нужно было либо рубить ее, либо делать прочнее. - Тайрелл, - повторяет Эллиот, - Сядь. У тебя идет кровь. Голова немного кружится, но ведь это было не удивительно, да? Тайрелл опускает взгляд вниз и понимает, что стоит на том же самом месте, где держал Джоанну в своих руках, а затем перевел взгляд в сторону и увидел окровавленную вилку. С его пальцев капает кровь, вот туда, здесь была та вилка. Он вспоминает о сыне (у которого для него не было имени — и становится так плохо, что он хватается второй рукой за столешницу), а еще о том, что все это время был обычным человеком. Он не двигается с места, бледнеет; холодный пот или слезы на скулах контрастируют с жаром. Скоро его пожар потухнет, и от него ничего не останется. Ничего бы кроме этого не осталось, если бы он не почувствовал на своем локте чужую руку. Эллиот молча берет его за руку, усаживает на диван, кажется, задает какой-то вопрос, но Тайрелл ничего не слышит. И он не знает, сколько времени проходит, прежде чем Эллиот возвращается к нему с бинтами, прежде чем он чувствует, как щиплет кожу. - Зачем? Тайрелл наблюдает за чужими манипуляциями достаточно времени, понимает, что Эллиот впервые сам подошел к нему так близко. Думает: неужели только так он по своей воле может оказаться к нему ближе? Думает: это приятно. Думает: его уверенности теперь хватит только на то, чтобы мстить. - Нужно остановить кровь, - говорит Эллиот. Тайрелл криво улыбается, пытаясь найти в его голосе, в его взгляде — хоть что-то. Неужели кровавая нить, протянувшаяся из болезненных воспоминаний в его квартире — их единственная реально существующая связующая? - Нет. Зачем все это, - в голосе нет ничего, кроме эха всех тех осколков, один из которых и стал причиной кровавого следа. - Нужно закончить начатое. Тайрелл вдруг понимает, почему Эллиот прячет взгляд. Не из-за страха близости. Что-то меняется. Эллиот подошел к нему, Тайрелл ни чуть, ни капли не напирал на него. Он открывает в себе уродливую человечность, а Эллиот не готов посмотреть в это зеркало. - И что потом? – но Тайреллу становится неожиданно просто смириться с этой участью, принять правду. Может, потому что он устал. Может, потому что не видел пути назад. Нет. Его и правда не было. - Я не знаю. Эллиот до сих пор упрямо избегает его взгляда, хотя Тайрелл смотрит на него, блять, опять, снова и снова, как на свою единственную константу, как на того, через чей рот транслируется голос вселенной, будто Эллиот всегда был его ответом, будто если взаимодействовать с ним больше, то ты действительно найдешь то, что ищешь. Он смотрит на него с надеждой, которой Эллиот не видит. Он смотрит с отчаянной верой, готовый последовать за ним на верную смерть, если только Эллиот поднимет взгляд и посмотрит на него. Увидит его. И все, что он слышит: «я не знаю». Тайрелл усмехается тихо, устало, беззлобно. Будто ожидал этого. Чего он не ожидал, так это того, что Эллиот вдруг.. застынет на месте. Рука была перебинтована, поэтому он вполне мог встать с колен и по крайней мере отойти на какую-то дистанцию, где ему было бы комфортно. И все-таки что-то заставляет его сидеть здесь, перед ним, словно он вдруг задумался. Тайреллу очень хочется, чтобы он начал делиться. Сам. Но он понимает, что еще немного и Эллиот, наконец, просто встанет. Момент будет упущен. Так почти и происходит: Эллиот, заметив, что до сих пор держит руку на колене Тайрелла, а их пальцы едва соприкасаются, отнимает ее. Уэллик останавливает его руку. Той, другой, которая не пострадала. Это заставляет Эллиота сначала еще раз посмотреть вниз, заметить повязку и пробивавшееся через нее алое пятно. Смотреть либо сюда, либо в глаза. - Чего бы ты хотел? – спрашивает Тайрелл. - Я не знаю. Тайреллу больно. Он пробует слегка провести пальцами по чужой руке, превращая это прикосновение уже не в удержание, а во что-то другое. - Я бы хотел сбежать. Оставить все это и уйти. Но в нашем случае все дороги ведут только к одному, да? В голосе сквозит отчаяние, за которое когда-то Тайрелл бы возненавидел себя. Нет, он бы не позволил всему этому отражаться на его лице. Но сейчас ему было плевать. - Перестань, - голос Эллиота будто бы звучит раздраженно; Тайрелл с удовольствием мазохиста ждет, когда Эллиот снова, в очередной раз даст ему понять, что он — иллюзия, он — ничего не знает, он — ошибается, он — противен ему. Он — никто. Посмотреть в зеркало и понять, что ты — никто. Он хочет уйти. Опять, снова. Нет. Блять, нет! Зачем с такой озабоченностью, будто ему не плевать, останавливать кровь, чтобы потом уйти снова, расшатывая то, что осталось от нервной системы, заставлять верить в одно, а потом сводить все на нет. Делать вид, будто тебе не плевать. - Посмотри на меня, - требует Тайрелл и не дает уйти. Громко, сотрясая стены, которыми Эллиот пытался отгородиться от всех. Спрятаться, уйти. Биться в них было больно. Стены его лабиринта, окрашенные чужими смертями. Этот лабиринт — единственная дорога вперед, которую для себя видел Тайрелл. - Посмотри на меня и скажи, что я противен тебе. Посмотри, блять, и скажи, что ненавидишь меня! Скажи, что хочешь, чтобы я умер, - говорит он с нездоровым блеском в глазах, пока алый расплывается на белом все больше. Эллиот, наконец, поднимает взгляд. Его пальцы трясутся, и Тайрелл чувствует это кожей. - Блять, что за.. Эллиот не заканчивает, потому что видит, что Тайрелл сжимает ладонь в кулак, стискивая зубы. Он давит себе на рану. - Ну, давай. Я выдержу. Скажи правду. Я могу услышать правду. Могу. В отличие от тебя. Эллиот будто боится ее. Боится. Тайрелл никогда не видел его испуга, и вот сейчас он видит на его лице столько эмоций, иронично приходящих только тогда, когда кому-то больно. Эллиот ничего не говорит, но будто не может смотреть на это. Он берет чужую руку, пытается остановить. Тайрелл отнимает ее, Эллиот поднимается с колен, тянется к руке, пока Уэллик не заставляет его оказаться ближе к собственному лицу. - Чего ты добиваешься? – Тайрелл тяжело дышит, ему совсем не больно, физическая боль — такая ерунда по сравнению с безразличным «не знаю». Он, наконец, заглядывает в чужие глаза, смотрит на лицо. Только так я могу быть к тебе ближе? - Я не хочу, чтобы ты умирал. Я не хочу, чтобы кто-нибудь еще умер. Я.. Тайрелл перестает сжимать кулак, опускает руку, пока Эллиот садится рядом и закрывает лицо руками. И продолжает: - Я сам хотел умереть. Тайрелл молчит. Он слушает. Любая деструкция создает потенциал для созидания. - Но нужно закончить начатое. Это важнее меня. - Эллиот. - Я не знаю, сколько я выдержу. - Эллиот. - Что? Тайрелл молчит какое-то время. - Я передумал. Я хочу быть рядом, когда ты сделаешь то, к чему стремился все это время. Я верю в тебя, даже если ты не веришь в себя. Тайрелл придвигается ближе, аккуратно. Эллиот все еще закрывает руками лицо и не двигается. Он чуть наклоняет голову, проговаривая близко, почти рядом с ухом: - Ты позволишь мне? Эллиот, наконец, принимает чужое отражение. Его взгляд — усталый, разбитый, но не сломанный. Они смотрят друг на друга. Такая связь через боль становится прочнее бетонных плит чужого лабиринта и не горит в огне. Она не сломается. - Спасибо. И этого достаточно. Тайрелл аккуратно обнимает его, прижимая к себе. Думает, правда, что отпустить придется совсем скоро, но Эллиот сам касается его спины в ответ, прижимаясь ближе. И, наконец, у него есть ответ на чужой вопрос. Он не понимает, но наконец ощущает его.