Часть 1
8 июня 2020 г. в 00:01
У Максвелла грубый голос, и пальцы, пропахшие горьким дымом, — черные лоскутки, сшитые дрожащим маревом в аккурат по периметру рваного костища, с трепещущими от сквозняков язычками пламени; и мрак, — хитрый, тяжелый, измазанный сотней испуганных вздохов нерадивых путников, — вязкий туман, загустевшим дегтем на кончике холодной ложки, не отбрасывающий бликов, и глазами, горящими своим светом, — опускается на грудь кожаным ботинком с притупленным носком, выжидая.
Потухший взгляд и остатки расквашенных в мерзкую кашицу ягод на дне кармана с отлетевшими заплатками, — вот цена нежеланию усмирять слишком упрямые амбиции в глубине несчастного подсознания, — ты обещал мне великие знания, демон, а не проклятый мир твоего собственного воображения с заячьим скелетами и жалкими обломками острых камней, — у Максвелла волосы с проседью и тяжелая ткань на груди, — ледяные плети под ногами, озлобленные, жаждущие, и еще пять часов до рассвета.
Голос из радио в моменты полного отчаяния — худшее, о чем можно думать особенно гадкими вечерами, прижав к груди очередной чертеж и скуля от безысходности; куча дров в углу, стертые кровавые мозоли, — и Уилсон все равно зажигает во тьме факел ровно на тридцать восемь секунд позже необходимого, — лишь только для того, чтобы зацепить взглядом блик твоей чертовой сигары, демон, — вот, что такое одиночество, — на худых ребрах широкие ленты грязных повязок и глубокие круги под глазами, — когда-нибудь ты перестараешься.
Закаты здесь длинные, почти бесконечные, в отличии от несуществующих рассветов, — лучи солнца, опускающиеся, как надгробная плита на голову, всегда обжигают особенно настырные когтистые лапы теней, — тогда он и приходит, особенно мрачный в ржавых последних лучах; молча наблюдает, не подходит к предусмотрительно заранее разожженному костру, и склонив голову на бок, задумчиво мелькает строгим лицом в завитках горьковатого дыма.
Максвелл все еще помнит Венди, — малышка с потускневшими в его мире волосами и фарфоровыми запястьями в его собственной ладони; искренняя, как никто до этого, жадная лишь в своем желании вернуть тело давно бестелесному духу, — её тени сторонились, лишь опутывая вуалью затухающее золото в детской груди, — маленькая, наивная Венди, она продержалась совсем немного.
Сегодня костер не горит, а от Максвелла настойчиво тянет лечебной мазью с прополисом, — пауков оказалось слишком много, с таким трудом добытые белесые нити жалкой горсткой ютятся в углу, — Уилсон полулежит, сжимая в руке бесполезный сейчас факел, — лихорадочно горячий, мутный в своем подсознании, едва живой, с десятком рваных укусов на незащищенной спине, — сегодня демон впервые подходит так близко, с озадаченной складкой у бровей поглядывает за торопившейся стрелкой на циферблате карманных часов, — и склоняется над рвано дышащим ученым.
— Вы никогда не были особенным, Хиггсбери.
Проводит ладонью, намеренно задевая грубыми пальцами еще кровоточащие раны, — ни в коем случае не принять намеренное издевательство над жертвой за нелогичную в данной ситуации ласку, — игра игрой, но Уилсон ненавидит лето, ненавидит зиму, ненавидит демона, омерзительную полоску крови под ногтями и собственное любопытство, — и Максвелл твердыми движениями наносит неприятно прохладную мазь на жадные следы зубов, сегодня выуживая из кармана осторожные свертки бинтов, а не сигареты, — прикрывая спиной от сгустившегося мрака, подбрасывая слегка сырые деревяшки в яркий костер, — и слишком отчаянно наблюдает за бледным, сонно-обморочным лицом.
Уилсон подсчитывает в голове причины, чтобы выжить сегодня, и ничего кроме проклятых тридцати восьми секунд после наступления темноты найти не может.