Извращенка

      — Извращенка.       Слабо скалясь, он ведет глазами по её телу, жадно изучая, будто видит перед собой первый и последний раз. Луна мягко освещает комнату — там, где может пробиться из-за жалюзи — и блестит в его глазах жаркими, искрящимися огоньками.       Слабые, дразнящие касания ладони о ключицы переползли в касание о шею. Горячие пальцы слегка надавили, он томно и вязко смотрел прямо в глаза — в самое нутро, так, что не скроешься, не увернешься. Медленно, как удав стягивает жертву, он сдавливал шею.       — Плохая девочка, непослушная. Я недоволен твоим поведением.       В ее глазах мелькает что-то древнее и бессознательное перед сильным и властным охотником, мужчиной. Страх. Он наклоняется к её уху, и тихо рычит. Цепляет языком проколотый хеликс, поднимает, слышит недовольное шипение.       — Заткнись.       Специально продолжает, присасываясь к уху, и выжидает реакции. Она молчит, но это заставляет делать ей больнее, чтобы слышать и чувствовать, как она дернется от боли. Он оттягивает зубами мочку уха, и запускает другую руку ходить по телу. Он точно знает, что она вся намокла, что она его хочет, хочет и не может терпеть, но специально издевается, потому что… может. Проводит влажную дорожку по щеке, ухмыляется, и сдавливает руку на шее до хрипа.       — Я повторяю тебе в последний раз — закрой рот и молчи. Я тебе не разрешал издавать звуков, ты меня поняла?       Она испуганно моргает, но не кивает, за что незамедлительно получает пощёчину. И еще одну. И еще.       Он наваливается на нее всем телом, проводит членом по ее влажным половым губам, раскрывая их головкой, но не входя. Дразнит.       Разорванные колготки в сетку и нижнее белье лежат, небрежно отброшенные, на полу — рядом с юбкой. Получасом ранее он её выпорол за то, что она в таком виде показалась на пороге квартиры.       — А если бы тебя кто-то увидел, шлюха? Или ты только этого и ждала? Просто конченная, конченная шлюха.       Он отпускает, наконец, её шею, и отсчитывает пять секунд, чтобы снова — на выдохе — сжать шею и ударить звонкую пощечину.       Он берет в руки блестящий розовый ремень, которым прошелся по ягодицам, и стягивает на шее. Руки, перетянутые его ремнём, затекли, но пожаловаться на это — значит обречь себя на десяток пощечин. Разговаривать без разрешения запрещено. Такой был приказ. Приказы от господина не обсуждаются.       Он сдавливает ремень на шее до грани — такой, чтобы кислорода было совсем немного — и сползает к груди. Сжимает, и замечает, что ее глаза прикрыты. Снова скалится, и дает ей пощечину обратной стороной ладони.       — Ты. Должна. Смотреть. На. Меня. Мне в глаза. В глаза своему хозяину, как преданная, послушная собачка.       Она кивает, но непослушание наказывается сразу. Он, не набирая смазки, входит во влагалище двумя — быстро, жестко, другой рукой скручивая до боли соски. Потом останавливается, и приставляет к половым губам головку, водя по клитору, дразня и мучая.       — Хочешь этого? Хочешь? Можешь сказать что-то, сучка.       — Хочу, господин. Пожалуйста…       Плевок в лицо, закусывание одного соска, выкручивание до боли — второго. Он не церемонился, вбиваясь в нее жёстко, быстро, так, чтобы всё нутро сжалось, вдалбливаясь до последнего, до предсмертного крика, так, чтобы ничего не оставалось после. Зло, не щадя, не думая, что будет с ней, что будет после. Это не имело никакого смысла и было незачительно. Он сгреб ее за волосы, подтянул к члену, и насадил так, чтобы в гланды до боли упиралась головка. Тёплая, сладковатая сперма брызнула прямо в глотку, и он приподнял ее за подбородок, поглаживая почти ласково, почти так, словно не он всё это с ней делал.

***

— Мизинчик, тебе понравилось? — Да… — А я говорил, что ты извращенка.