***
— Можно пожалуйста зажигалку? Нет… нет, я ничего не сделаю, хах, если что, в любой момент можете заломать мне руки. Обещаю не сопротивляться. — с грустной усмешкой произнесла блондинка с осунувшимся лицом, вынула из-за уха сигарету и выжидающе посмотрела на своего лечащего врача, сидящего напротив нее за тем же холодным, надежно прикрепленным к полу столом. Свинцовые тучи сплошь нависали над и без того мрачным городом. Они порой напоминали липкую и тонкую паутину, которая заключала в своих удушающих объятьях каждую случайную жертву, в нужный момент не проявившую должную предусмотрительность. Лужи, похожие на маленькие лесные озера, наполняли каждую углубленную неровность тротуаров и ямки местами не идеальных дорог. В воздухе отчетливо чувствовалась горькая, влажная свежесть, какая обычно и бывает после долгих дождей. Но люди по прежнему прятались в своих многоэтажных берлогах, предпочитая созерцать готическую красоту города лишь через окно. Но несмотря на все, над Аркхемом, да и в нем самом всегда висела какая-то особенная атмосфера. Как бы «участливое» правительство и не старалось, выказывая свою озабоченность почти ежемесячными выплатами, которые должны были идти на улучшение качества обслуживания пациентов, да и внешнего вида учреждения в целом, никаких глобальных существенных изменений им так и не удалось внести — можно исправить внешний вид, но ощущения будут оставаться все теми же, стоит лишь пройти на крыльцо. Разве что подправили и перекрасили покосившиеся со временем, высокие ворота и устроили несколько клумб на внешней территории, в которых и сейчас алели изящные канны, наряду с бледно-голубоватыми пышными гортензиями, которые только чудом умудрились не загнуться от удручающей атмосферы, которая обволакивала это место незримой воздушной пеленой. Иногда казалось, что если вдруг на город обрушится сильнейший дождь с раскатистым громом, то самый сильный разряд молнии придется именно сюда и наконец испепелит эту чертову психушку. Хотя это было не так уж и далеко от грани реальности, свершиться этому, увы, было не суждено. Впрочем, каким бы пугающим здесь все и не казалось, внутреннее обустройство выглядело весьма достойно и даже приятно. Белоснежные цвета перекликались со светло-бирюзовыми, напоминая свежесть тихоокеанских побережий, а весь без исключения персонал улыбался друг другу и, даже, казалось, стенам и высоким декоративным кустам в вазонах, понатыканным по всем углам без надежды на исчезновение из поля зрения. Пусть и их лицемерный оскал был лишь попыткой сохранить или же зародить доверие к себе и воссоздать мнимость элитной лечебницы, отчаянно рвущейся оказать бескорыстную помощь каждому пациенту, — это все же было лучше, чем ничего. Нельзя было отрицать того, что доктор Аркхем славно покорпел над реставрацией и улучшением своего учреждения и сумел переделать многое внутри на полученную ничтожную сумму после того, как… — Извините, но персоналу, да и остальным посетителям в целом запрещено проносить сюда какие-либо предметы, угрожающие здоровью и жизни тех, кто здесь находится. — холодно, но с некоторой тенью сочувствия сказала врач. Будучи лишь на семь лет старше своей пациентки, она еще прекрасно и отчетливо понимала все то, что та может чувствовать. Даже с учетом того, что это была лишь третья фраза Харли, вообще произнесенная за все это это время. Да и разве найдется тот, кто не сможет понять? — Но я могу предложить вам чашечку кофе. Какой предпочитаете? — пытаясь хоть как-то сгладить свою мнимую вину, подтвержденную слегка недовольным выражением лица Квинн, добавила женщина. — Было бы неплохо. — сравнительно оживленно отозвалась девушка и поёжилась, недоверчиво обхватив себя за плечи. — Если можно, то… американо со сливками и без сахара. А еще лучше не в чашке, а в кружке. Побольше. Психиатра очень обрадовали эти тусклые, но все же замерцавшие на секунду огоньки энтузиазма в глазах Харли. А так как то, что та вообще позволила санитарам притащить себя сюда и даже завела какую-то беседу с врачом, — было явлением уникальным, то упустить возможность максимально расположить к себе особенную пациентку, являлось чем-то строго непозволительным. Женщина лишь согласно закивала и мягко улыбнулась. После подала какой-то знак санитарам и вышла из этой холодной бетонной коробки, почему-то называющейся «комнатой для проведения сеансов». Конечно, как бы снисходительно и добросердечно она и не относилась к Квинзель, а все же меры предосторожности соблюдала. Никто не исключал того, что весь этот «цирк» — лишь хорошо выполняющийся план Джокера, сумевшего и на этот раз подговорить на соучастие свою податливую обожательницу. Значит, что в любой момент он, со своей группой вооруженных шестёрок может влететь сюда, снять наручники со своей королевы и, легко схватив её за руку, расстрелять здесь всех, кто прятался и тех, кто еще ничего не успел сообразить. Вот тогда-то они дружно посмеются на могилке глупого доверчивого врача, который даже о том не зная, существенно помог им совершить задуманное. Лишь такое себе ржавое звено в этой цепи, в любой момент готовое рассыпаться и исчезнуть. Харли осталась одна. Ну, как одна, — под пристальным надзором огромных санитаров и прочей охраны, стоящей за пуленепробиваемым, шумоизолирующим стеклом. Но даже под их немигающими взглядами она чувствовала себя одинокой. Словно, пришлось лишь врачу выйти отсюда на пару минут, как она тут же осталась единственным человеком во всей этой больнице, стены которой так же напрочь пропахли противными медикаментами. Она заёрзала на стуле, безуспешно пытаясь хоть чуть-чуть сдвинуть его в сторону, чтобы усесться поудобнее, но, потом вдруг вспомнила, что вся немногая мебель в этой комнате наглухо приделана к полу, на случай, если взбешённому пациенту удастся вырваться из смирительной рубашки или прочих оков, и он решит напоследок стукнуть доктора стулом по голове и опрокинуть стол. Даже смешно это себе представить — насколько нужно быть не в адеквате, чтобы так глупо и неосторожно действовать? Потом, уже инстинктивно она приподняла руки, проверяя прочность наручников и цепей, приделанных к петельке на столе и еще раз убедилась в том, что мистер Аркхем действительно здорово постарался, когда восстанавливал здесь все из руин — холодные металлические звенья, на первый взгляд хрупкой цепочки, равнодушно впивались в ее бархатную алебастровую кожу, стоило ей лишь потянуть руки вверх. Устало выдохнув и поморщившись, Квинзель повернула голову вправо, обратив свое внимание на зарешечённое маленькое окошко под потолком, служащее сейчас единственным источником белого света, как бы нарочно напоминающего о том, что за стенами проклятой лечебницы жизнь все еще идёт своим чередом. Девушка даже на секунду пожалела о принятом решении, даже подумывая о том, чтобы послать все это к черту, вырваться из цепкой хватки назойливых медиков и умчаться к своему ненаглядному, чтобы слезно заявить о том, что её вновь оскорбили и унизили, словно она простой, ничего не значащий человечек. А послушает ли он её? В первый раз она подумала о том, что как можно скорее хочет увидеть своего лечащего врача, чтобы высказать все то, что так долго сдавливало её грудь, по ощущениям напоминая десятитонную глыбу. И эти явно противоречащие друг другу мысли позабавили Харли, отчего она склонила голову вниз и глухо захихикала. А она вообще хоть когда-нибудь знала, чего конкретно хочет? Десятки… нет, сотни вопросов. Сотни вопросов и давящий ком в горле, вызванный отчаянием и страхом неизвестности, в которую она сама себя и отправила. Но при этом, не была уверена до конца в том, что сейчас все бы могло быть по-другому, если бы она была чуть умнее и расчетливее в своих решениях и действиях. И всё-таки не самое худшее время для того, чтобы начать верить в неотвратимость предначертанного пути. — Извините пожалуйста, что так долго, ой… — запыхавшись, пролепетала врач, резко влетев в комнату с кружкой американо в руке. — Пришлось спускаться, потом искать кружку, а там еще и автомат не совсем исправным оказался, ужас. Но всё же вот, как вы и заказывали. Была рада помочь. С этими словами тёмноволосая женщина осторожно сняла наручники с пациентки, полностью положившись на своевременность действий санитаров, придвинула слегка теплый ароматный напиток ближе к Квинзель и сама села напротив. Потом деловито положила на стол какой-то толстый блокнот с отрывающимися клетчатыми листами и важно поправила выбившиеся из идеальной прически пряди. Блондинка ничего не ответила, и даже не удостоила пришедшую взглядом, а лишь с сумасшедшей желанной улыбкой обняла холодными ладонями объёмную керамическую кружку и блаженно прикрыла глаза, наслаждаясь теплом, медленно разливающимся по её телу и ароматом кофе, к которому она всегда имела неоправданную страсть в независимости от ситуации. Врач не стала прерывать девушку, отдаленно утопающую где-то далеко в своих грёзах, а лишь потупила взгляд и застучала пальцами по столу, надеясь на то, что Квинн заговорит первой. Сделав небольшой глоток и наконец ощутив приятный сливочный привкус во рту, девушка прошептала: — О Господи… это же даже лучше, чем… — Чем что? — сухо поинтересовалась врач, безуспешно стремящаяся завести диалог. Харли лишь смерила её насмешливым взглядом, в это же мгновение заставившим психиатра усомниться в прогнозируемой продуктивности сегодняшнего сеанса. М-да, врачу все еще было невдомек, что Квинн заговорит только тогда, когда сочтет это нужным, или же найдёт, что сказать. Так что велика возможность того, что персоналу придется ждать этого еще одну неделю. А может и больше. — Как вас зовут? — вполголоса спросила девушка и равнодушно посмотрела на психиатра — Меня зовут Софи. Софи Маккаллистер. — холодно отозвалась женщина, внутренне радуясь этому микроскопическому сдвигу. Квинн лишь нервно захихикала, вновь наклонив голову вниз. — Мак-каллис-тер… — сквозь смех шепотом смаковала она, не на шутку пугая своим переменчивым поведением врача. — Неужели я сказала что-то веёелое? — непонятливо поинтересовалась Софи и вопросительно приподняла бровь. — Нет, что вы. Просто, знаете… такая… типичная английская фамилия, что мне даже стало немного не по себе. Должно быть, для вас оскорбителен тот факт, что я с вами даже не поздоровалась? Извините. — непринуждённо пролепетала Харли, вновь устремила смутившийся взгляд на свои колени и нацепила ехидную улыбку. Врачу было очень трудно понять то, что хочет этим выразить ее нетипичная пациентка. Зная Квинн, она могла сказать это лишь для того, чтобы попытаться задеть, или же просто от того, что слегка расслабилась благодаря кофе, которое, возможно и сподвигло ее нести всякую чушь. А может, все же не стоило искать здесь какую-либо следственно-причинную связь и просто принять тот факт, что девушка без задней мысли озвучила то, что ей показалось нужным. — Ладно. Собственно, чтобы вы пришли в себя и положительно настроились на хоть какой-нибудь диалог, я, пожалуй, расскажу немного о себе. — вздохнула Софи и отодвинула блокнот. — Помимо общей информации по типу моего имени и фамилии, хочу проинформировать вас о том, что я пишу книгу. Вообще меня интересовали преступники, которые страдают какими-либо психическими расстройствами. Ведь такие люди мыслят совершенно по-другому и… всегда было интересно понять: продумывают ли они свои шаги, либо действуют, ориентируясь лишь на интуицию и собственные желания. Харли лишь фыркнула и устремила взгляд в потолок. Когда-то… очень давно, еще будучи целеустремленной и амбициозной студенткой, считающей что абсолютно все вопросы в этой жизни решаются деньгами или через постель, она особо не задумывалась о том, что её ждет дальше. Ведь, как ей казалось, она уже всё чётко продумала наперёд, собственноручно проложив себе гладкую дорогу к неминуемому успеху. Она с энтузиазмом занималась воздушной гимнастикой долгие двенадцать лет, и с лёгкой душой бросила свое хобби, когда придумала новый план. Квинн решила, что не хочет больше следовать советам и желаниям матери и не собиралась становиться спортсменкой, которую крутили бы по ТВ на спортивных каналах и шкафчики которой были бы сплошь забиты бесполезными медалями и громоздкими кубками. Нет. Обучаясь в университете, она и вправду изредка пользовалась своими акробатическими навыками, но совершенно в противоположных целях. Мама умерла, а значит, что вспоминать какие-либо ее наставления — делать себе еще больнее. Возможно, это нездоровое принятие смерти собственной матери и спровоцировало её первый «сдвиг по фазе». Харли захотелось написать книгу, причем в нескольких частях. Ей не представлялось интересным описывать нудные будни врача, мысли больных на голову пациентов и то, как их по расписанию накачивают нейролептиками, нет. Ей нужна была кровь, ей нужен был огонь, который бы заставлял читателя одержимо перелистывать страницу за страницей и после бежать в книжный магазин за следующей частью. И появление Джокера в ее жизни сыграло ей на руку. В процессе бесед с ним, она поняла, что это именно то, что она искала всё это время. Но, к сожалению, оказалась более худшим манипулятором, чем он сам. И это Квинзель осознала тогда, когда невольно отложила черновик с записями куда подальше, проводя сеансы с ним уже без цитирования почти всех его слов в тетрадь. Как же ловко он отнял у неё единственную мечту, которая, впрочем, здорово помешала бы ему сделать Харли такой, какой ему хотелось её видеть. — И конкретно ваш случай меня заинтересовал. Вы та, кто находился под неоспоримой волей безумного маньяка на протяжении нескольких лет, та, кто успела побывать в известном всем отряде Аманды Уоллер и являетесь единственной, кто освободился оттуда досрочно. Вы тот пример стойкой личности, которая не изменилась и не пропала под градом жестоких неудач. — одержимо лепетала Маккаллистер, активно жестикулируя. — Пожалуй, всю книгу целиком я посвящу именно вам. Но только с вашего позволения, конечно. — Ладно. Я расскажу всё, что посчитаю нужным. — её голос уже не выдавал никакого волнения. — Но поймите, что я делаю это не для вас, а для себя. И не нужно раскидывать передо мной конфетти, изображающее вашу признательность и сочувствие ко мне, прекратите. Врач улыбнулась и согласно кивнула, вновь придвинув к себе свой блокнот и вынув ручку, зажатую между его металлических пружин. Для всей больницы в целом был удивителен тот факт, что Харли Квинн пришла к ним сама. Сама. Это случилось неделю назад, но явно уже было передано всем ближайшим районам и записано в какую-нибудь книгу уникальных происшествий. Это был вторник, поздний вечер, когда уже осуществлялся последний обход дежурного врача перед уборкой. Никто и не думал принимать каких-либо ночных гостей, но медсестра, находившаяся в это время на ресепшене, вдруг услышала неистовый стук в двери, со стороны улицы. Женщина подскочила от испуга, но открывать незваным посетителям так и не решилась. Впрочем, стук всё не прекращался, даже не убавляя своей силы и частоты, как будто тому, кто находился по ту сторону двери, срочно нужна была какая-то помощь, и если его не впустят внутрь, действительно может случиться что-то страшное. Медсестра позвала трёх санитаров, чтобы было сподручнее и наконец они отперли замки, находясь уже во «всеоружии», ведь никак иначе нельзя было бы отреагировать на такого рода вздор, творившийся на территории лечебницы в девять часов вечера. Через считанные же секунды, практически к ним в ноги упала девушка со спутанными светлыми волосами и лицом, густо перемазанным потекшей тушью и чем-то похожим на сажу. — Я пришла. — ослабленно выдавила та и обмякла в руках санитаров. Вначале, во всеобщей больничной суматохе никто и не понял, кто это такая. Больше их заботил вопрос, как этой пигалице удалось так успешно пройти мимо колючей проволоки и неподдающихся ворот. Да и к тому же та себя никак не выдавала: совершенно обычная, мешковатая толстовка с длинными рукавами, чёрные джинсы и… разноцветные кончики белокурых волос. Не стоит говорить о том, что у персонала сразу же все встало на свои места, как и о том, что никто из работников в тот день спать не отправился. Благо, каким-то чудом удалось не переполошить больных, но лишь из-за того, что гостья была в бессознательном состоянии и не создавала никаких посторонних шумов. На следующий же день, когда в её палату с самого утра безустанно продолжали таскаться почти все врачи лечебницы и приставать со своими типичными вопросами, новость о её внезапном и необъяснимом появлении в этом месте расползлась уже повсюду, почти мгновенно добравшись до местных новостей. Вот это же был шум. Как-будто бы вчера к ним наяву снизошел антихрист, не меньше. Но, ко всеобщему сожалению, за всю эту муторную неделю Харли больше не проронила ни слова, хотя ела и вела себя вполне исправно, что неплохо удивило персонал и самого доктора Аркхема, который, впрочем, любил наведываться к той по два раза каждый чёртов день, пытаясь разговорить и добиться хоть каких-то объяснений. Но… безуспешно. Пока что для всех это являлось страшной загадкой, наравне с пирамидами Хеопса и Бермудским треугольником. Хотя, и те феномены имели несколько предположительных разгадок, в отличие от этого. И если Софи удастся узнать что-то — это будет неизмеримым успехом. Это, несомненно повысит ее авторитет среди других врачей. — Я была и впрямь обескуражена новостью о том, что вы здесь. Это же… это же что-то невероятное. Это как будто лисица намеренно лезет в зубастый капкан, это как… как добровольно сигануть со скалы в бездонную пропасть. — воодушевленно продолжала женщина. — Я приехала сюда только ради вас, понимаете? Просто представьте на секунду, как всем интересны ваши мысли, природа ваших поступков в целом! — Достаточно. — сухо произнесла Квинн и подняла руку. — Мне не особо приятно думать о том, что все, что я вам расскажу, разлетится по всей больнице, да еще и навсегда останется в ваших книгах. Так что, если вы и хотите потешить свое любопытство и услышать от меня то, что хотите, то настоятельно рекомендую вам упрятать блокнотик куда подальше. Можете написать потом по памяти. А также обещайте мне хотя бы какую-то конфиденциальность. Макаллистер потупила взгляд. Неужели это все зря? Неужто у нее вновь ничего не получится? Но нельзя было отрицать то, что ни в коем случае нельзя было ослушаться Квинн. Иначе, ничего не прибудет ни к той, ни к другой. И Харли это отлично понимала, решив, что все же не грех воспользоваться полной уязвимостью врача перед ее величеством. Но информация дороже. Намного дороже её личных «хотелок» и жалких планов. — Как вам угодно. — с тенью грусти в голосе произнесла врач и убрала канцелярские принадлежности обратно в сумку. Квинн облегченно выдохнула и дружелюбно улыбнулась на мгновение возненавидящей ее, Софи. Все же это было лучше, чем потом узнать из какой-нибудь дешевой, распиаренной писанины много чего нового о себе. И все же это заставило ее корить себя за то, что она когда-то и сама планировала поступить примерно так же. — Славно. — бодро отозвалась Харли и педантично пригладила свои волнистые волосы.***
Время как будто бы и вовсе остановилось, как в самой больнице, так и за ее пределами. По окнам беспрестанно барабанил дождь, настойчиво пытаясь прорваться внутрь, а с нижних этажей периодически слышались чьи-то сухие реплики, коими между собой обменивался персонал и лязг медицинских инструментов, перевозимых в металлических биксах. Даже казалось, что все это являлось лишь плохо разработанной компьютерной игрой — работники говорили так, словно были запрограммированы заранее на все то, что они должны сказать, а сюжет и вовсе оставлял желать лучшего. Графика — ну еще куда ни шло. Харли похрустела пальцами, после чего по отдельности начала разминать каждый из них, будто в них и вовсе долгое время не поступала кровь. Выглядело это странно и даже немного раздражающе, но для таких как Квинн — это норма. Так что Софи продолжала терпеливо ждать того момента, когда блондинка наконец скажет что-нибудь по делу. Потому что пока что ее удивительная пациентка ограничилась лишь вопросом: «Любите ли вы яблоки в карамели?» и какой-то легкой детской песенкой, каждый раз обещающей засесть в голове надолго, стоит ее услышать от кого-либо еще лишь раз. — Буквально год назад я делала самокрутки из стодолларовых купюр. А… ахах. — смущенно прервалась девушка и вновь устремила взгляд вниз. — А еще в тот же самый момент кляла ваш чертов Аркхем, подмечая, что когда-нибудь точно отправлю его в воздух… — В жизни действительно многое меняется. Для этого даже не нужен чрезмерно длительный отрезок времени, ведь все можнт кардинально измениться уже на следующий день. — спокойно рассуждала врач. — Но вы сделали огромный, благой шаг навстречу своему восстановлению. Это уже начало чего-то нового. Квинн лишь скучающе посмотрела на нее, будто и сама уже прекрасно это понимала и вполне была довольна собой за такой отчаянный, но не лучший для нее шаг. Впрочем, этот случай мог бы являться еще одним подтверждением ее иногда проявляющегося раздвоения личности. Хоть и при этом блондинка уже не особо беспокоилась о том, что, скорее всего, вряд ли ей удастся вообще выбраться отсюда вновь, так же ловко. — А сейчас вот сама… добровольно запрыгнула в эту дрянь. — выдохнула девушка и горько усмехнулась. Но у Харли больше нет ключа к свободе. У нее больше нет защиты и уважения. У нее больше нет Джокера. И вряд ли отсутствие многих нужных элементов позволит собрать пазл так же идеально, как ей и удавалось раньше. А если у нее и не получалось что-то сделать, то она своими же руками деформировала лишние куски и ставила их туда, куда считала нужным. Возможно, именно из-за этого в ее жизни всегда было место неоправданному безумию. Но сейчас она уже так не сделает. Как можно схитрить в этот раз, если даже последние лишние элементы канули куда-то в безызвестность и ее картина, которую она все время пыталась выстроить идеально даже тогда, когда находилась в отношениях с Джокером, просто стала похожа на какой-то жалкий монумент ее необдуманных решений, с жалким пустым островком посередине? Пусто. Поздно что-то менять. — Все лишь привыкли позиционировать нас как двух психопатов, которые в прямом смысле абсолютно без ума друг от друга. И привыкли думать, что там, в нашем скрытом от всех «логове», меня избивают каждый вечер из-за того, что я лишь громко шмыгнула носом. — мрачно проговорила девушка и наконец посмотрела на врача. Софи, как и обещала, больше к своему блокноту не притронулась. Но ее грела мысль о том, что она обладает в действительности отличной памятью, а также о том, что в кабинете есть камеры, которые записывают видео со звуком. А вот этот последний факт вполне обнадеживал — после некоторых манипуляций с техникой, она сможет прослушивать это все столько, сколько захочет и наконец сможет выставить в свет свое творение, описывающее такую неповторимую историю о людях-анархистах, так доселе и не получивших должного наказания за все свои грехи. Но она также и пообещала себе, что не станет ничего перевирать и не изменит ни единого слова, сказанного ее особенной пациенткой. Женщине хотелось, чтобы в ее книге отпечаталась какая-то часть личных душевных переживаний Квинн. Ведь если она напишет эту книгу полностью собственноручно, всячески изменяя основной ход событий и убирая «лишнее» — то это будет лишь призрачным отблеском того, что она в действительности хотела бы передать своим читателям. В ее книге тогда не будет никакой особенности и ее труды и терпение вовсе не окупятся в будущем, а лишь пропадут так, будто ничего она и не делала. — Впрочем, ладно. Началось все в последних числах августа. Двадцать восьм… нет, двадцать… да и не важно совсем. Просто в самом конце лета. — отмахнулась девушка, нехотя начиная свой рассказ, все так же не удостоив врача своим взглядом.***
В тот злосчастный день, когда Квинн наконец поняла, что ее мир неизбежно близится к нещадному разрушению, ей приснился какой-то странный сон, посетивший ее как раз в тот момент, когда девушка находилась в сладостной полудреме перед пробуждением. Абсолютно нагая, она ходила босиком по холодному снегу, едва утопая в нем по щиколотку. Что было самым пугающим, так это то, что вокруг была абсолютная пустота. Просто чистый лист. Вдали не видно было ни деревьев, ни домов, ни каких-либо вообще объектов, а на небе не было ни единого облака. Хотя, может быть они и были, но к сожалению не могли быть отчетливо видны на таком же пустынном, белоснежном поднебесье. Из ближайших звуков был лишь хруст снега под ногами. Это не было бы столь кошмарным, если бы в этой тишине Квинн не слышала стука своего сердца. Девушка все шла и шла, ничем не руководствуясь, но отчетливо понимая, что так никуда и не придет — это что-то за гранью реальности. И она будет идти так бесконечно, сопровождаемая лишь тихим хрустом снега и страхом, необузданным страхом, не отпускающим ее ни на мгновение. Вдруг, что-то все же разразило мертвую тишину. Прислушавшись, Харли поняла, что это чей-то голос, причем явно звучащий неподалеку. Развернувшись и настороженно замерев, в надежде четко определить источник, она обнаружила, что он звучал буквально отовсюду. И вдалеке, и за ее спиной. Неужели он раздается в ее голове? Черт, что за вздор?! — Да Харли, твою мать! Открой глаза! — возвысив голос, нетерпеливо произнес Джей и одарил девушку звонкой пощечиной. Квинн нехотя открыла глаза, и лишь через секунду, привычно сфокусировав взгляд, она обратила внимание на Джокера, сидящего на диване у нее в ногах и презрительно пялящегося на нее. Пока что до нее не доходило абсолютно ничего, не считая того, что вчера явно произошло что-то очень нехорошее. Вот только, почему она почти ничего не помнит? Она привстала на локтях и посмотрела на свои ноги, лежавшие у него на коленях — сейчас хотя бы стало ясно то, почему ей во сне чудился снег. К ее щиколоткам были приложены два маленьких пакета со льдом, отчего девушка озадачилась еще больше. — Спасибо за то, что подтвердила, что все еще жива. — с усмешкой произнес он и оторвал от рулона длинный кусок бинта. — Что случилось? Почему я в таком состоянии? — озабоченно поинтересовалась Квинн и забегала взглядом по залу, который освещала лишь огромная хрустальная люстра, висящая прямо над их головами. И лишь в этот момент Харли мельком обратила внимание на единственное дальнее окно, которое было не до конца завешено — на улице было темно. Может, это все же раннее утро? На ближайшем кофейном столике лежали новые и использованные ватные диски, неаккуратно оборванные куски марли и пинцет. Также на нем покоились и обрывки какой-то белой ткани, испачканной кровью — все это пребывало в абсолютном хаосе, все было перемешано и черт только знает то, как Джокеру удавалось каждый раз безошибочно выуживать оттуда то, что ему было нужно. — Вообще я рассчитывал на то, что ты сама мне это объяснишь. — апатично отозвался мужчина, аккуратно убирая лед с ее ног. — Я не… — Ах да, ты ведь ничего не помнишь, точно. — с непонятной досадой произнес он и ухмыльнулся. Это могло еще раз подтвердить версию о том, что дела плохи. Да даже очень. Разве человек, у которого все хорошо и спокойно, может однажды ни с того ни с сего проснуться в таком искалеченном виде, при этом практически не помня того, что вчера с ним все же произошло? Бонусом еще являлось и то, что Харли даже не знала, какое вообще сейчас точно время суток. — Мне всегда казалось… нет, у меня был план, в успешности которого я был уверен безоговорочно. И это ты, Харли. — мрачно произнес он и приложил смоченный в чем-то ватный диск к ссадине на животе девушки, от чего та еле слышно пискнула. — И вот, мой корабль дал крен. Сам же себе сочувствую. Он шумно выдохнул, швырнул Квинн небольшой рулон хлопковых салфеток и отошел к тому самому, единственному отвешенному окну, у которого, по крайней мере, может молча простоять еще около получаса. Джокер часто так делал, когда впадал в какое-то замешательство, когда даже уже не было смысла проявлять привычную ему агрессию. Просто какая-то немая пустота и жалость к себе, за то, что столько времени было потрачено им впустую. Пожалуй, это чувство он мог испытывать только к собственной персоне, но случалось это крайне редко. Скорей это можно было назвать личной идеализацией и самовлюбленностью — уверенностью в том, что оплошав однажды перед самим же собой, он будет достоин самой мучительной смерти. Которую, впрочем, мог же сам себе и придумать. Но сейчас, все его ошибки, как ему казалось, заключались лишь в существовании Харли Квинн. Раньше ему казалось прекрасной идеей — убить в девушке дотошного доктора Харлин Квинзель, оставив рядом с собой что-то неописуемое, усовершенствованное. Вот только, у каждой безделушки есть неустановленный «срок годности», когда-то все же наступает та конечная точка, когда ее просто невозможно будет использовать и приходится выбрасывать на помойку, при этом выбрасывая и частичку своего прошлого, освобождая место для прекрасного будущего. Харли еще немного повозилась со своими травмами, природу которых все еще не смогла установить, скинула на пол использованные лоскутки, наряду с кусками ваты, марли и бинта и осторожно выглянула из-за спинки дивана, подобно щенку, бессовестно сгрызшему тапок своего хозяина. — Но что случилось? — с явной робостью в голосе, поинтересовалась девушка, жалостливо глядя на спину Джокера, все так же молча смотревшего в окно. — В чем я провинилась? Когда он молчал, не обращая на нее никакого внимания — это было знаком пострашнее того, когда он повышал на нее голос, или же швырялся ножами в очередном приступе. Не-ет, это намного хуже. В такие моменты его поведение вообще никак нельзя предугадать, а особенно было страшно за то, что девушка точно не сможет в случае чего защититься, находясь в таком состоянии. Харли это прекрасно понимала, так что надеялась лишь на лучшее, настолько, насколько вообще сейчас было возможно в ее положении. Но что же она сделала такого, из-за чего ее Пуддинг был настолько расстроенным? Она по пальцам могла пересчитать те моменты, когда вела себя сравнительно адекватно, при этом предпочитая в основном отдаваться безумию с головой. И она творила много всяких глупостей, но каждую из них Джокер ей любезно прощал, а иногда даже поощрял, если дело хоть как-то касалось мышки-Бэтси, для которого эта парочка безустанно строила козни на протяжении уже нескольких лет. Но что-то вдруг пошло не так. И интуиция подсказывала Харли, что умиленной улыбочки и приторного «прости», ей на этот раз будет недостаточно. Кажется, что уже вообще ничего из ее проверенного арсенала для этого случая не подойдет. Прибегнуть к особой тяжелой артиллерии она не решалась, все еще с опаской руководствуясь своей забавной, но правильной поговорке еще из детства: «Не беспокой беспокойство, пока оно не побеспокоило тебя». — Оо, тыковка. Ты вчера просто заставила меня задуматься, причем крепко. — усмехнулся он, повернул голову в профиль и покосился на Квинн, немного подрагивающую от нарастающей тревоги. Забавно. — Я просто не могу предста… — Тише. Если задаёшь вопрос, то уж прояви уважение и выслушай ответ, прежде чем вставлять свои бессмысленные реплики. — раздраженно перебил он девушку и резко развернувшись, посмотрел ей прямо в глаза. Его наконец удовлетворило это немое смирение в ее взгляде, означающее то, что он без лишнего беспокойства может продолжать. — Хорошо, мистер Джей. — пролепетала блондинка. — Аааа… — недовольно простонал он, схватившись обеими руками за голову. — Твою мать, я же просил… не единого слова! И в это самое мгновение, в сторону Харли полетел первый попавшийся ему под руку предмет — дорогая хрустальная ваза, теперь распластавшаяся у противоположной стены комнаты в виде множества маленьких прозрачных осколков. Впрочем, импровизированное оружие нарочно было брошено чуть поодаль от мнимой цели, так что ничего страшного пока не произошло. От испуга и жалости к разбитой вазе, девушка вжала голову в плечи и прикрыла рот ладонью — честно говоря, ей самой было непонятно, что сейчас ее беспокоит больше: свое собственное здоровье или же изящный хрустальный сосуд, когда-то забранный ею из дома какого-то зажиточного богача в качестве своеобразного трофея, а теперь вот так павший, что называется, смертью храбрых. Нездоровая дилемма. — Вот. Прекрасно. — спокойно произнес он, блаженно прикрыв глаза. Харли в этот момент одновременно мучал необъяснимый страх перед неизведанным и легкая саднящая боль по всему телу, которая пощипывала еще неприятнее из-за того, что была в свое время щедро залита дезинфицирующими средствами. Как же хотелось, чтобы время шло чуть быстрее и весь этот ад закончился, а эти дурацкие ранки наконец затянулись, перестав причинять дискомфорт. По крайней мере, пока что ей от него нужен был хотя бы какой-нибудь знак, подтверждающий то, что сегодня она не погибнет. — Ты действительно возвысилась в моих глазах, когда несмотря на все преграды и запреты пронесла в больницу пулемет, помогший моему скорейшему освобождению. Кто в этом мире не ценит людей, которые умеют изворачиваться даже в таких противоречивых ситуациях? Ты же заведомо не знала, что я буду делать. То есть… а вдруг, я планировал убить конкретно тебя и ты в тот момент так легко сдалась бы в лапы едва знакомого тебе человека, да при этом еще и психа? — ухмыльнулся он и на секунду потупил взгляд. — Хотя, впрочем, это тоже своего рода проявление безрассудной легкомысленности, но… не суть. Харли нервно сглотнула и поежилась, пытаясь устроиться поудобнее, хоть это и было действом слегка проблематичным в данный момент. Пока что его речь и поведение в целом не представляли для нее особой опасности, так что можно было даже расслабиться. Нужно было лишь молчать, просто не произносить ни слова. Конечно, если она все же не хочет остаться без языка. — Я бы не стал говорить, что ты сделала что-то из ряда вон выходящее, но… — он нахмурил брови и заиграл желваками. — Харли, ты угасаешь. Ты угасаешь с каждым днем, и, поверь, это действительно отображается в каждом твоем действии. — Но Джей, я правда не понимаю, что такого я сделала? Мы ведь вчера слаженно осадили Боуэла. К тому же выполнили это с превосходной выручкой. — непонимающе произнесла она. — Да, может сперва это далось нам не так легко, но мы ведь прикончили его, вместе со всей его же семейкой. Одной нашей проблемой меньше, слышишь? Почему тебя это совсем не радует? Джокер усмехнулся, зажмурился и отрицательно покачал головой, от чего Квинн смутилась, подумав, что вновь сказала что-то несуразное. Хотя, лучше бы она и впрямь сказала бы какую-нибудь глупость. — «Мы убили». — задумчиво процитировал он. — Харли, это я убил его. Я. Пустил ему пулю в лоб только из-за того, что он угрожал прирезать тебя. А что было бы, если бы у меня была не такая хорошая реакция и он успел бы перерезать твою глотку еще до того… ааа… — раздраженно простонал он и схватился за волосы. Перед его глазами вновь вырисовывалась эта картина: Квинн покорно стоит прижавшись спиной к высокому смазливому парню в деловом костюме, но не потому, что она хочет этого, а лишь потому, что у ее бледной шеи красуется острое лезвие, готовое лишь одним молниеносным движением хозяина окропить белый дорогой ковер кровью клоунессы. Она безнадежно смотрит на возлюбленного, безуспешно пытаясь высвободиться из цепкой хватки противника и лишь одними окровавленными губами шепча жалостливое: «Помоги». «— Неужели ты пожертвуешь своей честью только ради этой девчонки? А знаешь, какой бы куш ты мог сорвать, не отвлекаясь на нее, м?» Джокер и так сделал все так, как хотел и собрал все, что ему было нужно. Пускай Сэм Боуэлл, еще почти сутки назад бывший папочкиным миллионером и избалованным выскочкой, решившим, что у него все же хватит сил покуситься на самого Джокера, уже мирно лежал в братской могиле вместе со своими головорезами и ближними родственничками, фраза, сказанная им той ночью, все еще крутилась в голове у мужчины. «Неужели ты пожертвуешь своей честью только ради этой девчонки?» Нет, Джокер просто не смог бы поступить иначе. Каким бы хладнокровным и беспощадным он ни был, ему бы не удалось вот так легко смыться отсюда, зная, что с его и без того обессилившей королевой сейчас делают бог пойми что. Он ни за что не смог бы оставить ее той ночью, даже если бы пришлось ставить на кон все деньги, которые его команда только успела вынести из этого дома. Квинн безусловно дороже всего этого, и пусть даже потому, что создал он ее сам. Мужчина словно видел, как ее, подобно разорванной тряпичной кукле затаскивают в машину, а потом, после непродолжительной поездки вышвыривают на каком-нибудь пустыре. И она еще живая, лежит на боку, скрючившись от боли. И больно ей не от того, что несколько совсем молодых парней избивали ее ногами, с намерением выместить на ней всю свою злость, а заодно и надсмеяться над Джокером, нет. Лишь от того, что он ее оставил. Вот так просто оставил и все. Даже не повернулся на ее отчаянный крик. Хотя, может, он имел место быть лишь в ее голове, поэтому он этого и не услышал. Но ничего страшного, она простит ему и это. Ему нужно было поступить именно так. И вот она делает последний выдох, даже сейчас не переставая думать о нём. В свои последние предсмертные минуты она постаралась вместить всю свою любовь к Джокеру. Пусть даже совершенно неоправданную и одержимую. — Прости, но я ведь знала, что вы с ребятами подоспеете вовремя. Я просто… я даже не знаю, что я могла бы тогда предпринять, чтобы выпутаться. — с досадой выдавила Квинн и всплеснула руками. — Я лишь волей случая попала в его ловушку, я тогда... просто хотела тебе помочь. — Помочь? Ты хотела мне помочь? — с насмешкой переспросил он и сощурился. — Ты могла бы прекрасно помочь мне, если бы делала тогда все так, как я тебе сказал! — Прости. — еле слышно прошептала арлекина. В комнате повисла звенящая тишина. Девушка огорченно потупила взгляд, даже слегка страшась посмотреть в сторону разъяренного Джокера. Он лишь прошелся по комнате туда-сюда, бессильно сжимая кулаки в попытке хоть как-то контролировать свой гнев и наконец прислонился к холодной стене, скрестив руки на груди и посмотрел на блондинку. — Раньше ты не стала бы извиняться. — вполголоса добавил он. —Харли Квинн никогда не извинялась искренне. Была ли она его ошибкой? Вряд ли. Скорее всего лишь опытом, в процессе которого он понял, что просто не способен работать с кем-то еще, а тем более с напарницей, которая к тому же совершенно не имеет тормозов, и зачастую совсем не поддается ему даже тогда, когда следовать какому-либо выстроенному алгоритму действий, было бы очень кстати. Ночью они грабят и убивают людей, устраивая погромы на просторных улицах Готэма, а потом, как ни в чем не бывало сбросив с себя испачканную брызгами крови одежду, занимаются сексом в своей спальне, находящейся на втором этаже огромного особняка на отшибе. Это все так неправильно… неужели он действительно посвящает большую часть своей жизни Квинн? Девушке, которой просто «повезло» в свое время стать его лечащим врачом. Какой абсурд. С ней никогда не было скучно — она всегда придумывает что-то нелепое, безустанно несет вздор в самые неподходящие для этого моменты и целыми днями мурлычет себе под нос разные заразительные мелодии. Просто взять и выкинуть ее из своей жизни прямо сейчас, — было неимоверно глупо. Глупо, но все же действенно. Он еще не знает, что будет делать без нее, но точно принимает тот факт, что так будет лучше и ему, и ей. У него больше не будет никаких привязок и причин на то, чтобы думать о ком-то еще кроме себя, а она наконец освободится от этого болезненного попечительства, и, возможно, даже сможет нормально жить. Наверное. Боль будет сильной и резкой, но так же быстро затухнет. А впрочем, Джокер никогда ее не боялся. Уязвимость — вот главный порок для него, а остальное и вовсе не имеет никакого смысла.***
Квинн всё помнила. Прекрасно помнила, но почему-то не считала это тем, за что на нее нужно так злиться. Она ведь просто попросила помощи, ничего более; и всегда так делала, когда оказывалась в трудных ситуациях, когда спасти ее мог только Джокер. Впрочем, только на его покровительство ей и представлялось возможным надеяться. Она безнаказанно делала все, что только могут показывать в «экшн-фильмах»: никогда не платила в магазинах, разбивала окна в различных зданиях просто потому, что ей в тот момент этого захотелось и безнаказанно отнимала жизни у людей, даже в какое-то мгновение перестав страшиться того, что ее все же когда-нибудь поймают за шкирку и зашвырнут в холодную палату Аркхема. Но неужели и этому должен придти конец? Но Харли не очень-то боялась того, что просто не знает, как после этого будет жить одна, — она боялась, что ей прийдется сторониться и опасаться Джокера так же, как доселе делали почти все. Эта нелепая ситуация, приведшая к таким последствиям отнимает у нее уйму роскошных привилегий. А еще… она просто слепо продолжала любить Джокера. Её Джокера. Невыносимо больно было принимать то, что он даже не может сказать вслух то, что хочет, хоть это и прекрасно читается в его помутненном тихой скорбью взгляде. Скажи… пожалуйста, скажи… Ей было бы легче, если бы он прямо сейчас моментально отнял все ее скудные надежды на что-то хорошее. Но Джей как-будто бы специально издевался над ней, буквально заставляя ее чувствовать то, как ее внутренности выворачиваются наизнанку. — Пожалуй, нам не стоит больше пересекаться. Ты еще можешь жить со мной, но при условии, что перепдешь в свою отдельную комнату и… — вдруг запнулся он. — хотя ты можешь свободно перемещаться по всему периметру, но с этого же дня я не скажу тебе ни одного слова и попрошу тебя тоже молчать в моем присутствии. — Подожди, а как же… дела? Как же все это… — рассеянно проговорила девушка. — Смею полагать, что ты больше к этому не относишься. — холодно ответил он, словно делал какой-то важный доклад перед многоуважаемой публикой. — Отдыхай. После этого он стукнул руками по подоконнику, накинул пиджак и вылетел из дома, чувствуя, что все же для него будет полезным оставить ее одну на ночь и как-то отречься от болезненных назойливых мыслей. Она лишь инстинктивно протянула руки в его сторону, но через мгновение увидела перед собой просто захлопнутую несколько секунд назад дверь. Харли обиженно шмыгнула носом и набравшись необходимой решимости, начала потихоньку вставать с дивана, чтобы собрать какие-нибудь вещи по мелочи и перебраться в свою личную комнату, дверь в которую уже на протяжении года открывала лишь для того, чтобы смахнуть пыль внутри. Но лишь стоило ей встать на ноги, по телу пробежала какая-то странная, колюще-тянущая боль. Она вдруг и позабыла, что пока находится в достаточно беспомощном состоянии, из-за вчерашней нелепой травмы, подтвердившей глупость решения убегать от преследования на десятисантиметровых каблуках, думая, что: «ничего плохого с этим никогда не происходило, так почему же неудача должна случиться сегодня»? Наивно и самонадеянно. Но, к сожалению, Квинн понимала это только сейчас, когда единственным вариантом было лишь искать врача, либо терпеть боль, параллельно занимаясь самолечением. По ощущениям ей казалось, что мучает ее растяжение в области голеностопа, ну, по крайней мере, вариантов больше не было. Ноги в районе щиколоток ужасно отекли, а каждый шаг отдавался безумной болью, отчего казалось, что пробираться ползком было бы намного удобнее. Поэтому девушка решила, что пока подниматься по лестнице ей не стоит, а вот добраться хотя бы до туалета было нужно. После, она как ни в чем не бывало рухнет на диван, укроется пледом и проспит всю ночь одна, в ожидании возвращения Джокера. Ей еще до конца не верилось, что его слова были сказаны всерьез и смогут продержаться больше недели — вот он вернется, включит свет в зале, возьмет ее на руки и спокойно перенесет в их кровать, правда, весь последующий день будет смотреть на нее так, словно она враг народа, хотя на деле уже и не будет злиться. А от выездов он ее отстранил лишь из-за того, что она получила такие травмы. Все просто. Нередко случалось что-то похожее, но все же всегда заканчивалось удачно. По крайней мере, Харли очень хотелось бы верить в то, что так оно и будет.***
Этой ночью, примерно в пол четвертого она проснулась от того, что кто-то зашел в дом, предварительно громко по-хозяйски хлопнув дверью. Это был Джокер. Он лениво стянул обувь и прошел в зал, и, судя по всему, намеревался подняться по лестнице в спальню, ибо снова очень устал и не желал тратить свое драгоценное время на то, чтобы сюсюкаться с Квинн. Стараясь не шевелиться вовсе, девушка заинтересованно провела его взглядом и еще раз убедилась в том, что по отношению к ней он проявляет абсолютное равнодушие — он ведь даже не посмотрел в ее сторону. Да даже его раздраженного взора ей было бы достаточно для того, чтобы успокоиться и понять, что у них все так же хорошо. Но Джей уже вел себя так, словно она вдруг резко перестала существовать этим вечером. Харли лишь пожала плечами и зевнула, потому что пока что не могла построить какие-либо логические цепочки из-за вновь внезапно накатившейся дремоты. Прошло всего каких-то несколько минут и Квинзель вновь провалилась в сон, решив оставить свои попытки на примирение на завтра. А точнее, уже на сегодня. Осталось лишь дождаться рассвета. Может быть, еще всему суждено измениться. Утром, неожиданно для себя обнаружив, что проснуться ей удалось лишь в полдвенадцатого, девушка слегка запаниковала. Наверняка он уже уехал куда-то, и скорее всего, как всегда вернется «не в духе», так что и сегодня разъяснить ситуацию ей не удастся. Но вообще, если он приедет чуть раньше… — Ай! — вскрикнула девушка и зажмурилась, резко отстраняя руку от травмированных щиколоток. И черт же ее дернул их потрогать. Приятным было лишь то, что становиться на ноги и ходить, (правда, еще не очень смело) уже было намного легче, чем вчера вечером. Не зря говорят, что в процессе сна человеческий организм может исцелиться. Уже в ванной комнате, за чисткой зубов, Харли отметила следующее: во-первых, это дурацкое оборванное платье ей стоило бы уже снять, во-вторых так же неплохо было бы принять душ, что как нельзя кстати помогло бы ей чувствовать себя хоть на минимум увереннее, а в-третьих… он так и не подтвердил того, что вообще замечает ее присутствие в этом доме. Обычно, когда они ссорились и Харли спала отдельно, по утрам ей всегда приходилось наблюдать записку, с сухим содержанием типа: — Это тебе на завтрак. Поешь нормально. И деньги. Но сейчас ничего этого на столике рядом с диваном она не обнаружила. Не то, чтобы у Квинн не было своих карманных ценностей — она никогда не была содержанкой; но хоть и такое банальное, но все же проявление внимания делало ее чуточку счастливее. Неужели и те чувства, которые она испытывала при прочтении строк, выведенных черной ручкой на обрывке бумаги придется навсегда вычеркнуть из своей жизни? Больно. Но так больно бывает всегда, когда расстаешься с привычкой, ничего страшного. Наконец не без трудностей приняв душ и переодевшись, Харли проковыляла на кухню, решив, что сегодня будет доедать то, что у них вообще еще осталось в холодильнике. Нельзя сказать, что проводить день, довольствуясь «подножным кормом» для нее было огромной мечтой, но все-таки отдавать себе отчет в том, что она просто не сможет дойти сама и до ближайшего кафе, нужно было даже такому человеку как Квинн, имеющим целый букет всяческих психических отклонений. Ее машина стояла в гараже, но туда еще нужно было дойти, а прежде еще и постараться натянуть на и так натерпевшиеся горя ноги обувь. Такое ощущение беспомощности угнетало безумно. И звонить своему Пудингу с просьбой о помощи она все же не решалась. Может, до нее уже начинало доходить то, что все достаточно хреново. Так что ей не оставалось ничего, кроме как весь день проваляться на диване перед телевизором, поглощая все только найденные ею сладости, способные хоть как-то залечить ее душевную и физическую боль. Но перед этим еще предстояло пройти через одно испытание — обрабатывание ран. О, ужас. Харли, даже с ее высоким болевым порогом, казалась сущей пыткой эта неприятная процедура. Еще ладно, когда это делал Джокер: его прикосновения сами по себе были для нее, в некотором роде панацеей, да еще и если бы она тогда посмела хоть как-то дернуться, то с легкостью могла бы приобрести вдвое больше увечий. Но сейчас… признавать то, что ты делаешь это добровольно… брр. В ее воспаленном мозгу все же не так хорошо укладывалась мысль о том, что ей же будет лучше, если она хоть немного потерпит. Хотя, как-то же она дошла до того, что это вообще нужно сделать. — Уродство! — раздраженно вскрикнула она, разматывая бинт, прилипший к коже сбитого колена из-за засохшей крови и каких-то средств, которыми Джокер вчера обрабатывал ее ссадины. С коленями обошлось все еще сравнительно неплохо. Далее пришлось так же снимать бинт, намотанный вокруг сгиба руки и по новой обрабатывать локоть, которому вчера «посчастливилось» быть разодранным в кровь. И это при том, что по логике арлекины до него и дойти не должно было. А тут… Некоторые кусочки марли и ваты были испачканы выступившей сукровицей, отдаленно напоминающей Квинн гной, вдруг начавший источаться из ее неглубоких ран. Да и кто знает, что она вообще там видела — может быть и вовсе то, как маленькие белые черви разъедают ее кровоточащую плоть. Но все же, периодически до крови прикусывая кончик языка и пугливо вскрикивая подобно маленькому ребенку, страшащемуся болезненной прививки, Харли покончила с этим, явно после всего чувствуя себя как герой, достойный увековечивания в книгах. С легкой душей сжегши обрывки марли и ваты в блюдце, девушка достала из шкафчика банку шоколадной пасты, когда-то припрятанной ей на «черный день» и вновь вернулась на свой диван. Ничего интересного по телевизору не шло, так что оставалось лишь пользоваться онлайн-платформами, на которых предоставлялась возможность выбрать что-то по душе. Так меланхолично и неинтересно прошли еще четыре дня, в течение которых Квинн безуспешно пыталась достучаться до Джокера, иногда доходя до таких крайностей, что начинало казаться, что вот-вот и он ей влепит звонкую затрещину, но… ничего не происходило. Он просто не видел ее. Его взгляд даже не фокусировался на ней, продолжая быть постоянно направленным куда-то ей за спину. А что было самым страшным — за все это время он не сказал ей ни единого слова. Вообще. — Джей! Ну же… пожалуйста! — истерично молила она. — Хотя бы посмотри, просто посмотри на меня! В редких случаях на ее несчастные мольбы он реагировал лишь безэмоциональной усмешкой, которая подтверждала то, что он все еще прекрасно ее слышит. И это резало больнее всего. Харли и подумать не могла о том, насколько же была наивной, когда в первые дни считала все это «шуткой», практически не достойной никакого внимания и переживаний. Тогда ей казалось, что и это пройдёт, затянется. Просто из-за того, что так было всегда. Но, черт, как же нестерпимо было осознавать все это сейчас. Понимать, что всего этого могло бы и не быть только если бы тем вечером она предпочла бы остаться дома. — Смотри. — решительно отрезала Квинн и безжалостно полоснула ножом по своей щеке. И сейчас ей было не больно. Но Джей все еще этого не замечал. Тогда она швырнула в окно тарелку. Другую, третью… а он лишь манерно поправил прическу, прошел мимо нее и покинул дом. Но перед этим он кинул на пол небольшой белый платок, при этом и сделал это как-то хладнокровно. Квинзель подняла его и аккуратно приложила к порезу, все еще тяжело дыша то ли от ярости, то ли от удушающего отчаяния. Она опустила руку и через секунду послышался звонкий лязг металла, ударяющегося о кафельный пол. Их уже ничего не спасет. Хотя, хах, ей бы вначале следовало спастись самой.***
Так протянулась еще одна неделя, но с его стороны все так же не последовало ни одной, хотя бы самой банальной реплики. Он мог по неосторожности случайно глянуть на нее, но тут же отводил взгляд куда-то в сторону, что отсекало последние призрачные надежды клоунессы. И теперь наступило принятие. Квинн перестала предпринимать какие-либо попытки хоть что-то восстановить и начала пытаться смотреть «сквозь» Джокера так же, как он смотрел сквозь нее. Она не устраивала истерик, не цеплялась за его руки, не причиняла себе боль, в надежде что это сможет привлечь его, она просто… абстрагировалась. И так было действительно легче существовать в такой обстановке, хоть девушка и понимала, что через какое-то время ей все же придется уехать отсюда. Навсегда. И он не станет выгонять ее так же, как и не станет умолять ее остаться с ним. Ужасно было и думать о том, что ей придется сделать это почти добровольно. Иногда ей казалось, что у Джокера случился рецидив. Харли довольно долго была его лечащим врачом, так что знала некоторые «особенности» его поведения, которые безусловно отличали его от остальных лечащихся в той больнице. Может всё-таки это имело место быть просто потому, что он не был болен? Например, он не стал бы пить что-то из кружки, если бы она не была наполнена до конца; не смог бы долго находиться в комнате, заставленной разными предметами, будь то коробки или же ещё что-то в этом роде и ненавидел подпускать кого-то к себе слишком близко — в эти моменты его начинало преследовать навязчивое ощущение того, что кто-то рядом «крадет» у него воздух. В свое время Квинзель немного помогла ему справиться с этими странностями, но все же так и не сумела «срубить» их под корень. Но разве это могло бы сравниться с тем, что происходит сейчас?***
Десятое сентября. Квинн проснулась в своей комнате, в абсолютной немой тишине. Он вновь уехал. Раньше он редко уезжал куда-либо так часто, но, скорее всего, сейчас делал это лишь для того, чтобы реже видеть ее рядом. А видел ли он ее вообще? Но сейчас ей было совершенно плевать. Она даже уже привыкла к этому постоянному мнимому одиночеству, лишаться которого совсем не хотела. Одиннадцатое сентября. Вечер. Он так и не вернулся домой, хотя уехал еще вчера. Харли не особо беспокоилась по этому поводу, ведь даже если она решиться на такой самоотверженный подвиг и попытается найти своего Мистера Джея, чтобы убедиться в том, что у него все в порядке, он этого все равно не оценит. Так что, ее абсолютное бездействие в тот момент шло ей на пользу и Квинн это прекрасно понимала. Двенадцатое сентября. Его все еще нет, в доме пусто. Харли сидит в зале на полу, обхватив колени руками и монотонно раскачиваясь вперёд-назад уже на протяжении получаса. Она все же попыталась ему позвонить, но еще на третьем гудке сама же сбросила вызов и зашвырнула телефон в стену, вовремя опомнившись. Квинн знала, что он жив. Но для него мертва она, что следовало бы признать. И лучше не станет. Если Квинзель будет таскаться за ним, словно безвольная собачонка на поводке, повсюду следующая за своим хозяином, то ей не удастся сделать ничего, кроме как полностью изничтожить в себе всю гордость. Это все ее уже не напрягало, нет. Еще тогда, в конце августа, где-то на подкорке она приняла тот факт, что это конец. (Фрагмент из книги Софи Р. Макаллистер, «Убийственная любовь»)***
— Той ночью… — Харли усмехнулась и потупила взгляд. — А именно в пятницу, выпадающую на тринадцатый день сентября, Джокер меня бросил. Но не так, как обычно любит заявлять одна из сторон расставшейся парочки, нет. Бросил по-настоящему. Просто оставил одну; но я уверена, что вернулся он на следующий же день. Ему, наверное, так было легче, поскольку я ушла в тот момент, когда его не было рядом. Софи слушала ее рассказ с неподдельным интересом, в некоторые моменты изо всех сил сдерживая слезы — сентиментальность врачу-психиатру ни к чему. Вначале ей казалось, что она могла бы хладнокровно выслушать рассказ и быстро по наспех составленному плану записать его в свой блокнот. Но сейчас женщине казалось, что то, что она спрятала все в сумку, пообещав своей пациентке ничего не цитировать письменно — было очень правильным поступком. Вряд ли бы ей удалось это сделать в ее нынешнем состоянии. — И что в итоге произошло? Он ведь так и не вернулся в тот день? — взволнованно вопросила врач. — Для чего вы задаёте вопросы, на которые и так знаете ответ, док? — вполголоса произнесла Харли и прищурилась. — Я просто ушла. Сама. Вот так уперла, даже не собрав вещи. — Но ведь вы пришли сюда, почему же вы так и не упомянули о том, что именно толкнуло вас на это радикальное решение? — продолжала Макаллистер, переходя на официальный тон. — Насколько я знаю, потенциальные пациенты редко по добровольной воле приходят в такие места. И Это был не менее глупый вопрос. Харли вообще уже тысячу раз пожалела о том, что раскрыла душу какому-то психиатру-графоману, который даже не может мыслить, выходя за пределы врачебной терминологии и статистики, которую, впрочем, такие люди часто любят везде приписывать. — Если бы я ушла в «свободное плавание», я бы не показала этим ничего, кроме своей глупости, вспыльчивости и излишней самоуверенности. — устало протянула Квинн и склонила голову набок. — Во-первых, моим привилегиям настал бы конец, и меня, скорее всего, прибили бы в первый же день; а во-вторых, шансы встретить его здесь еще раз и вообще увидеть его — крайне малы. Мне так легче. После этого в комнате вновь повисла тяжелая звенящая тишина. Софи сочла это именно тем моментом, когда любые слова могут быть излишни. По поведению Харлин нельзя было точно сказать, что она сейчас переживает на самом деле: боль утраты, обиду, или может быть наоборот, сладостное чувство сравнительной независимости. Хотя, последнее было самым странным вариантом, учитывая то, что ей пришлось перекочевать в психушку. — Вам повезло, что комиссия не сосла вас полностью дееспособной вследствие некоторых психических отклонений. А иначе вас пришлось бы заключить под стражу. И я думаю, ничем, кроме смертной казни это бы не кончилось. — Софи вздохнула и подперла руками подбородок. — А я не считаю это каким-то глобальным улучшением для меня. Возможно, это бы и являлось бы единственным действенным решением всех моих проблем. — легко проговорила Харли и улыбнулась. — Но я также не исключаю того, что в больнице вам придется пробыть очень долго. Если не пожизненно, учитывая конкретно ваш случай. — ледяным тоном заключила врач, будто бы пытаясь морально «добить» Квинн. Но блондинку это ничуть не расстраивало и не настораживало. Хотя бы сейчас ей уже стоило называть вещи своими именами, пусть даже и снять розовые очки ей пришлось лишь тогда, когда другого логичного выхода просто не осталось. — Понимаете, все это время мои руки были… скованы. Но при этом я видела перед собой лишь возлюбленного мною психа, который насмешливо смотрел мне в глаза, раз за разом повторяя, что меня здесь никто не держит. — задумчиво проговорила девушка, вновь устремив взгляд на колени. — И вы все еще считаете, что после всего этого я могла бы найти вариант получше? Что я все еще в состоянии вообще ценить свое существование? Дождь забарабанил по окнам уже с новой силой. Казалось, что он явно хочет что-то сказать, но к сожалению, его все постоянно перебивают. Это приводит его в крайнее раздражение и заставляет все снова и снова пытаться обратить на себя внимание. Квинзель все же разрешила написать книгу по мотивам ее жизненных историй, для того, чтобы остаться живой и настоящей хотя бы на страницах еще не изданных книг. Ей была все же приятна мысль о том, что кто-то сумеет осуществить ее давнее заветное желание, только вот в роли главной героини, вокруг которой будет разворачиваться вся история, будет именно она. Да и для Макаллистер это, конечно, было очень приятным бонусом — ей удалось хорошо проникнуться атмосферой рассказанного, так что и лишняя трата чернил и марание бумаги были ни к чему. Женщина была вполне уверена, что сможет передать все, полагаясь лишь на свою память. Ведь все-таки не зря она просидела здесь около трех часов. Да и к тому же, Харли Квинн суждено пребывать здесь очень долго, что могло обнадеживать Софи на то, что ей удастся написать целую трилогию. Но это если только Квинн вновь согласится с ней заговорить.***
И так уже продолжают лететь дни, недели, месяцы, а может быть даже уже прошел и год. В этой психбольнице всегда кажется, словно время здесь не идет вовсе, как будто все здесь застряло в вечной временной петле. Всё как всегда спокойно продолжает идти своим чередом, и ничего практически не меняется, кроме цвета неба за окном. Харли так и не может принять тот факт, что здесь ей придется просидеть все лучшие годы своей жизни. Это ведь как… как бесконечность для нее. Но человеческий мозг не может нормально воспринять это слово — он просто не способен представить то, что что-то в этом мире может не иметь конца или же какого-либо логичного завершения. Хоть ее заточение нельзя было сравнить с воистину бескрайним космосом, но ей просто не получалось даже представить того, что здесь придется и состариться, и даже, возможно, умереть. Но это только в случае, если всем повезет и Джокера не засадят сюда в очередной раз. В противном случае он вновь разгромит всю больницу, выпустив доселе заключенных на свободу. Хотя при этом к бывшей королеве Готэма здесь относились довольно неплохо — ей дали отдельную палату, больше даже похожую на номер в гостинице, правда все с тем же небольшим зарешеченным окном, а также никогда не обращались с ней грубо и не докучали лишними посещениями. Обо всем этом заведомо позаботилась Софи, наряду с доктором Аркхэмом, который всё ещё благосклонно относился к своей бывшей подопечной, считая, что к ней просто нельзя относиться плохо из-за того, что она натворила в свое время. И она поистине ни в чем не виновата. Она просто неизлечимо больна. Да и Квинн вела себя спокойно: ни на кого не кидалась, не шумела и не пыталась сбежать, что просто удваивало благосклонность персонала к ней. Ей даже в свое время принесли целую стопку книг и журналов, чтобы ей не было так скучно. Но всё-таки предосторожность проявлять продолжали, потому что знали, что всё ещё имели дело с невероятно непредсказуемым пациентом. Так что вот, уже год и два месяца Харли Квинн живет в психиатрической лечебнице Готэма. Каждый день без сопротивлений глотает выписанные ей таблетки, читает книги и всё ещё молча продолжает ждать, что однажды ночью кто-то в маске, полностью закрывающей лицо, передаст ей ту самую алую розочку, к стеблю которой будет прикреплен маленький кусочек бумаги с заветной подписью «J».