На столе лежала книжка. Самая обычная в тонкой обложке с мягкими загнутыми уголками. Книжка была раскрыта посередине. Несколько строчек аккуратно подчеркнуты синей ручкой.
«И люди увидели, что всякая красота, всякая любовь — от богов, и стали свободны и смелы, и у них выросли крылья».»
Книга называлась «Крылья», и то была история любви двух мужчин. Молодой человек, на столе которого она лежала, сидел тут же на стуле, подобрав под себя ногу, и что-то сосредоточенно писал в тетрадке. Временами он отрывался от тетрадки и бросал вопросительный взгляд на книжку, словно ища у нее совета. Конечно, он мог бы задать те же вопросы ее автору, который спал в соседней комнате, но будить его молодой человек не спешил.
Серый Петроградский рассвет ложился на неровные строчки, устроившие толкучку, словно торговки на рынке. Стихи в них можно было признать с трудом. Слова расплывались чернильными пятнами, дрались друг с другом за место под солнцем и никак не хотели складываться в стихотворение. Взлохматив волосы, юноша потянулся, хрустнув молодыми костями, и еще сильнее скрючился над столом.
— Ищите красоту в лазурном небосклоне, — пробормотал он и продолжил, чуть возвысив голос. — Ищите красоту в сиянии лучей… Нет, надо в небосводе? Или в небосклоне? Черт!
С тихим треском перо ручки подломилось, и всю тетрадку залило синей кровью чернил.
— Женя, это ты? — послышался из-за двери сонный голос.
— Да, я сейчас, — не впопад ответил Женя и, выдрав из тетрадки лист, торопливо засунул его в книгу.
Дверь отворилась, и на пороге оказался Михаил, одной рукой держа дымящуюся кружку кофе, другой прикрывая зевок.
— Чего не спишь? — спросил он. — Ах, опять стихи… когда ты уже дашь их почитать?
— Не готово еще, — торопливо ответил Женя.
Поднявшись на ноги, он как бы невзначай закрыл стол собой, что не укрылось от взгляда Михаила.
В соседней квартире соседи вновь устроили ссору. Вздохнув, Михаил подошел к патефону и поставил первую подвернувшуюся под руку пластинку.
Он был еще не стар, но и молодым не чувствовал себя уже давно. Смутные новости о готовящихся арестах на гомосексуалов тревожили его разум, а любой косой взгляд прохожего заставлял сердце болезненно съеживаться в грудной клетке. Вопреки надеждам молодежи, он думал, что новое правительство еще покажет свои когти. Что-то назревало. Что-то нехорошее, и он обязан был сделать все, чтобы Женя и дальше мог писать свои стихи, наивные, но искренние.
— Не пойдем сегодня к Князеву, — сказал Михаил, старательно подбирая слова.
— С чего это? — возмутился Женя.
— Глупости все это, давай лучше в театр сходим.
— В театр мы в прошлый раз ходили, — насупился Женя. — Постой, ты что ревнуешь?
Не ожидая подобного поворота событий, Михаил на секунду лишился дара речи.
— Ревную? Я? Не говори глупости, — пробормотал он.
Женя сложил руки на груди и презрительно скривил рот.
— Глупости? А кто у Струцких больным сказался, когда я с Гришей о стихах говорил?
— Так он теперь Гриша, значит? И ему ты стихи свои показываешь, а мне нет?
Женя махнул рукой, едва не сбив патефон. Игла соскочила с пластинки, и музыка оборвалась. Соседи в соседней квартире тоже затихли, а у самих стен словно выросли уши.
— А кто мне сказал, что мои стихи какие-то пресные?!
— А ты бы хотел, чтобы я тебе соврал? — перешел на шепот Михаил.
— Я хотел, чтобы ты мной гордился! — почти выкрикнул Женя.
Сняв халат, он бросил его на спинку стула. Легко толкнув плечом Михаила, он прошел к шкафу и вытащил оттуда пиджак.
— Женя… — пробормотал Михаил, положив руку ему на плечо. — Ради бога, прошу тебя, не ходи. Пусть все поуляжется, и о нас снова все забудут.
Женя повел плечом, небрежно сбрасывая его руку.
— Я скажу Князеву, что ты заболел, — ответил он, старательно отводя глаза.
На секунду Михаилу все же удалось перехватить его взгляд, в котором читалось лишь одно слово: «Трус».
***
Следователь лениво пролистал материалы дела, брезгливо сморщился при виде фотокарточек и воззрился на арестованного. Сопливый юнец, почти мальчишка, но гляди ж ты, не хочет своих сдавать, хоть тресни. Женя облизнул разбитую губу и метнул в следователя злой взгляд. Следователь усмехнулся и вновь склонился над делом.
***
В комнате пахло увядшими цветами и пылью. Михаил замер на пороге, словно боялся нарушить тишину одним неосторожным звуком. Но тишину нарушили и без него. Супружеская чета, жившая в соседней квартире, вновь устроила скандал, который заменял им утреннюю чашку кофе. Он обил все казенные пороги, нанимал адвокатов, давал взятки, но добился лишь вежливого намека, что если продолжит в том же духе, то следующим будет он. Тихая истерика подкатила к горлу, и он с трудом сглотнул горькую слюну.
Михаил все стоял на пороге и ждал чего-то, но сам не знал чего. Вот женин махровый халат, небрежно брошенный на спинку стула. Вот Патефон, который Женя выменял у Плевицкого за фамильные часы. Вот письменный стол с пятнами чернил, за которым Женя писал свои стихи. Вот подоконник, на котором Женя так любил курить, небрежно свесив одну ногу. Воспоминания падали на него как комья земли на крышку гроба. Женя… Все в комнате кричало о нем, но его самого не было. Ссора соседей утихла также быстро, как и вспыхнула, и тишина вдруг стала невыносимой. Михаил встрепенулся, словно пробуждаясь ото сна, и сделал первый шаг.
Окурок, на который он по неосторожности наступил, оставил некрасивый след на паркете. Патефон откашлялся словно старый антрепренёр и тихонько запел арию из «Онегина» Чайковского. Михаил отошел от патефона, и тут его взгляд упал на стол. На столе лежала его книга.
— Ну и зачем ты ее опять из шкафа выудил? Это что тебе настольная библия? — ворчал порой Михаил.
— Лучше, это моя библия! — смеялся Женя и целовал его прямо в хмурый лоб.
Михаил написал эту повесть, когда был еще молод и похож на своего главного героя, когда он верил, что все будет хорошо. Сейчас эта повесть казалась ему насмешкой. Книга лежала белая, словно труп. Мужчину одолело нестерпимое желание от нее избавиться. Брезгливо взяв ее в руки, он уже хотел выбросить ее в мусорное ведро, но тут из нее выпорхнул листок. Он сразу же узнал Женин почерк. Подняв листок, он принялся жадно читать, словно стихи были воздухом, которым он никак не мог надышаться.
Ищите красоту в лазурном небосклоне,
Ищите красоту в сиянии лучей,
В прозрачности ручья, в вечернем тихом звоне,
В могучей красоте раскинутых ветвей.
Ищите красоту в полураскрытых розах,
Что вам дарит, ликуя, благодатный май,
Ищите красоту в невнятных ночи грезах,
Что переносят вас в любви волшебный край.
Ищите красоту во всем, что жизнь приносит,
И не гнушается обманчивой мечты!
И тот, кому судьба хоть каплю счастья бросит,
Обязан дать в ответ хоть каплю красоты!
Он перечитывал строчки снова и снова, пока слова кровавыми бороздами не пролегли на его сердце. Когда он поднял глаза, на дворе было уже утро. Обычное серое питерское утро. Нужно было что-то делать, кому-то жаловаться и кричать. Но он промолчал. Промолчали и другие.
