«Я тебя боюсь уже панически, мысли бьют твои на поражение. Сердце моё гибнет героически, проиграв твоим глазам сражение. Сбился я считая пустяков количество, про тебя рассказанных украдкой и тайком. Сделай же поярче электричество, в этом переулке электрическом.» Гриша Ургант — Электричество
Под слабеющим светом месяца Ване больше всего на свете хотелось эту ночь не видеть. Он бы закрыл глаза и лежал, не двигаясь, но тогда она будет подавать другие признаки своего присутствия. Пройдётся до него холодный шелестящий ветер, поднимающий подолы штор, кузнечики и сверчки в траве под окнами или безумный мотоциклист, решивший проехать по спящему городу. Уши заткнуть тоже можно, а ночь ведь не остановится, не перестанет существовать. Отправит ему запах сырости от проливного вечернего дождя. Ургант закроет нос, сознательно не станет дышать ртом. Воздух из лёгких выбьется, и тогда, скорее всего, он уже никогда ночь не увидит, не услышит, не почувствует. Отвратительное самочувствие вдруг взяло над ним верх, необъятная тоска вдруг накатила на него, хотя мужчина не отличался особо депрессивными наклонностями. Просто так бывает. Просто сильные духом тоже порой сбиваются с ритма и устают. Бессоница его одолевала редко, всё же человек занятой — после каждого рабочего дня отключался от мира на несколько часов, а затем снова продолжал существовать. Но сегодня, похоже, ему уже не уснуть. Ваня аккуратно выбрался из постели, стараясь не потревожить жену, и замер, когда она пошевелилась и перевернулась на другой бок. Вздох облегчения вырвался из мужчины. Наташу будить не хотелось, она же не виновата была в его назойливых мыслях и откровенном нежелании спать. Взяв телефон с прикроватной тумбочки и ступая босыми ногами по холодному полу, он направился прочь из комнаты. В гостиной было теплее, чем в спальне с открытым окном, а свет поначалу неприятно бил по глазам. Сидя на диване и листая ленту инстаграма в телефоне, шоумен окончательно понял, что точно не уснёт. Утром, перед тем, как проснётся жена, он отправится на кухню, сварит себе кофе и сделает вид, что тоже только-только проснулся. Сходит в ванную, дабы умыться или даже принять душ, а затем отправится на работу. Сценарий давно выучен, все движения отточены, и Иван не переживал совершенно по поводу своего недосыпа, ведь ничто не может выбить его из колеи, пока он перед камерами. Наверное, визажист Леночка укоризненно покачает головой, глядя на его мешки под глазами, и скажет, что ему определённо стоит больше отдыхать. Митя по плечу хлопнет и обязательно пошутит что-то про недремлющих роскосмовцев, намекая, видимо, что Ваню после истории с Рогозиным «слегка достают». Но это наступитВходящее от: Гарик Мартиросян, 02:47: «Не спится?»
Ваня чуть ли не подпрыгнул от неожиданно громкого уведомления и тут же кинулся убавлять звук, чтобы весь дом ненароком не перебудить. Похоже, Гарик увидел, что мужчина онлайн. Что, тоже пролистывал скучные посты звёзд в инсте?Исходящее, 02:47: «Бессонница»
Ответил он просто, но, подумав немного, добавил:Исходящее, 02:47: «Всё не могу перестать думать о тебе и твоих мокасинах, мой армянский друг;)»
Ургант в красках представлял, как Гар застывает в удивлении на пару мгновений, а после снисходительную лыбу тянет, потому что подобные шутки уже перестали быть чем-то из ряда вон выходящим. И он, посмеиваясь тихо, потому что домочадцы десятый сон уже видят, клацает пальцами по клавиатуре, набирая ответное сообщение. Картина перед глазами слишком реальная, чтобы не улыбнуться.Входящее от: Гарик Мартиросян, 02:48: «Вань, шутки про мокасины давно перестали быть актуальными. Я теперь ношу только пенни лоферы.» Исходящее, 02:48: «Наверное, рвал и метал на показе мод?» Входящее от: Гарик Мартиросян, 02:48: «Сдержался»
Улыбка с лица не сползла, а, казалось, стала лишь шире. Так всегда было, когда рядом этот удивительный армянин. С ним отчего-то легко и просто. Они словно были созданы ради этой прекрасной дружбы, и их встреча должна была произойти непременно. Это предназначение жгло бы их сердца с каждым годом, проведённым в неведении о существовании друг друга. Они бы оставались в боли и печали, пока, наконец, не встретились и не осознали бы, что именно человек напротив — это судьба. Впрочем, так и произошло. Силами ли высшими или собственной удачей, было неясно, но они познакомились. Ваня помнит ту первую встречу, когда они ещё совсем юнцами были, а потолком славы был КВН. Пик достигнутого, высшая цель и огромные амбиции. Мартиросян и играл тогда, а молодой питерский парнишка решил пойти другим путём. Он тогда причёски имел ужасные и тайно ото всех выкуривал порой по две пачки в день, а Гарик смотрел на него своими глазами карими и видел в нём лишь сумбурного, хотя и интеллигентного знакомого. Правда, всё это быстро испарилось, их взаимоотношения быстро переросли в приятельство, а затем и в дружбу. Им было — на удивление обоих — комфортно вместе. Как по щелчку пальцев — раз, и человек уже смеётся рядом с твоей не самой удачной шутки, но смеётся так искренне, что начинаешь верить в свой талант. Или в его глупость. Конечно, глупости в них тогда было немерено, как и дерзости, а вот чувство самосохранения иногда давало сбой. Крыша уже не ехала, а мчалась быстрее всех, снося на пути всё: от спокойствия до страха. А они бежали вслед за ней. И хохотали — двое ненормальных. Годы летели быстро, а двое ненормальных парней превратились в двоих ненормальных мужчин. Детство обоих прошло в культурном и воспитанном безобразии, юность и молодость в безбашенности и бесстрашии. Сейчас им за сорок, у каждого жена и дети, но, казалось, ничего особо не изменилось. Ваня действительно временами всё никак не мог перестать думать о Гарике. Такой он открытый и от того притягательный, что стоило и задуматься о чересчур сильном проявлении внимания к его персоне, но все сомнений исчезали под оправданием «он же лучший друг». Об ином не могло идти речи.Входящее от: Гарик Мартиросян, 02:54: «Давай завтра поедем куда-нибудь посидим, а?» Входящее от: Гарик Мартиросян, 02:54: «Не виделись давно» Исходящее, 02:54: «Соскучился?» Входящее от: Гарик Мартиросян, 02:54: «По тебе, Гриша, невозможно не скучать, »
Несколько долгих минут прошло в молчании с обеих сторон, и Ургант всё не решался его нарушить. Гар только прислал какой-то сонный смайлик и пожелал мужчине спокойной ночи, посоветовав лечь спать уже. Иван слегка улыбнулся и ответил тем же, но к совету друга не отнёсся с должной покорностью. Ночь за пределами этого дома носилась и всё никак не могла успокоиться. Деревья шелестели листьями под тяжестью морозного ветра, что пробегал по всему, до чего мог дотянуться, проникал в дома, к людям. А люди ёжились от холода, натягивали на себя одеяло посильнее, но не просыпались. Шоумен уснуть не мог. То ли чудовищные мысли в этом виновны, то ли ветер, бушующий на улице. Мужчина лежал на диване в гостиной, смотрел в потолок, но вовсе не бездумно. Мысли то и дело возвращались к юмористу, а давние воспоминания, навеянные внезапно прозвучавшим именем в смс порой слишком резко проходились по разуму. И по сердцу. От чего же тоскливо так? Эта ночь ему, видимо, не расскажет.***
Москва был чересчур угрюма. Отвратительно серое небо, моросящий дождь, отсутствие яркого солнца, всё это вдавливало в печаль и звало за собой тоску. Столица сегодня позволила себе немного грусти. Часы как-то неожиданно и быстро перевалили за полдень, пока Ваня добирался до работы. Утро прошло именно так, как он предполагал — кофе, жена, душ и работа. Наташа выглядела такой выспавшейся по сравнению с Ургантом, что, похоже, у неё даже закрались сомнения по поводу того, спал ли её муж вообще. В пробку он, к счастью, не попал, когда ехал в Останкино. Но настроение не улучшилось. По дороге до студии пару раз чихнул и подумал уже было, что заболел. От того и апатия. Но тут мимо прошла незнакомая женщина, и Иван почувствовал аромат, кхм, духов и чихнул ещё четыре раза. Вопрос болезни отпал сам собой. День тянулся медленно, как тягучая патока, но не сладко. Рутина. Несколько раз переснимали начальный монолог, обдумывали сценарий следующего выпуска, отсняли рубрики шоу. Гудков, проходя мимо, зацепился за него взглядом и словом, и они минут десять говорили о том, как испечь качественный тыквенный пирог. С Гариком встретиться не удалось. У того внезапно образовались какие-то очень важные дела, о чём он и сообщил, позвонив. Появилось непреодолимое желание выйти на сцену с гитарой и счастливыми глазами. Ваня тряхнул головой. Желание быть свободным — нет, больше, чем свободным — не отпало.***
Просто в какой-то момент всё вдруг перестало быть ярким и нужным, и Ваня решил, что ему нужно отойти от всего этого, отдохнуть — от телевидения, от шоу, от льющихся бесконечным потоком вопросов и ослепляющих вспышек папарацци. Сценический образ — лучший вариант. Способ отвлечься, создать что-то иное, удивить в первую очередь себя. Появился Гриша Ургант. Стихийное бедствие его подсознания. Гриша — полное безобразие Вани, его слабость и сила одновременно. За Ваней всегда следует лёгкий флирт и беспечный двухслойный юмор, там не может быть иначе, а вот Гриша отличается прозрачной весенней тоской, мужественной нежностью и чётким осознанием того, что лучше быть придворным певчим, чем шутом. Это свобода… Нет, это больше, чем свобода. Гарик просто знает об этом. Знает, что не ради развлечения. Ради желания жить. Гарик тонко чувствует грань, но почти никогда не может предсказать, в какой миг произойдёт этот «щелчок», когда альтер-эго Урганта перейдёт на передний план. А Ваня так до сих пор и не понимает, как же Мартиросян так легко его разгадал.***
*дзынь-дзынь* *дзынь-дзынь* «Вот тебе и дзынь-дзынь, Ваня», — думает Ургант, морщась от неприятного отзвука в голове и с почти старческим кряхтением — на самом деле, просто устал за день — поднимаясь с дивана. Возможность присесть хоть на пару минуточек отдохнуть от рабочей суеты с самого утра казалась неосуществимой, но всё-таки законные пару минут выбить удалось. Хотя его и пытались вытянуть на чрезмерно важные съёмки. А теперь кто-то настойчиво трезвонит в дверь со двора, и Ивану приходится снова встать на ноги. Всей душой надеясь, что это не кто-то из команды ВУ или очередной журналист, прочухавший, где живёт известный телеведущий и шоумен, он шагает в коридор. У него вообще-то заслуженное выходное время аж до второго января! Поэтому снова погружаться в рутину телевидения не хочется совершенно. Приученный опытом не открывать дверь незнакомым людям (а знакомые наверняка бы уже позвонили ему на телефон с возмущением от того, что Ургант им дверь не открывает так долго), он сначала хочет так и поступить. Мельком глянув на часы и узрев на них чёткое 21:09, убеждается в том, что нормальные люди сейчас либо работают, либо спокойно выдыхают, приехав домой. Охватывает юмориста чувство интриги и небольшого страха, ибо никакой охраны нет, да и посмотреть кто же там не представляется возможным. Но любопытство оказывается сильнее, и он подчиняется ему. Накидывает наспех куртку, прыгает в ботинки и выскальзывает из дома в морозный вечер декабря. Снег сугробами блестит у дома. Всё вокруг такое белое, что высокий забор, возвышающийся над ними выглядит очень отчуждённо относительно этого светлого и холодного царства. — Ну и кого в такое время тянет по гостям, а? — вслух спрашивает Ваня, открывая заборную дверь. Когда перед ним вырисовывается улыбающееся армянское нечто с двумя бутылками вина в руках, вопрос отпадает сам собой, но возникают десятки других. — Меня и тянет, Иван Андреич, — смеётся он и глазами своими тёмными, колдовскими будто в душу заглядывает. Урганту не хватает нескольких секунд, дабы осмыслить сей момент, поэтому он моргает бездумно пару раз, а потом словно из транса выходит и пропускает нежданного гостя во внутренний двор. Гарик делает пару шагов и останавливается рядом с Ваней, ждёт, пока тот закроет эту массивную дверь, а улыбаться не перестаёт. Мышцу что ли заклинило? Шоумен молча поворачивается в сторону дома и идёт к нему, не оборачиваясь, ибо слышит по скрипу снега шаги Мартиросяна. В голове самые разные мысли роятся, но ни одна не даётся логическому объяснению. Зачем он приехал? Решил свои дела и подумал, что неудобно другу отказывать? Тишина не нарушается даже когда они оба входят в дом, и Ваня снимает верхнюю одежду, жестом приглашая Гарика сделать то же, что и он. Тот, правда, мешкается из-за двух бутылок в руках, но находит глазами тумбочку и ставит их на неё. — Я, в общем-то, это… — начинает было Гарик, но сам не знает, как объяснить свой внезапный порыв приехать к другу и поговорить. Просто этого не хватало. Очень не хватало. — Останешься? — неожиданно для Мартиросяна и самого себя спрашивает Ваня. Просто чувствует, что так нужно. Так правильно. И кошки на душе скребутся от страха того, что в ответ будет лёгкое покачивание головы из стороны в сторону и будто бы извиняющаяся улыбка. — Что? — Останешься, говорю? Выпьем, — и вздыхает так устало, что при всём желании отказать бы не смог. — Это, наверное, чертовски смешно со стороны выглядит, — улыбается Гарик и, видя ответную улыбку, вздыхает тоже: — Останусь. Спустя несколько мгновений они уже в гостиной сидят, и Иван разливает по бокалам вино. Темень за окном, в комнате свет от люстры, огромный удобный диван и дикая недосказанность. В углу притаилась акустическая гитара. — Вань, — зовёт армянин пригубившего напиток друга. Тот переводит на него взгляд. В светлых глазах волнами о скалы бьётся отчаяние. — Почему именно Гриша? Отчаяние перерастает в депрессию. Такое иногда случается, когда тебе за сорок, и ты не можешь позволить себе устроить небольшой концерт с душевными песнями. Ургант отпивает ещё вина, Гарик свой бокал не трогает. — В честь Перельмана, — пожимает плечами со всей серьёзностью. Мартиросян смеётся. В самом деле. Видимо, не до конца разгадал. Главное, что останется. Главное, что Ваня после этой пьяной ночи и долгих разговоров проснётся с ватной головой и, выйдя из спальни в гостиную, глянет на гитару в углу не с грустью, а с надеждой. И будет в центре столицы небольшой концерт с душевными песнями. Потому что это истинная свобода. Нет. Больше, чем свобода.