Нет места лучше, чем дом

В первый раз они встретились в баре. Мирону было двадцать пять, и вся жизнь казалась несмешной шуткой, из которой он не мог выбраться. Он пил четвертый стакан пива, а на часах не было и одиннадцати. Картинка уже смазалась, когда он услышал уверенный голос: — Да не буду я в барах выступать, ты че? Им там живая музыка нужна, гитары… Только спустя пару секунд он понял, что это русская речь. Было непривычно и неожиданно слышать ее в лондонском баре. Он оглянулся. Это была компания пацанов, и Мирон сильно сомневался, что им есть восемнадцать лет. Он понял, что они говорят о рэпе. — В баре тебя услышат наконец-то, Марк! Встретишь чуваков, которым понравится, что ты читаешь, и все завертится. Пока ты дома свои текста пишешь, они никому нужны не будут. Тот самый Марк, малолетний рэпер, нагнулся к барной стойке. Вид у него был несчастный, и Мирон его понимал. Все проблемы с написанием музыки и текстов он знал по своему опыту, пусть и достаточно далекому. Федоров помнил, как в четырнадцать искренне верил, что у него все получится. Тогда у него не было друзей и нормальной поддержки, но это только гнало его вперед. Потом его родителей занесло в Слау, и было уже не до этого. Снова новые люди, новые знакомства. Он нашел компанию, и это было круто, правда, рэпом из них никто не увлекался. Он еще пару лет старался барахтаться, не забывать свою мечту, но потом в его жизни появились проблемы более серьезные, чем оскорбления одноклассников, и от них он не мог закрыться, начав записывать рэп дома. Мирон помнил, как в пятнадцать купил самый дешевый микрофон и соорудил себе что-то на подобие студии. Звук был говно, но это не меняло сути. А потом реальная жизнь с реальными проблемами затянула его, и рэп остался позади. Давно он уже не думал об этом. Он старался запихнуть эти воспоминания как можно дальше. Все равно ничего хорошего они не приносят, только расстройства. Но этот пацан… что-то было в нем. Мирон видел в нем какой-то отголосок себя прежнего, такую же страсть к сочинительству и музыке. Пацан что-то увлеченно рассказывал своему другу, но Мирон уже не слушал. Тяжелые мысли успели заполнить его с ног до головы, и он залпом допил пиво. Вообще, он пришел в бар с другом, но тот успел познакомиться с какой-то девочкой и, видимо, свалить с ней. Федоров зла не держал, это нормально. Планы иногда сменяются. Да и сам он не видел смысла сидеть с уставшим другом весь вечер, когда можно хорошо развлечься. Он вышел из бара, не оглянувшись. *** В следующий раз Мирон встретил Марка, когда кто-то из его дружков собрал дома всех своих знакомых, чтобы отметить какое-то выступление. Он знал Дениса уже давно, Денис крутился в околорэперских кругах и всегда звал Мирона с собой, не особо надеясь на положительную реакцию, но периодически Мирон соглашался. После того случая в баре его состояние ухудшилось. Он резко осознал все свои проебанные шансы и упущенное время, хотя раньше его это не волновало. Рэп ушел из его жизни достаточно просто, безболезненно. Он все-таки нашел себе компанию, которая разделяла его огонь, но было уже поздно. За много лет он не написал и строчки, и со временем его друзья, говорившие, как круто он стелит, успокоились. Они больше не предлагали ему выступить на каком-то бесплатном концерте в качестве бэк эмси или написать свой собственный трек, чтобы неожиданно влететь и влюбить в себя публику. Все смирились с тем, что он отошел от дел. Мирон был доволен. Он не знал, почему именно те разговоры в баре его подбили. Все старые проблемы вылезли наружу и обрушились на него с новой силой. Он начал вспоминать, как ненавидел всех вокруг и писал ночью, выключив свет, чтобы мама не ругалась. Он не выкидывал тетрадки, в которых записывал текста, они лежали на самой высокой полке в его съемной квартире, и впервые за пять лет он их открыл. Когда длилась уже неделя его апатичного состояния, Денис предложил встретиться. Сказал, что у его знакомых скоро концерт в настоящем клубе, и они собираются отпраздновать это. Мирону было все равно, но Денис написал адрес вечеринки. Мирон положил записку с адресом в карман, и все дни он чувствовал ее, будто та жгла ему кожу. Он не мог думать ни о чем другом, когда подготавливал учеников к экзаменам, не мог перестать трогать тонкую бумажку, когда приходил на подработку к знакомому в гараж, чтобы разобраться с документацией. В день вечеринки он послал все в пизду. Он пошел на работу, вернулся домой и принял душ. Он весь превратился в комок нервного беспокойства. Мирон боялся, что когда напьется, все станет еще хуже. Алкоголь не помогал ни в обычных состояниях, ни когда он принимал таблетки. Подъезжая на автобусе к дому, он уже понимал, с чем имеет дело. Восточный Лондон выглядел плохо, но этот дом имел какую-то определенную ауру бедности. Он поднялся по лестнице на третий этаж, идя на звуки музыки. Мирон встал перед дверью в квартиру и прислонился лбом к холодному металлу. У него все еще есть возможность уйти и лечь спать раньше двенадцати ночи, чтобы завтра от него не пасло перегаром, когда он будет обучать очередного ребенка английской литературе. Вспомнив работу, он поморщился, и дернул дверь. Внутри был дым, веселье и разговоры. Кто-то сразу хлопнул его по плечу, но в водовороте людей он не понял, кто именно. Мирон прошел на кухню и открыл пиво. Без алкоголя он точно впадет в паническую атаку и не сможет провести тут больше пары часов, так что выбора не было. Он нашел знакомых и начал слушать истории. Стало легче. Проблем с общением у него не было никогда, лишь бы люди были не против, и он быстро втянулся в разговор. Счастливая атмосфера передалась и ему, алкоголь в крови сделал его веселым и искренним. Марка он увидел, когда пошел искать туалет. Квартира была на удивление большой, поэтому, дергая третью по счету дверь, он уже не надеялся найти сортир. И правда, за этой дверью он увидел трех пацанов, сидящих на кровати. Сначала он подумал, что снова застанет трахающуюся парочку, но, слава богу, эти пацаны не решили устроить групповушку. Потом он заметил четвертого парня, сидящего на полу около кровати. Его голова была запрокинута, но, услышав звуки музыки из другой части квартиры, он заставил себя поднять голову и посмотреть, кто пришел. Тогда Мирон понял, что это тот пацан из бара, Марк. Не узнать его было невозможно. У него были стеклянные глаза и расслабленное лицо. В комнате в принципе было слишком тихо и накуренно, и Мирон понял, что тут парни развлекаются не только алкоголем. Он извинился за вторжение и вышел. В этом доме собрались знакомые знакомых, интересовавшихся рэпом, от шестнадцати до тридцати. Такие тусовки были крутыми, но в конечном итоге люди все равно разделялись по интересам, которые различались у разных возрастов. Мирон понял, что с молодежью делать ему нечего, потому что дорога к наркотикам была для него все равно что дорогой в гроб, а проходить девять кругов ада он пока не собирался. Следующая комната все-таки оказалась туалетом, и Мирон выдохнул. Весь оставшийся вечер он провел хорошо и после часу ночи понял, что начинает вырубаться. Прошедшие недели были нервными и накаленными до предела, он плохо спал и не мог заставить себя нормально поесть. Сейчас, впервые за это время, он чувствовал, что тревога отходит. Он уже успел съесть почти целую пиццу, и оставалось одно невыполненное желание — уснуть. Федоров вышел в подъезд, стреляя зажигалку и пачку у знакомых. Все говорили, что он может курить прямо в квартире, но это было невозможно. Слишком замкнутое пространство и слишком много людей, глаза слезятся, даже если кто-то курит рядом. Поэтому он вышел в подъезд, прихватывая с собой банку пива, и увидел все того же паренька. Рэпера. Марка. — Здарова, — сказал он, подходя к пареньку. Тот смотрел в окно и заметил Мирона, только когда прозвучал голос. В руках у него ничего не было, и Мирон предложил: — Сигарету? — Да, спасибо, — отмер паренек и достал одну из пачки. — О, синий винстон. — Это не мои, — сразу сказал Мирон, пусть он и специально выбирал из нескольких предложенных пачек то, что сможет покурить, не выплюнув легкие. Он не курил уже давно, так, баловался, когда выпивал. Сегодня отличный день, чтобы покурить, подумал Мирон, поджигая сигарету и передавая зажигалку Марку. — А я тебя уже видел… — неожиданно сказал парень, затягиваясь. Весь вид у него расслабленный и Мирон понимал, что тот еще не отошел от наркоты. Хуй знает, что они там принимали, но главное, что Марк выглядел довольным, а не желающим умереть. Это все, о чем он волновался, разговаривая с малолетними наркоманами. — В баре, по-моему… Я помню, что ты пялился на нас с друзьями. — Да, было такое. Я тоже тебя помню, — ответил Мирон, поворачиваясь к Марку корпусом. — Ты смешно ругался тогда. Марк хихинул и потянулся к банке пива. Мирон был не против, но в голове крутились мысли, что алкоголь нельзя мешать с наркотой. Он ничего не сказал. Они разговаривали, пока оба не докурили. Мирон спросил, как прошло выступление. Он слышал от знакомых, что Марк выступил с парочкой своих песен, но тогда он не связывал имя и личность, а сейчас, увидев, ему стало интересно, как все прошло. — Да нормально. Отлично. Это адреналин такой, я в ахуе просто, — глаза у паренька горели, пока он пытался связать слова в предложения. Возможно, ему уже хватит пить. И курить. И все остальное, что бы он ни делал. — Я жутко волновался. Это мое первое настоящие выступление не перед знакомыми. Но все круто получилось… Мирон кивнул. Ему должно быть грустно от всех этих разговоров, но ему неожиданно хорошо. Будто в этой тусовке все немного причастны к рэпу, и он не чувствовал себя потерянным и неправильным. Они о чем-то говорили, и Марк звал его за собой, обещая познакомить со своими друзьями. Мирон хотел сказать «Нет, у меня завтра в двенадцать работа, я не могу пугать детей пропитым и уставшим ебалом», но смотрел на молодое лицо напротив и не мог отказать. Возвращаясь на такси домой, он не думал, как плохо ему будет на утро. Марк вышел провожать его до машины, оправдав это желанием подышать свежим воздухом. Он сказал, что они так часто собираются, и дал ему свой номер. Мирон узнал, что Марку реально нет восемнадцати, и слегка ужаснулся уже в такси. Господи боже, по вечерам он бухает в компании малолеток, а днем учит других малолеток литературе. Эти мысли заставили его улыбнуться. Он заснул сразу, коснувшись головой подушки, и с утра ему даже не хотелось умереть. *** Так они начали общаться. Он периодически заезжал на домашние тусовки, пару раз встречался с Марком и его друзьями в баре. Иногда, когда он оказывался единственным в компании, кому больше двадцати, он чувствовал себя лишним, но Марка, кажется, все устраивало. Все чаще они оставались вдвоем, погружаясь в разговор и не замечая ничего вокруг. Марк говорил ему, что не представляет свою жизнь без рэпа, что это его вода и воздух. Мирон всегда улыбался на это и говорил: «У тебя все получится» или «Ты этого достоин». Он успел услышать и выступление Марка, и его треки без музыки, когда они оставались одни в комнате. Марк был живым и энергичным, его уверенность в исполнении мечты не ставилась под сомнение, и все это казалось слишком детским, нереальным. Но Мирон никогда не говорил о сложностях, с которыми он может столкнуться в будущем, об обстоятельствах и возможностях, которые ему могут просто не подвернуться. У него почему-то никогда не хватало сил сказать что-то против, когда Марк обещал, что будет собирать стадионы и пропускать Мирона за кулисы, чтобы тот видел все изнутри. Наученный жизненным опытом, Мирон знал о тактичности и о важности слов. Он знал, что в одиночку его слова не разрушать потенциал Марка, но все равно никак его не осаждал. Иногда он говорил, что ему не нравится в бите или в тексте, как это можно исправить. Один раз они ночь напролет пытались улучшить одни трек, и Мирон написал свои восемь строчек. Он даже не заметил, как это получилось, когда Марк уже вырвал у него листок и зачитал вслух. Мирон тогда сказал: — Хочешь, можешь вставить в свой трек. Я не против. Ему правда бы хотелось услышать свои строчки на выступлении Марка. В этом было что-то интимное и дружеское, будто Мирон с ним даже не выступлениях. Но Марк тогда посмотрел на него, будто Федоров предложил ему что-то максимально глупое. — Ты че? Это же твои слова, не мои. Мне нравится, что ты написал, но… можем сделать фит, если хочешь. Выступим вместе. Глаза у Марка загорелись, и он начал выпрашивать фит. Он шутил и веселился, когда говорил, что они будут круто смотреться на сцене вместе, а Мирон чувствовал приближение бури. Наверное, он слишком близко подошел, ему не стоило так сближаться с тем, кто уже один раз заставил его вновь пережить все свое прошлое. Видимо, Марк увидел что-то в его глазах, раз не пошел за ним, когда Мирон выбежал покурить. Мирон думал, что у Марка тактичность и эмпатия отсутствуют вовсе в силу возраста, но, оказывается, он тоже понимает, когда надо остановиться. Тот вечер прошел напряженно, но ничего плохого не случилось. Марк делал вид, что этой ситуации никогда не было, и все в порядке. Мирон был благодарен. А потом он понял, что это была такая тактика, чтобы усыпить его бдительность. Мирон никогда не показывал свои текста, мало рассказывал о том, с чем у него связан рэп. Марк просто знал, что он разбирается, и этого было достаточно. Но после того вечера Марк начал задавать вопросы: «А во сколько ты впервые написал трек? О чем он был?» или «А ты умеешь петь?», или «Мне интересно, как звучит твой голос, когда ты читаешь». Они могли общаться на любые темы, но после того вечера Марк начал интересоваться его прошлым, и пусть это должно было быть незаметно и ненавязчиво, Мирон понимал каждый раз. Он рассказывал какие-то отрывки или переводил тему еще почти месяц, пока не понял, что делает только хуже. Марк не умел скрывать эмоции, и все, что он чувствует, было видно по лицу. Каждый раз, когда Мирон сменял тему диалога или ускользал от ответа, у него на лице читалась грусть. Марк пытался ее скрыть, улыбался натянуто, но от этого Мирону становилось только хуже. Так что в один из вечеров Мирон набрался смелости и рассказал. Он никому не открывал всю свою историю, от начала и до конца. Он говорил о том, какие у него были проблемы с одноклассниками в подростковом возрасте, как он закрывался ото всех и писал, как никто из его знакомых не понимал восхищение рэпом, но он все равно не переставал любить его. Как он записал свой первый трек в шестнадцать, но всегда был собой недоволен. Мирон рассказал об университете, о том, что у него не было времени даже поспать, что уж говорить про записи треков или поиски мест, где можно выступить. А потом рассказ дошел до его перерыва в учебе из-за болезни, и он умолчал об этом. Не то чтобы он стеснялся или боялся, что Марк его осудит или оскорбит. Просто это было так сложно и трудно, а Марк был таким свободным и переживающим. Для Марка Мирон был взрослым мужчиной, который мог ему с чем-то помочь или подсказать, но при этом не превращаясь в подобие отца, который скорее контролирует, чем поддерживает. Мирон ни разу не читал ему лекций по поводу наркотиков или пользы школы, на которую тот забивал. Он был другом, хоть иногда ему и хотелось дать Марку подзатыльник за идиотские решения или откровенный похуизм. Так что про биполярное расстройство он умолчал. Сначала ему казалось, что он поступает неправильно, скрывая это, а потом Марк начал уговаривать его продолжить заниматься рэпом, и было уже не до болезней. Они спорили и не приходили к решению, потому что Мирон не мог связано сказать, почему прекратил записывать треки, почему потерял в это веру. Наверное, для того чтобы его понять, надо все-таки знать о биполярке, но он не решался. В конце концов, Марк отстал. Конечно, периодически он все равно заводил эту тему и пытался развести его на совместный трек, но в целом успокоился. Мирон был этому несказанно рад. *** В следующий раз, когда Мирон увидел Марка в другом свете, все произошло на одной из тусовок. Со временем Мирон прекратил спрашивать, по какому поводу все собираются. Он дружил с большим количеством людей, которые также дружили с Марком, и они всегда встречались на этих вечеринках. Марк посещал каждую, Мирон периодически пропускал. Он старался больше работать, пока у него есть силы и желание что-то делать. Но в тот раз он смог прийти. На следующий день он не работал, так как урок перенесли, и он пришел в квартиру даже раньше, чем планировал. Он почти сразу пошел искать Марка, проверяя все комнаты, но того не было. Его друзья говорили, что Марк собирался прийти, видимо, появились какие-то дела, и он подгонит попозже. Этого было достаточно, чтобы расслабиться и на время забыть о друге. Спустя пару часов он вышел в подъезд, чтобы покурить, и увидел Марка. Это ощущалось как дежавю, вспомнился их первый разговор, правда, в этот раз Марк сидел на корточках, прислонившись спиной к грязной стене. — Эй, ты в норме? — Мирон подошел к нему, положил руку на плечо. — Марк? Ты в порядке? Марк поднял голову, и Мирон увидел удивительно расширенные зрачки. — Привет, — сказал он, широко улыбнувшись. — Я в норме. Есть покурить? Пиздец, пока шел до вас, раз пять пытался сигу стрельнуть, а эти пидарасы не давали. Один вообще мне сказал, что я выгляжу как школьник, рано мне еще курить. Ну я и ответил ему, что вообще-то действительно школьник, но курить уже можно! Пиздец, их вообще ебет, кто во сколько курит? Вот ты хороший, ты не смотришь на возраст… Мирон понял, что что-то не так. Он знал, что Марк балуется травкой, и когда это происходило, тот был расслабленным и спокойным. Обычно он ложился на любое свободное место и просил Мирона что-то рассказать. Сначала Федоров думал, что это должна быть какая-то интересная история из жизни, а потом понял, что главное не смысл истории, а процесс рассказала. Он начал пересказывать сюжеты книг, которые читал в университете, и Марк заторможенно следил за ним. Когда он приходил в себя, то признавался, что почти ничего из рассказанного не помнит. Мирон не обижался. Либо они сидели в тишине. Мирон в такие моменты почему-то не мог остановиться, поджигая новую сигарету от законченной старой. Наркотики вызывали у него беспокойство, а так как Марк уже не был ему незнакомым малолетним наркоманом, беспокойство было достаточно сильным. Ему одновременно хотелось уйти и не смотреть, как Марк ловит кайф, но в тоже время он не мог позволить себе оставить его, потому что каждый раз, когда он выходил на пару минут за водой, в его животе скручивался узел. Казалось, Марка ебанет прямо сейчас, и он захочет вылезти в окно, чтобы подышать свежим воздухом. Но в этот раз все было по-другому. Марк говорил, не останавливаясь. Он рассказывал ему истории прошедших дней, что-то из школы и о родителях. Казалось, он вообще не контролирует, что произносит. Когда Марк поднялся с корточек и начал ходить вверх-вниз по лестнице, Мирона начало мутить от беспокойства. — Я вообще ненавижу школу, ненавижу учебу. Я, на самом деле, очень плохо соображаю. Не то что ты, ты вот умный, в Оксфорде учился. А я тупой, как пробка, ты мне даже в текстах ошибки исправляешь. Он говорил это, спускаясь по лестнице, и вдруг оступился. Мирон был наготове уже пару минут, поэтому сразу поймал его за плечи, не давая прочертить носом по полу. — Марк, что ты принял? — спросил он, держа парня в руках. — Скажи мне, давай. Они стояли очень близко друг к другу, и Марк неожиданно начал смеяться. Он уткнулся Мирону в шею, продолжая трястись всем телом. Это уже не просто смех, понял Мирон, а целая истерика. Он гладил его по голове, говорил, что все хорошо, но не понимал, помогают ли слова. Казалось, что Марк совершенно абстрагировался от реальности. Когда Федоров попытался оттащить его от себя, Марк вцепился ему в руки, притягивая себя обратно. — Пиздец, так давно хотел с тобой так постоять… — сказал Марк, все еще подрагивая в его руках. — Ты такой крутой, я не могу… Мне с тобой так хорошо, Мир, ты просто не представляешь… Мирон пытался не слушать, но слова все равно гремели в голове. Что ж за хуйня происходит. — Марк, пойдем домой, давай. Ты ляжешь, отдохнешь… — Нет, я не хочу, у меня в голове шумит от музыки. Я не могу вообще думать… Мирон потащил его вниз. Аккуратно, стараясь не уронить все еще не отошедшего от истерики Марка. Когда они спустились, Мирон посадил его на забор и пошел ловить такси. В машине Марк окончательно успокоился и начал смотреть в окно. Мирон боялся, что ему станет хуже, начнется тошнота или головокружение, но все было в порядке. Марк смотрел на проносящиеся дома, как будто оказался в музее. В какой-то момент он обернулся к Мирону и начал смотреть на него. Дома у Федорова, слава богу, был лифт, и когда он затащил снова веселого Марка в кабину, тот начал задавать вопросы: — А мы что, к тебе приехали? Наконец-то посмотрю, как ты живешь, а то все у друзей встречаемся, или в барах… А у тебя большие окна? А ванная есть? Я так хочу в ванную сходить… Мирон не говорил ни слова. Вся эта ситуация бесила его, но он не хотел начинать ссору. Он понимал, что сейчас Марк цепляется за любое его слово, и одно неверное движение может привести к новой истерике. Они зашли в квартиру, и Марк сразу побежал осматриваться. Он залез на кровать в грязных кедах и стал рассматривать его полку с книгами, попутно сообщая, что он думает. Думал он, конечно, много всего, и пьяному Мирону хотелось просто закрыть уши от шума. Он попытался посадить Марка на кровать, дал ему воды. Тот не затыкался. Он вставлял комментарии по поводу всего, что попадалось ему на глаза. В какой-то момент в ушах Мирона начало звенеть, и он вышел в ванную, чтобы умыться. Смотря на себя в зеркало, Федоров пытался понять, когда его жизнь свернула в эту сторону. Он никогда не хотел ухаживать за наркоманами в моменты приходов, но выбора не было. Он не мог оставить Марка ни на хате, где проходила туса, ни где-то еще. Возможно, ему следовало что-то сделать, позвонить его родителям, но он понятия не имел, как те относятся к плохим привычкам сына. Это бы испортило их отношения с Марком, он был уверен. Когда он вернулся в комнату, Марк стоял посреди комнаты в трусах. Вещи были разбросаны вокруг него, и он смущенно улыбнулся. — Они все грязные. У тебя есть домашние вещи? Мирон дал ему свои спортивки и футболку. Марк выглядел в них забавно из-за большого размера вещей, но, кажется, был вполне доволен. — Как будто все мои мечты разом исполнились, — начал смеяться он, неожиданно смотря прямо на Мирона. — Я у тебя дома, в твоих вещах… осталось только одно. И Мирон еще долго вспоминал эту сцену, проигрывал ее в голове, как в замедленной съемке. Как Марк переступает через свои вещи, подходит к нему вплотную и кладет руку на щеку. От Марка пахло алкоголем и дымом, и Мирону захотелось отойти подальше, но он будто примерз к полу. Когда Марк прислонился своими губами к его шее, он все еще не мог пошевелиться. Он вел дорожку поцелуев от шеи прямо к губам Мирона и начал целовать плотно сжатый рот. Когда Марк понял, что ему не собираются отвечать, то переключился на щеки и уши. Он говорил тихим голосом: — Все хорошо, Мир, правда… я уже взрослый, я так долго об этом думал… так хотел. Пожалуйста. Чего именно Марк просил, Федоров понимал не до конца. Когда оцепенение спало, и он понял, что с него начинают стягивать толстовку, Мирон осторожно отодвинулся, но Марк не придал этому значения и сделал шаг вперед, чтобы они снова прижались друг к другу. — Марк, тебе надо лечь спать. Успокойся. Марк не успокаивался. Эти слова будто пробудили его еще больше. Он укусил Мирона за ухо и сжал бока пальцами. Мирон понял, что это конечная, когда ощутил возбуждение из-за этих поспешных и быстрых прикосновений. У него давно не было серьезных отношений, и все его развлечения на одну ночь проходили по-другому. В них было мало нежности. Тут же… Марк целовал его и буквально признавался в том, что был влюблен в него, и Мирона сводили с ума все эти действия. Он с силой отцепил Марка от себя. Так не могло продолжаться, иначе все зайдет слишком далеко. Он не хотел кричать или ругаться, но чувствовал, что его силы на исходе. Он попытался снова посадить Марка на кровать, но тот обнял его за пояс. Чужие губы оказались слишком близко к паху, и Мирон отскочил от него, как от огня. Видимо, Марк наконец-то понял, что ему не отвечают взаимностью, и на его молодом лице отразилась горечь и досада. Сразу стало стыдно. Марк вскочил с кровати и понесся к двери, видимо, решив, что здесь ему больше нечего делать. Мирон обрадовался, что закрыл дверь изнутри на ключ и положил его на кухню. Марк дергал дверь и требовал, чтобы его выпустили. Кажется, их ругань слышал весь дом, но, в конце концов, Марк успокоился окончательно. Его взгляд стал стеклянным, и Мирон чудом уложил его в кровать. Марк резко стал апатичным, отвернулся к стене. Оставлять его одного было страшно, и Мирон сел на стул, опуская голову на руки. Какого хуя тут вообще происходит? Обстановка стала спокойной, и к Мирону вернулась способность осмысливать ситуацию. Ситуация ему крайне не понравилась. Он никогда не думал о Марке в таком ключе, для него он был частичкой неизменного счастья и хороших эмоций. Он мог спокойно назвать Марка своим другом, но все равно относился к нему не так, как ко всем остальным. Его чувства были более нежными, иногда, когда они особенно хорошо проводили вечер, ему хотелось обнять Марка и стоять в этой позе так долго, как они смогут. А Марк… Марк, видимо, увидел в этом что-то большее. А может, он и не раздумывал о чужих чувствах. Мирон верил, что дружба между людьми может быть в любом возрасте, но Марк, кажется, повелся на взрослость, опыт и уверенность в себе. Мирону иногда казалось, что Марку и дружить с ним не за чем, все и так хорошо шло — редкие концерты, тусовки, ссоры с родителями. Типичные подростковые драмы. Видимо, он оказался необычным пятном в жизни Марка, и тот подумал, что это любовь. Думать об этом не хотелось, как и приходить к какому-то решению. Он налил воды и поставил около кровати, чтобы с утра Марку было полегче. Сам он лег на диван на кухне, накрылся запасной простыней, которую нашел в шкафу, и заснул тревожным, неприятным сном. *** Проснулся Мирон от грохота. Резко сев, он не понял, где находится. Перед ним стоял растрепанный и сонный Марк, и к Мирону начала возвращаться память. — Как себя чувствуешь? — спросил Мирон. — Что-нибудь болит? — Привет. Доброе утро. Да не, я в норме, — растерянно ответил Марк, поднимая с пола телефон. — У тебя тут связь не ловит, а мне мама позвонила. Мирон кивает. Да, связь действительно плохо ловит. И связь — это последнее, о чем они сейчас должны говорить. — Слушай, Марк, о том, что вчера случилось… — Мирон никогда не видел, чтобы люди так быстро краснели. Марк замер и смотрел на него, раскрыв глаза. — У меня к тебе есть вопросы. Понимаешь… Марк не дослушал, отвернулся и умчался в ванную. Ладно, хорошо, может, этого всего слишком много для подростка, пусть Марк и пытается казаться взрослым и уверенным в себе. Возможно, тот еще ни разу в своей жизни не влюблялся, и теперь, когда это произошло, разговор о чувствах с объектом любви казался ему самым страшным событием на свете. Мирон не знал, что может быть хуже, чем вчерашняя ночь. Марк не собирался выходить из ванной, поэтому Мирон умылся в раковине на кухне. Последний раз он ел в обед прошлого дня, и живот неприятно урчал. Он начал готовить яичницу, закидывая в сковородку все съедобное из холодильника. Хотелось пойти и постучать ванную, попросить Марка выйти и поговорить уже, но он понимал, что тому надо дать время. Марк вышел, когда завтрак уже был готов. — Будешь кушать? — спросил Мирон, решив пока повременить с разговорами о вчерашнем дне. — Сделать тебе кофе? Чай? — Кофе. Спасибо, — осторожно сказал Марк, садясь за стол. Он все еще опасался, что Мирон накинется на него с расспросами и вел себя предельно тихо. Они позавтракали в тишине, и когда Мирон пошел относить тарелки в раковину, Марк подал голос: — Прости за вчерашнее. Я не очень помню, что произошло, но… в общем, извини, что так получилось, — натянуто смеялся он. — Не хотел тебя смущать своим присутствием. — Дело вовсе не в этом, Марк, — сказал Мирон и решил, что не будет смягчать ситуацию. Он ему не мама и не папа, он не может всю жизнь пытаться вставить ему мозги на место. Если Мирону что-то не нравилось, нужно об этом сказать. — Что ты принял? Марк молчал, опустив голову. — Скажи мне, что ты принял, — еще раз спросил Мирон, делая паузу между словами, чтоб это звучало убедительно. — ЛСД, — тихо сказал Марк, и Мирону захотелось побиться головой о шкафчик. — Да там от одной таблетки ничего не будет, Мир, правда… я просто решил попробовать, мне не понравилось! Ночью я проснулся, потому что меня тошнить начало, и вообще состояние ебанутое максимально. Так что я не буду больше… — Да дело, блять, не в том, будешь ты еще раз или нет. Дело не в том, было тебе хуево или нет. Ощущение, что ты считаешь себя бессмертным, принимая какую-то хуйню… — он попытался успокоиться, сделав пару вдохов. Марк смотрел на него большими глазами, и Мирону сразу захотелось сказать «Извини, я погорячился», но он сдержался. — Ты помнишь, в чем признался мне вчера? Марк медленно кивнул. — Ты серьезно это говорил? — Да. Эм… я хотел тебе сказать вживую, без всякой наркоты, но… но как-то… — Я понял. Как-то не получилось. Ему казалось, что он отчитывал непутевого сына, но дело в том, что он не отец. Он не знал, что нужно делать. Он примерно представлял, что когда он отвергнет чувства Марка, тот психанет и уйдет. Возможно, они больше не будут общаться. У него так было: влюбился, отвергли, попсиховал и успокоился. И так по кругу. В какой-то момент везет, и ты влюбляешься взаимно. Так что он был готов к тому, что это один из последних их разговоров, но при этом все еще не знал, что сказать. — Да нет, дело не в этом, — Марк вздохнул, пытаясь настроиться. — Родители сказали, что нам надо поехать в Москву. Еще пару месяцев назад. Я тогда не воспринял это, подумал, что надо будет съездить на пару дней или неделю. А они хотят навсегда, понимаешь? Они вчера мне это сказали, и я… не знаю… решился, что ли. На все сразу. Марк впервые за утро посмотрел ему прямо в глаза, ожидая ответа. Мирон его понимал. Сейчас это кажется ужасным событием, он помнил себя, когда переезжал в другую страну. Казалось, что жизнь закончилась, он не сможет ничего исправить или приобрести. В глубине души Мирон подумал, что это хорошая идея. Марк доучится полгода в школе в Москве, успокоится, переболеет эту любовь, отойдет от наркотиков. Как ни крути, а в чужой стране не будет знакомых, которые по дешевке смогут продать. И пусть Марк казался безрассудным, он не станет сам искать наркоту, влипая в неприятности. А через полгода, когда ему исполнится восемнадцать, он уже сможет сам решать, что делать: вернуться в Лондон или остаться в России. Говорить, что это хороший план, он не стал. Он понимал, чего Марк хочет от него на самом деле: чтобы Мирон сказал, что тоже любит его, и предложил отказаться от переезда. Чтобы Марк настоял на своем, пошел наперекор родителям и жил у друзей, пытаясь свести концы с концами. Или чтобы Мирон предложил остаться у него. Это, наверное, было наилучшим исходом событий, о котором он мог подумать. Но Мирон понимал, что это невозможно. — И что же ты думаешь насчет переезда? — уже спокойно спросил Мирон. — Не хочу. Не понимаю, зачем я им там нужен. Им там работу какую-то предложили, ну а я что? Мне бы в школе тут доучиться, а то менять ее в середине года как-то не очень… но они не слушают, — уныло сказал Марк, перемешивая сахар в кофе. — Уже вещи собирают. — А ты всеми силами хочешь им помещать, да? Понимаешь, это так не работает. Чем больше ты пропадаешь из дома и ставишь ультиматумы, тем больше они тебе не доверяют. Ты уже работал, знаешь, что такое зарабатывать себе на жизнь, у тебя много знакомых, которые могли бы пригласить к себе на первое время. Но твоим родителям будет все равно на эти факты, когда ты закидываешься наркотиками и сутками не отвечаешь на телефон. Конечно же, они не разрешат тебе остаться тут, — закончил Мирон, не жалея чужие чувства. Это правда. Друзья должны говорить правду, какой бы жестокой она иногда ни была. — Раз я такой взрослый и могу уже сам работать, то почему я вообще должен слушаться их? — взорвался Марк, вставая из-за стола. — У тебя есть сигареты? Мирону хотелось сказать: «Я доказываю тебе о том, что ты должен делать меньше хуйни, чтобы родители доверяли тебе, а ты просишь меня дать тебе сигареты», но он лишь кивнул в сторону подоконника. Марк поджег сигарету и открыл окно, продолжил: — Ну вот побуду я там полгода, и что? Потом все равно вернусь сюда. Только отношения с родителями испорчу. Мирон молчал. Ему было неожиданно тесно в одной комнате с этим подростком. Не смотреть на возраст трудно, когда ты видишь в чужих действиях инфантильность и безалаберность. — Ты говоришь о том, что тебе надо остаться в Лондоне, приводя в пример школу, но когда ты последний раз туда ходил? Ты говоришь о том, что испортишь отношения с родителями, когда вся их цель — это не дать тебе слететь с катушек окончательно! Марк, тебе семнадцать, и ты регулярно куришь травку, а вчера пытался подрочить мне, будучи под ЛСД. О какой сознательности идет речь? Марк мгновенно замер, теряя весь запал. Мирон впервые искренне сказал все, что думает о его образе жизни. — Какого, блять, хуя ты сейчас читаешь мне лекции, Мир? — взбесился он, выкидывая недокуренную сигарету в окно. — Столько времени тебя ничего не смущало, а щас вылезла целая куча говна! — Да потому что ты обсуждаешь все это со мной, просишь помощи, совета, что угодно. Вот я тебе и говорю, как хуево ты поступаешь. — Да что ты… блять… — Марк пытался подобрать слова, но терялся в своем недовольстве. — Спасибо, блять. Тоже мне мудрец нашелся. Мне и родителей хватает со всеми этими нравоучениями! Мирон не знал, что сказать, кроме «Может, стоило бы их послушаться» или «Так как еще говорить с таким упрямым ребенком, как ты?», но все это не подходит. Единственное, что Марк бы сейчас охотно принял, это поддержка и уверенность, что у него получится остаться в Лондоне. Но Мирон этого не хотел. Он уверен, что как только родители оставят его, Марк пойдет по полной пизде, и остановить его уже никто не сможет. — Пиздец, я, конечно, знал, что ты уже не подросток, но такого вообще не ожидал! Мирон вздохнул, накрывая лицо руками. Он не думал, что это будет так сложно. Когда ему было восемнадцать, ему казалось, что родители зря вздыхают о сложности воспитания детей, но он все понял, оказавшись по другую сторону. Разговаривать с уверенным только в своей правоте человеком просто невозможно. — Марк, я не хочу ссориться, правда. Я лишь пытаюсь сказать, что тот путь, что ты выбрал… он ни к чему не приведет. У тебя есть проблемы, и твои родители пытаются помочь тебе, как умеют. Да, тебе эти способы не нравятся, кажутся бредовыми, но иногда нужно просто смириться… — Да пиздец, блять, — разочарованно сказал Марк, уходя в комнату. — Я предполагал, что ты мне что-то скажешь о смирении, но надеялся, что до этого не дойдет. — Что ты имеешь в виду? — спросил Мирон и пошел за парнем в комнату. — Что не так со смирением? — Да потому что вся твоя жизнь — это одно большое смирение! — заорал Марк, останавливаясь посреди комнаты. — Ты перестал заниматься тем, что тебе нравится из-за проблем. Из-за учебы, из-за биполярки, я не знаю. Но ты бросил рэп, бросил все свои мечты, все отложил на какое-то несбыточное «потом» и живешь сейчас так, будто у тебя будет еще одна жизнь в запасе. Мол, ну в этой жизни я буду работать на нелюбимой работе, обучать ребятишек, а уже в следующей оторвусь по полной! Так не бывает, Мир, ты просто смываешь свой потенциал в унитаз! — он начал снимать с себя чужую одежду, и Мирону бы отвернуться, но он не мог пошевелиться, буквально заставший из-за этих слов. — Я не хочу уезжать даже на полгода из Лондона, потому что тут мои друзья, мои выступления, моя жизнь, а ты… ты смотришь на нас со стороны и отвергаешь любые попытки снова вернуть тебя в дело. Я видел твои текста, я слышал, как ты читаешь, мне, блять, безумно это понравилось! Это многим нравится, и они говорят тебе об этом, но ты будто специально игнорируешь все, что связывает тебя и рэп. Смиряешься с происходящим. Вот, что я имею в виду. К концу рассказала Марк стоял уже одетый и запыхавшийся. У него были красные щеки, будто он стеснялся своей проницательности. Мирону было интересно, откуда тот узнал о болезни, но он не стал спрашивать. Почти все его знакомые знают, только Марку он не решился рассказать. Было глупо думать, что это не всплывет в какой-то момент. Интересно, как долго он уже знает… — Так что хватит читать мне нотации. Этого достаточно и без тебя. Прежде чем советовать мне сделать свою жизнь нормальной, я советую тебе наладить свою, — сказал Марк, подходя к двери и дергая ее за ручку. — Открой дверь. Мирон пошел на кухню за ключами, спрятанными вчера, чтобы Марк не выбрался из квартиры. Вчерашние события уже казались сном, но он помнил, что потрясло его больше всего. Подходя обратно к Марку, он спросил: — То, что ты вчера говорил. Что я тебе нравлюсь. Это правда? Марк уже не стеснялся, слишком занятый своей злостью. Кажется, это самое правильное время, чтобы спросить такие смущающие вещи. — Да, Мир, это, блять, правда. Ты мне пиздец как нравишься. Но сейчас я тебя почти ненавижу, — твердо сказал он, протягивая вперед руку. — Ключи. Мирон молча отдал ключи. Он его понимал. Он понимал, что так все и закончится. Марк вышел из квартиры, хлопнув дверью. Мирон никогда не гордился хорошей слуховой памятью, но чужие слова еще долго звучали у него в голове. *** Марк избегал его. Мирон понял это, когда тот не появился на следующих нескольких вечеринках. Пару раз Мирон звонил ему, потому что волновался, но Марк не поднимал трубку. Это поведение было вполне понятным, но Мирону все равно хотелось убедиться, что с ним все в порядке. Когда Мирон решил пропустить одну из вечеринок, потому что на следующий день у него была работа с утра, ему позвонил их общий знакомый и сказал, что встретился с Марком в баре. В том самом, в котором они увидели друг друга впервые. Мирон никогда так быстро не одевался. Что-то подгоняло его, какой-то внутренний голос шептал, что ему надо поспешить, иначе он все проебет. Уже подъезжая к бару, он увидел Марка около клуба. Тот курил, прислонившись к стене. Подойдя ближе, он заметил удрученный вид и разбитую губу. — Привет, — сказал Мирон, и Марк быстро поднял голову. Лицо у него сразу скривилось, и Мирон понял, что тот решил свалить. — Давай поговорим, — попросил его Мирон и взял за руку. Марк смотрел то на него, то на их руки, но остановился. — Что у тебя с лицом? — Тебя правда это интересует? — ощетинился Марк, снова попытавшись вырваться. — Не хочу я с тобой разговаривать, наговорились уже. — А я хочу, — твердо сказал Мирон, не отпуская Марка от себя. На них начали смотреть люди, не понимая, что происходит. Хорошо, что никто из них не понимал русскую речь. — Я переживаю за тебя, — уже спокойнее произнес Мирон. — Мы не чужие друг другу люди. Я хочу знать, что ты в порядке. — А если я не в порядке? — кисло сказал Марк. — Что, если я, блять, нихуя не в порядке? Мне не разрешили остаться в Лондоне, так что ты можешь быть спокоен. Меня увезут в Москву и будут за мной присматривать. Тебе больше не придется этим заниматься. — Марк, я… — Не надо. Просто не надо, — попросил Марк, немного успокоившись. — У меня самолет завтра. Я решил погулять последний раз. — Марк, это не последний раз в твоей жизни, ты еще сможешь сюда приехать… — начал Мирон, но понял, что Марку сейчас это не надо. Тот был глубоко в своей печали, и любые утешения вызывали у него только злость и горечь. — Хочешь, прогуляемся вместе? — Нет, я тут с друзьями. На самом деле, я бы хотел, чтобы ты ушел, — сказал Марк, наконец-то вырывая свою руку. — Ты делаешь все только сложнее. Марк помолчал немного, возможно, ожидая каких-то слов от Мирона, потом развернулся и ушел обратно в бар. Мирон не знал, что сказать. Ему хотелось обнять Марка, узнать, кто разбил ему губу и пообещать, что все будет хорошо. Жизнь не заканчивается на одном переезде. Но он ничего не сказал. Постояв еще пару минут в одиночестве, Федоров пошел обратно к дому. Сюда он ехал, попросив водителя найти самый короткий маршрут, но обратно решил не брать такси. Ему вообще уже ничего не хотелось. Апатия наступила слишком внезапно, и он дошел до дома весь мокрый из-за начавшегося дождя. Дома он снял все вещи и лег на кровать, накрывшись одеялом. Да, Мирон, иногда ты действительно делаешь все только сложнее. *** В следующий раз Мирон слышит о Марке спустя два года. После отъезда Марка он перестал посещать вечеринки каждую неделю. Друзья Марка, только увидев его, спрашивали, общаются ли они, и Мирону стоило огромных усилий каждый раз держать лицо и спокойно говорить «Нет, мы пока не разговариваем». Друзья у Марка были немного бешеные и всегда пытались разузнать, что между ними произошло. Вспоминать их последние разговоры Мирону не хотелось, да и рассказать все это было невозможно, так что знакомые придумали миллион теорий, почему у них все пошло по пизде. Единственным плюсом этих вечеринок было то, что от этих же друзей Мирон узнал, что Марк удачно устроился, пошел в школу и вроде как нашел себе какую-то компанию. Но вскоре эта тема осела, и Мирону стало грустно на этих тусовках. Возможно, он уже слишком стар для них, и все это время энергии Марка хватало на двоих. Его жизнь сначала затянуло печалью, но потом все стало улучшаться. Он устроился в языковую школу, в которой нужен был учитель русского, а по вечерам старался не думать о тех словах Марка во время ссоры. О том, что он все проебывает. В какой-то момент Мирон напился и всю ночь проматывал в голове свою жизнь за последние пару лет. У него было записано несколько треков Марка, и он крутил их вечерами, проверяя задания учеников или убираясь в квартире. Потом, в один из дней, он разрешил себе написать все, что скопилось в голове за столько лет. Он просто выливал это на бумагу, а потом собрался с мыслями и сделал из этого нормальный текст для трека. Он начал писать, думать об этом, тренировать читку дома, выучивая треки наизусть. Он познакомился с чуваком, который согласился написать ему пару битов. Парня звали Дарио, и он ему бесконечно помог. Мирон не заметил, как они стали хорошими друзьями. Дарио почти не понимал русский, и Мирону было это на руку. Он никому не рассказывал, что снова начал писать. Когда Дарио спрашивал, о чем его текст, Мирон рассказывал в общем и целом, и понимал, что еще не готов показать свои творения миру. Так прошло несколько лет, и Мирон постепенно раскрывал свои секреты друзьям и знакомым. Он снова начал ходить на вечеринки. На одной из этих вечеринках он услышал имя «Марк» и как обычно пропустил его мимо ушей. Как Мирон понял, Марк все еще общался с кем-то из Лондона, рассказывал им новости из жизни в Москве. Мирон знал, что с ним все в порядке, и этого было достаточно. Узнавать, с кем тот встречается или в какой колледж поступил, Мирону не хотелось. Но в этот раз разговоры о Марке продолжились, и Мирон уже не смог их игнорировать, когда к нему подошел знакомый и сказал: — Смотри, у Марка скоро концерт в Лондоне! Мирон взял телефон и посмотрел на афишу. На ней был изображен молодой парень, в котором Мирон не сразу узнал Марка. Тот изменил прическу и стиль одежды, его лицо немного заострилось и стало взрослее. Неожиданно он почувствовал грусть, потому что пропустил, как Марк меняется, и сразу же отдал телефон. Он бы хотел, чтобы в его груди была только радость за Марка, чтобы он не чувствовал горечи от того, как их дружба хуево закончилась. Прошло же уже больше двух лет, подумал Мирон, пора отпустить эту ситуацию. Он узнал, в каком клубе будет выступать Марк и купил билет. Он вспомнил, как Марк и не сомневался в своем успехе, и почувствовал гордость. Пусть клуб для выступления был небольшим, это все равно был концерт. У Марка небольшой тур по городам России, и Лондон был последним в списке. Мирон подумал, что, возможно, Марк так все придумал, чтобы остаться в Лондоне на какое-то время. Концерт был через месяц, и все это время Мирон старался не думать об этом. Он не мог представить, как пройдет их встреча. За эти два года они ни разу не списались и не созвонились. Мирон сначала думал, что его появление только расстроит Марка, а потом стало как-то неловко напоминать о себе. Он правда считал, что Марк сразу же вернется в Лондон, как только ему исполнится восемнадцать, но потом осознал, что прошел почти год, а Марка все нет. Такой исход тоже был вероятен, и Мирон смирился. В день концерта у него было отвратительное настроение. Все в мире будто бы настроилось против него, и в клуб он приехал почти к самому началу. Он купил в баре пива и встал к стенке. Как бы он ни хотел посмотреть на выступление Марка, прыгать в толпе — это уже не для него. Когда Марк вышел на сцену, Мирону захотелось выпить еще. Тот действительно вырос, изменился в лице, стал более уверенным. Услышав первый трек и голос Марка, он все-таки пошел за еще одним пивом. Настроение улучшилось, и он улыбался, вслушиваясь в слова. Ему нравился стиль, с которым Марк подавал себя, и он подумал, что будь он подростком, то тоже пошел бы в толпу. Он неожиданно вспомнил, как Марк обещал провести его за сцену, чтобы Мирон был рядом даже во время концерта. Эти воспоминания были тяжелыми. Спустя полтора часа Марк поблагодарил всех и пообещал, что скоро будут еще более крутые концерты. Толпа кричала, он расслышал «Женись на мне» и пошел к выходу. Он обрадовался, что на улице весна, и ему не надо ждать в гардеробе куртку. Ему срочно нужно было покурить. Прислонившись к стене клуба, он закурил и провожал взглядами уходящих малолеток. Мирон чувствовал себя странно, будто его чего-то лишили. Для себя он решил, что сходить на этот концерт было все-таки хорошей идеей. Он уже вызывал такси, и когда услышал крики. Обернувшись, Мирон увидел Марка, выходящего из здания клуба. Тот улыбался и говорил, что хочет покурить и может сфоткаться, если кто-то хочет. Хотели многие. Мирон смотрел, не отрываясь, на этого нового Марка. Тот был уверен в себе и в юности, но сейчас эта уверенность в своем успехе превратилась в знание, что он достоин всего, что имеет, и даже большего. Он стоял вдали от толпы и думал, что надо уходить, хватит уже пялиться… А потом Марк заметил его. Мирон был уверен, что тот его узнал. Он не верил, что Марк мог полностью вычеркнуть его из воспоминаний, пусть тот и игнорировал его звонки и не хотел общаться. Их взгляды встретились буквально на секунду, но Марк даже не изменился в лице, продолжил подписывать какие-то бумажки или даже части тела фанатов. Мирон подумал, что точно пора уходить, и развернулся. В груди было разочарование, но он не понимал, откуда. Он никогда не надеялся, что Марк вернется и кинется к нему с объятиями. На самом деле, он думал, что они встретятся хотя бы раз. Услышат друг о друге от общих знакомых и встретятся наедине, поговорят обо всем. Марк был для Мирона особенным другом, он понимал и принимал это, а Марк вообще был в него влюблен… Мирон верил, что им обоим будет интересно услышать, как у них все изменилось, но после увиденного... Этот крутой Марк оказался совсем не похож на того мальчишку, с которым они обсуждали рэп и пили пиво из одной бутылки в грязном подъезде. Следующие пару дней он провел на автомате. Он не разрешал себе думать о Марке, не позволял теряться в воспоминаниях и надеждах. Мирон постоянно напоминал себе, что дело уже давнее, друзья перестают общаться, влюбленность проходит… О влюбленности он думал больше всего. Пока в его памяти был только мальчишка, ему легко удавалось не вспоминать ту ночь под ЛСД, но когда он увидел повзрослевшего Марка, он начал задумываться, сколько тот еще думал о нем, как проходила его влюбленность вдали от всего привычного. Эти мысли были еще хуже, чем все до этого. Его позвали на вечеринку в честь возвращения Марка в Лондон. Он всей душой хотел поехать, чтобы наконец-то закончить эту длинную и обрывочную историю их отношений. Это чувство было настолько сильным, что, подъехав в пять часов к работе, он захотел притвориться больным и уехать обратно. Он объяснял ученикам, как склоняются слова на чистом автомате. В перерыве между занятиями Мирон скурил две сигареты за раз, хоть ему и посоветовали не курить во время учебы. После отдыха подростки подхватили его отрешенное состояние и перестали слушать. Будь он учителем в настоящей школе, ему надо было бы напомнить им о концентрации, но это были дополнительные уроки, и он понимал, как им не хочется вникать в сложный русский. Он закончил с детьми в восемь, еще час проверял задания и пытался не пялиться в окно. Состояние было апатичное, и он не заметил, как к нему в кабинет зашла уборщица. Мирон быстро собрал вещи, чтобы не мешать уборке, и пошел к машине. Какое же ублюдское состояние. Он мог бы прямо сейчас поехать на вечеринку, поболтать со всеми пару часов и отправиться домой отсыпаться и переживать увиденное. Мирон уговаривал себя так и сделать, но все равно свернул к дому. Его разрывали на части желание увидеть Марка и одновременный страх не заметить никаких эмоций от встречи. Все оказалось намного проще, когда он вышел из лифта и услышал уверенное: — Привет. Мирон подпрыгнул от неожиданности и оглянулся. Марк курил около окна на лестничной площадке и слабо улыбался. — Было рискованно приезжать сюда, когда я не был уверен, что ты не сменил квартиру. — Давно ждешь? — спросил Мирон, спускаясь к нему по лестнице. Он надеялся, что его ноги не дрожат после недавнего испуга. — Ты мог бы спросить у ребят. У вас же там вечеринка в твою честь. — Так было бы неинтересно. Где-то полчаса уже жду тебя. Будешь курить? — у Мирона были свои в кармане сумки, но он все равно вытащил сигарету из подставленной пачки. — Сигареты с кнопками? Москва тебя испортила. Это должно было быть шуткой, но Марк не улыбнулся. Мирону хотелось поставить его на свет и рассмотреть со всех сторон. Мирон понял, что не понимает, о чем можно поговорить, когда Марк выглядел серьезным и отторгающим, будто не хотел находиться здесь. Они докурили в тишине, и Мирон спросил: — Зайдешь? Марк кивнул, они поднялись. В квартире был срач, и Марк сказал: — Тут почти ничего не изменилось. — Не люблю перемены, — ответил Мирон, снимая толстовку. — Кофе? Чай? Пиво? — Давай пиво, — ответил Марк и сам пошел на кухню. — Я найду, не переживай. Это было странным. Они вели себя как незнакомые люди, но при этом Марк помнил, где у него холодильник и вообще чувствовал себя в своей тарелке, когда развалился на диване на кухне. Мирон тоже открыл пиво, облокотившись на кухонный шкаф. Они смотрели друг на друга, и Мирон неожиданно понял, что ему все равно, как Марк воспримет его слова, он должен сказать, что думает. — Я переживал за тебя, — сказал Мирон, не отрывая взгляд от чужого серьезного лица. — Когда ты уехал. Мне потом постоянно казалось, что я встречу тебя в баре или у знакомых, будто не было никакого переезда. Марк резко встал с дивана и подошел к нему почти вплотную. — Хочешь сказать, ты скучал по мне? Хотел сделать все по-другому и остановить меня? — Скучал — да. Остановить тебя у меня все равно бы не получилось. Марк положил руку ему на щеку и начал трогать ее пальцем. — Тебе не идет щетина, — сказал он, улыбнувшись. Мирон застыл в этом моменте. Ему стало все равно на то, что было раньше, и сколько лет они пропустили, не общавшись. Важной стала только эта минута, когда Марк опустил руку чуть ниже, трогая шею. — Я ненавидел тебя первое время. Думал, что ненавижу. Я каждый день думал о том, что ты меня предал. Это разрушало меня, но я не мог перестать. Когда я смирился с этим, я понял, что моя влюбленность никуда не делать. Я каждый день засыпал и просыпался с мыслью о тебе, я научился думать о хорошем и представлять, что у нас все в порядке. А потом я отпустил тебя, — сказал Марк и убрал руку в карман. — Я все еще думал о тебе, но общался с другими, встречался с другими. Все было нормально, пока не случился этот концерт в Лондоне. Как только мне его организовали, я начал представлять, как мы встретимся, но я правда не ожидал, что увижу тебя в толпе. — Ты меня заметил еще в клубе? — шокировано спросил Мирон, не шевелясь. Они были слишком близко, но у него не было никакого желания ничего менять. — Конечно. Ты стоял рядом с баром, у которого вывеска светилась. Она мне глаза слепила весь концерт, уебищный все-таки клуб. Но из-за этого я узнал тебя. Я поэтому и вышел покурить после выступления, надеялся, что увижу еще раз. — Тогда я подумал, что ты не хочешь со мной видеться, — осторожно сказал Мирон, понимая, что ему хочется разгладить пальцами складку между чужих бровей. — Я и не хотел. А потом хотел. Я не мог понять, что мне нужно. Казалось, что когда я увижу тебя, все сломается. Марк, смотревший до этого на их обувь, резко поднял голову и уставился на него. Мирон уже знал, что случится. — И как, сломалось? — спросил Мирон и оттолкнулся от шкафа. Теперь между ними не было даже десяти сантиметров. — Сейчас узнаю, — ответил Марк. Они потянулись друг к другу одновременно. Мирон сжимал пальцами чужие волосы и хотел всего и сразу. Он не желал признаваться даже самому себе, что думал о продолжении той ночи, когда Марк к нему приставал. Он представлял, что было бы, если бы он поддался. Скорее всего, Марка бы стошнило где-то в процессе, но не думать, как минимум, о взаимной дрочке он не мог. Они целовались на кухне, будто им только это и нужно было — дорваться друг до друга. Рот Марка был на вкус как пиво, такой же горький, но Мирону это иррационально нравилось. Марк легонько кусал за губы и трогал руками его бедра. Мирон отстраненно заметил, что Марк научился лучше целоваться. — Как же, блять, колется твоя щетина, — улыбнулся Марк, оторвавшись от него. — Пошли, — он повел его в комнату за руку, будто бы это не квартира Мирона, и он сам не в состоянии вспомнить, где его кровать. Они разделись, и Марк толкнул его на кровать, сев сверху. — Я слишком долго этого ждал, — признался Марк и снова поцеловал его. Потом Марк перешел на его шею и плечи. Мирон чувствовал, что ему ставят засосы, но ничего не говорил. Ему придется надеть водолазку в следующий раз, когда он пойдет на занятия, а на улице жарко… — Перестань думать о чем-то другом, кроме меня, — сказал Марк, хватая его рукой за подбородок. Мирон не ответил. Слова в тот момент были для него слишком большой роскошью. Когда они оба кончили и успокоились, Мирон спросил: — Так ты что, кинул всех на вечеринке, посвященной в твою честь, чтобы приехать ко мне? Он лежал на кровати, а Марк пошел за сигаретами. Марк вообще выглядел так, будто сейчас же готов устроить второй раунд. Мирон чувствовал себя выжатым и слишком удовлетворенным даже для того, чтобы поймать летящие в него сигареты. — Стареешь, — пошутил Марк и поднял упавшую на пол пачку, поставив рядом с кроватью открытое пиво. — Да мы собрались, а тебя не было. Я посидел буквально полчаса, когда понял, что не смогу просто отдыхать. — Пиздец, там все охуели, наверное. — Да им главное повод дать, чтобы отметить. Я там не так уж нужен. Тем более… — вкрадчиво произнес Марк, перекинув ногу через Мирона и садясь ему чуть ниже живота. — У меня еще будет время со всеми побухать. — Что это значит? — спросил Мирон, затягиваясь сигаретой. — Это значит, что я подумал остаться в Лондоне пока что. Мирон не знал, что на это ответить. Пока они были увлечены друг другом, он даже не задумывался о том, что Марку придется уезжать. Прошедшее и будущее время перестало иметь для него значение, осталось только настоящее. И только после этих слов он понял, что у Марка была новая жизнь в Москве, новые друзья и обязательства, и что тот не будет все разом бросать, чтобы… — Хватит думать, — строго сказал Марк, снова хватая его за лицо. Видимо, трудный мыслительный процесс и грусть слишком хорошо читались по его лицу. Надо же, а раньше Мирон читал Марка как открытую книгу. — Я хотел этого. Не признавался самому себе даже, но на самом деле хотел, чтобы у нас все получилось, и я остался. Так что… тебе придется потесниться. Мирон улыбнулся и притянул Марка к себе за голову. Он тоже втайне на это надеялся. Они счастливо ласкали друг друга, когда Мирон вспомнил кое-что: — Кстати, мы сможем записать фит. — Что?! Мирон смеялся с шокированного лица Марка и еще долго не мог успокоиться. Впрочем, у них теперь много времени.