for a moment

Как вернуться в другую жизнь Которая кажется сказкой? (Flёur — Ремонт)

Свет всегда был таким серым, или он заметил только сейчас? Эллиот смотрел на кончики пальцев, трясущиеся — нет, вовсе не от нервов — из-за неспокойной езды школьного автобуса, и вслушивался в успокаивающее урчание автобуса. По крайней мере, остаток этого дня имел шансы пройти без происшествий. К вечеру синяки на коленках и ссадины на костяшках и над бровью перестанут болеть. Прикусив губу, Эллиот несколько раз сжал ладони: едва покрывшиеся коростой ранки ожидаемо закровоточили, и он задумчиво слизал выступившие капли. Детям не нужны причины для жестокости; дети — и есть жестокость. Твоя прическа, твоя одежда, твои родители, твои оценки и твой цвет глаз никогда не будут настоящей причиной, по которой твою голову сунут в унитаз, а тетради раскидают по полу; настоящей причиной будет эфемерная, на уровне пятого чувства ощущающаяся беспомощность — гарант того, что ты не сможешь дать отпор. Врежь по челюсти одному, ударь ногой в пах другого, но против оравы все равно не попрешь. Пожалуй, зализывать раны — это все, что ему оставалось. Несколько секунд он задумчиво смотрел на собственный дом, прежде чем, спохватившись, в спешке выбежать из автобуса, скользнув в узкую дверцу, и позволить ему продолжить неторопливый маршрут. Позади он слышал шорох шин, удаляющийся и затухающий до полного исчезновения. И — тишина. Шепот ветра, запутавшегося в листьях деревьев у дома. Далекий лай собаки. Эллиот поднял голову. — Как прошел день? — Я не хочу домой, — сказал Эллиот вместо ответа и принялся рассматривать потертую бейсболку на голове отца. И чуть опустил взгляд на мгновение, ловя искорки во внимательных по-лисьи глазах за очками. — Прогуляемся? Гладкие бетонные плиты под ногами сменялись шероховатостью асфальта, когда они проходили мимо знакомых домов, родных, въевшихся в память бесповоротно. Эллиот поднял упавшую с дерева ветку и пустил ее по перекладинам, проходя рядом с выкрашенным белой краской забором. Потом погладил знакомого пса, потеребил за мохнатыми висячими ушами. Сорвал листочек с разросшегося куста, сделал из него кораблик, проткнув черенком середину, и выкинул на обочину. — Я снова подрался, — немного виновато произнес Эллиот, наконец, разбавляя молчание, которое, впрочем, было вполне комфортным и естественным. Не таким, как обычно бывает из-за обиды или неловкости. — Вижу, — услышал он мягкую усмешку, — у тебя компромат на лице. Эллиот потер бровь, вспоминая про ссадину. — Но они сами ко мне полезли! — хмуро пробормотал он, вспоминая перепалку в углу школьного коридора: обидную подножку, посыпавшиеся за ней тумаки, громкий голос учителя, приказывающего разойтись. Половину следующего урока он старался выпрямить помявшиеся от падения уголки тетради, чтобы ему не влетело еще и за небрежность. — Тебе не нужно оправдываться передо мной, — ответил отец. — Я знаю, что ты никогда не начинаешь первым. Эллиот слабо улыбнулся от облегчения, которые принесли эти слова, и снова уткнул взгляд в ботинки, шагая совершенно в противоположную сторону от той, в которую его вез школьный автобус. Мир понемногу обретал цвет; он видел ярко-зеленые листья деревьев, и голубое небо, и красный автомобиль на другой стороне улицы. И, хотя он знал, что это скоро закончится, что все снова потускнеет, старался радоваться этому моменту, этим каплям тепла, скользившим где-то изнутри его груди. — Я хочу к озеру, пап! — вдруг решил он и зашагал в сторону от жилых домов. У берега он скинул портфель, снял ботинки, вложил в них носки, и подвернул штанины. Вода была холодной, но он все равно зашел в нее, выискивая на дне что-нибудь интересное и разгоняя шустрых водомерок. Наконец, он увидел клок водорослей, и, чтобы не щипало ссадины на руках, принялся доставать его с помощью найденной ранее ветки. С пяти попыток он вытащил его, взял в руки, чтобы, внимательно рассмотрев скользкие листья, бросить обратно в воду. Возвращаясь, он приметил в прибое красивый зеленый камешек, и, недолго думая, положил его в карман курточки. Потом они вместе с отцом, который все это время безмолвно наблюдал за ним, сели на берегу. Вода постепенно успокоилась, и в глади отражалось небо с редкими облаками. Оставленную в воде ветку прибило к пучку камышей у берега, и она то отплывала подальше, то вновь ударялась о зеленые стебли. Слабая волна набегала на бережок и, отступая, вновь обнажала камни. — Наверное, пора домой, — произнес Эллиот, когда его ноги наконец высохли. Обувшись и надев портфель, он встал, протягивая руку отцу. Тот поднялся, отряхнул штаны и взялся за его ладонь своей, такой теплой, что было почти не страшно думать о том, что ждет их по возвращении. Мать стояла на крыльце, нервно перебирая рукав своей домашней кофты. Эллиот подошел к ней, не поднимая взгляд, зная, что теперь последует. — Где тебя носило? — строго произнесла она, и от звука ее голоса все в Эллиоте как-то разом потухло, будто последние лучи солнца исчезли с отгоревшим закатом. Он оглянулся, но рядом с ним не было никого, кроме раздраженной матери. — Где ты был? — повторила она вопрос. — Не помню, — ответил Эллиот, и зашел в дом, получив по дороге подзатыльник. Зеленый камешек выпал из кармана и остался за порогом. 24.05.2020-06.06.2020