Личные причины

— Ты слышал последние слухи об Йорвете? — Он был настолько утыкан стрелами, что походил на ежа. Поверь мне, Йорвет мертв. — Мёртв? Нет, он был замечен в Новиграде.

— Перевернись. Роше аккуратно сколупывает некоторое подобие пластырей с чужой спины и хмуро разглядывает почти затянувшиеся отметины. Ему не впервой обращаться с ранеными, конечно. У него был целый отряд преданных бойцов — до того, как Хенсельт расправился с ними всеми — и он неоднократно помогал и другим, и себе в обработке царапин различной степени тяжести. Пятнадцать железных наконечников оставили на оливковой коже достаточно глубокие, но уже почти зарубцевавшиеся шрамы, а нанесенный на стрелы яд наконец полностью выведен из организма с помощью специальных отваров. Именно из-за яда пострадавшему нужен был такой долгий сон — тяжелый обморок, от которого Aen Seidhe удалось очнуться только какую-то неделю назад, после затянуто-длинного, продолжительного времени. Если бы еще на год раньше кто-то сказал Вернону Роше, чем он будет заниматься теперь — вот бы и сам не поверил ни за что. Йорвет с ним не разговаривает. Роше его, так-то, понимает — сам бы он тоже вряд ли сильно радовался, окажись в подобной ситуации. Раненый, слабый, в обществе только людей самого главного неприятеля собственной жизни — которые, к тому же, почему-то заботятся о его здоровье и восстановлении. Получать в ответ на «какого…» лишь «ты не должен был там умереть» — а у Роше другого ответа не было — и терпеть прикосновения bloede dh’oine к собственной коже. От гордости и эльфской напыщенности наверняка оставались лишь жалкие ошметки, а молчание могло помогать сохранить хоть что-то. Открыть баночку с нейтрализующей мазью и обработать? На почти уже заживленных ранениях травяное лекарство все равно оставляет шершаво-жгучие прикосновения боли, и Йорвет совсем тихо шипит. — Да твою ж сучью мать, Роше, свали и не появляйся. — Нашел, чем закончить тотальный игнор моего присутствия? — Тебя хер проигнорируешь. Просто, блять, просто зачем… Эльф что-то вяло и с недовольной интонацией бормочет на Hen Llinge, но Роше не вслушивается. Он никогда не учил Старшую Речь, и все равно не понимает ни слова, кроме, разве что, пары непереводимых ругательств и «проклятого человека». — Можешь поныть, если так будет легче. — Не дождешься, плоскоухий, — Йорвет переходит на общий язык и передергивает обнаженным плечом, когда широкие пальцы мужчины без видимой уже необходимости нажимают под первым шейным позвонком. — Ты сошел с ума, если вытягиваешь своего заклятого врага на поверхность. Мы традиционно пытаемся друг друга убить. Что за травы ты после всего этого обожрался, если… — он приподнимается на локтях, опуская лицо на ладони. Потирает шрам и дергает ухом, подтверждая невольно слух о том, что Aen Seidhe это умеют делать. — И я, кстати, тоже схожу с ума. Твоя вонючая дурь заразна. Какого черта вообще… это происходит? Ты… сволочь. — Однако мы больше не враги, Йорвет. Все кончилось. У нас не осталось ни единой причины воевать. — Кроме личных. — Кроме личных… Роше поднимается пальцами по напряженной шее до темных неровно отросших волос и снова нажимает. Эльф какое-то время молчит, а потом чуть поворачивает голову. — Не трогай. — Я не собираюсь перерезать тебе горло. — Когда соберешься — не думай, что сдамся без битвы. — Если считаешь, что у меня есть цель тебя убить, почему не уйдешь? — Если думаешь, что мне надо уйти, почему не прогонишь? — Тебе некуда идти. — Чтобы я побирался у вшивых темерских псин? — Чтобы я поверил, что ты торчишь здесь не потому, что еще слабый? — Что? — Что. Несколько секунд в комнате висит тяжелое молчание, а потом Йорвет сбрасывает руку Вернона со своей шеи и садится, поворачиваясь и облокачиваясь недавно обработанной спиной о холодную, не самую чистую стену комнатки. — Может, твое желание прикончить меня уже и остыло, но не советую быть таким уверенным также насчет моего, взаимного. В коллекции все еще не хватает темерских лилий. А не ухожу я, потому что на улицах у меня будет ничуть не больше уверенности, чем здесь. Здесь ты у меня на глазах. — Неблагородно. — Честно. — Не уверен. — Роше, а Роше… Скоя’таэль закрывает ладонью поврежденный давно глаз и кривится. — Отдай хоть повязку. Это отвратительно. — Нет ее. Осталась во Флотзаме. — Потрясающе, — эльф жует губы, видимо, собираясь сплюнуть на пол, но потом передумывает, — D'yaebl. Роше тянется куда-то вбок от лежанки и извлекает кусок на удивление чистой ткани, протягивая его Йорвету. Вроде, там стояли сумки с… Хер его знает, на самом деле, потому что Йорвет вещами Вернона и Бьянки не интересовался, а к темному и пыльному интерьеру внимания не проявлял никакого.  — An’badraigh aen cuach, — он буквально выплевывает слова и завязывает импровизированный платок наискось, прикрывая правую сторону лица. Эльфы — вообще раса, очень трепетно относящаяся к своему внешнему виду. Да и людям они обычно кажутся красивыми, как произведения искусства. Эльфки стройные и грациозные, эльфы — гибкие, с тонкими чертами лица. Красиво? Да. Заслуженно, кстати — Роше лениво наблюдает за Йорветом, возящимся с повязкой. «Было бы на что смотреть, если б рожа была цела»? Нет, вовсе неправда. Йорвета наверняка можно назвать красивым и сейчас, когда бы Роше лучше разбирался в подобном. Оливковая кожа, подтянутый и поджарый торс с выраженными мышцами. Предплечья покрыты маленькими шрамами, но выше, там, где руки обыкновенно защищались наплечами, их количество уменьшается. От стрел наверняка тоже останутся отметины — рваные белые шрамы. У Роше самого была пара таких вот. Профиль у эльфа тонкий, на острые скулы ложатся контрастные тени от тусклого светильника. И татуировка, идущая от уха куда-то вниз, по всему корпусу, исчезающая за поясом штанов — единственного сейчас предмета гардероба. — Откуда? — Что? — Откуда у тебя татуировка? — Ты серьёзно?.. — Йорвет одергивает ткань на лице и недоуменно поворачивается к человеку. Потом проводит пальцами по собственному животу, оглаживая набитые тонкие листики, разглядывает пальцы — так, будто на них все еще могли оставаться следы от неведомых чернил, — и хрипло смеется. Сумасшедшие ситуации требуют сумасшедшего поведения. — Малой был, развлекался, пока мог. Лет в двадцать на спор сделал. Киаран… — он хмурится, вспоминая о смерти когда-то верного соратника, — Киаран выиграл у меня в правду или вызов. Мы еще тогда познакомились. Вместе через все проходили. — Это больно? — Странные ты вопросы задаешь, dh’oine. — Я про татуировку. — Как знаешь. А я уже не помню. Ты и сам понимаешь, вся боль забывается очень скоро. Уж тебе ли не знать — про татуировки, естественно. Роше пожимает плечами на чужой ответ и вспоминает собственные потери. Боль не забывалась, нет, она притуплялась со временем, хотя ему этого было почти достаточно. — Где моя одежда? Кушак? — Могу дать. — Щедрость невероятная, — язвительность цедится из голоса и оседает на пол. Кольчуга. Полукираса. Поножи. Гамбезон. Нательная рубаха. Все это принадлежит Йорвету и должно ему вернуться. Одно только — не обязательно сразу… Эльф вытягивает ноги и чуть ли не впервые за все проведенное здесь время оглядывается по помещению, пока Роше отходит, копаясь в темном углу. Освещение слишком поганое, чтобы что-то увидеть. В комнате нет окна, а с улицы не слышно даже фрагментов человеческой жизни. Где они находятся, вообще? Вот уже неделю — с тех пор, как пришел в сознание — он валяется на поганой низкой постели и не видит никого, кроме Бьянки и Вернона. Никуда, кроме пустынного заднего двора не выходит уже неделю и уже неделю дышит одним воздухом с этими вшивыми патриотами. Bloede dh'oine. Йорвет вообще, хоть убей, не понимает, как его угораздило попасть в подобную ситуацию. Почему эти двое его выхаживают после ранения, и как вообще они связаны со всей заварушкой. «Синие полоски», или же их остатки, никак к нападению на лагерь белок причастны не были, Йорвет не помнит Роше среди нападавших. В тот день они с ребятами не ожидали никаких стычек, не были готовы — а на отряд эльфских повстанцев вышла группировка других, более лояльных к dh’oine нелюдей, напала без предупреждения, скрывшись в листве заранее. Если бы это были люди, скоя’таэли бы услышали их подход. А эти… Даже черт их знает, почему — на них, почему — именно в тот момент, почему — без видимой причины, и — по чьему поручению. Побили тогда, кажется, добрую половину отряда Йорвета, вот же срань позорная, а в самого командира всадили более десятка стрел. Сейчас-то его наверняка уже считают мертвым… Это-то и хорошо, конечно. Да и оставшиеся в живых белки рассыпались по лесам, как всегда это делали. Последнее, что эльф помнил перед потерей сознания в тот день, — чьи-то крики и собственная жгучая злость, затмевавшая даже боль от острых вонзившихся в спину стрел. О, ее когти всегда умели ранить куда сильнее… Злость не на действовавших так же жестоко и подло, как и сами белки обычно, нападающих представителей Старших рас, но на их неопознанные мотивы и фактическое предательство. Переход на сторону bloede dh’oine. Злость на собственную беспомощность, бесполезность для верного отряда и настолько бесславную гибель. Кто же знал, что cáerme подарит ему еще более бесславную жизнь под присмотром Вернона Роше и его соратницы Бьянки Вэс, извечных и непримиримых его врагов… Странно было очнуться после душного, темного обморока в этой небольшой комнатке где-то, казалось, вне времени и пространства. Бьянка меняла пластыри и смазывала его уже практически затянувшиеся царапины каждый день, а Роше приходил изредка и почти не разговаривал. Это все было отвратительно — зависеть от этой gwaim aep людей, почему-то решившихся ему помочь. От «Синих полосок» — в особенности. От Роше — в частности. Гордость завывала голодным волком, но жить все равно хотелось отчаянно, и Йорвет просто мирился и не разговаривал. И не пытался уйти. Не спрашивал вообще ни о чем и не пытался протестовать, по-максимальному абстрагируясь и разглядывая надтреснутый потолок уже целую неделю. А сколько он провалялся подобным образом еще до того?.. S’est’aehaebbe ei nautisfein, s’est’aegease ei xi’hias shed s’est’mian a’mor aef seo bloede pavianen, tuvar siud que da erat n’ess fir a iad aeved. Ghoul y badraigh mal an cuach, и это даже ведь почти цензурно. И все же, столько лет взаимной вражды с Роше однозначно позволяли узнать друг друга получше. Услышать немало информации о жизни и даже начать уважать умелого соперника. Лучшие враги — вот как можно было назвать их с Верноном, если бы кто-то захотел поиграть словами и дать имя их слишком странным и теперь уже сложным взаимоотношениям. Лучшие враги — перекатывается на языке легко, колючей проволокой царапает раздраженное горло, спускается ниже и разливается горячим жжением. Йорвет победил всех командиров специальных отрядов на Севере, Йорвет — «разбойник, убийца и террорист». Так почему же чертов Роше, столько лет пытавшийся поймать его и отправить на виселицу, теперь предлагает забыть про вражду? Он не знает, — но, почему-то, пофиг. Когда человек возвращается с широкой синей полоской ткани кушака и поясом, он выколупывает из привешенного в кожаному ремешку мешочка детали курительной трубки и скручивает мундштук со стаммелем. Табак лежит в отдельной коробочке, и эльф проверяет его влажность пальцами. Сминается легко и расправляется снова — а значит, в идеальном состоянии. Так же, как и тогда, когда он в последний раз курил. — В комнате и так дышать нечем, — Роше комментирует, но никак не препятствует занятию эльфа, отходя чуть вбок и наблюдая оттуда. — Ну выйди. — Тут безопаснее. Я, знаешь ли, тоже не самый желанный гость в настоящее время. Незнакомцам здесь рады далеко не все, а статус разыскиваемого беглеца еще никому не придавал удачи. — Сними полотенце и выйди. Тебя никто без него не узнает, я уверен. Даже я. — Это шаперон. — Вот-вот. Ни разу тебя без него не видел, плоскоухий. — А хочешь посмотреть? Йорвет растирает листья табака в мелкое крошево и постепенно набивает трубку. Под пальцами вместе с травой тихо хрустят утраты, а еще воспоминания о не в пример более неприятном-понятном прошлом. Он редко выкуривает больше половины, но сейчас чувствуется, что даже полная набивка не будет лишней. «Никогда не заготавливайте больше, чем собираетесь выкурить»? Что же, у него вполне подходящее для долгого раскуривания состояние. Или настроение. В общем-то, эти понятия мало различаются. — Посмотреть на тебя без этой тряпки? Пожалуй, было бы интересно. Правда я все еще не понял, тебе-то это на что сдалось. Может, у тебя там плешь. — Ага, мечтай. Роше стаскивает с себя верхнюю куртку и кольчугу. Металл звенит и очень тяжело падает на пол, освобождая плечи от нелегкого груза и заставляя оставшегося лишь в нижнем акетоне мужчину выдохнуть облегченно. В свете последних событий от привычного синего цвета пришлось отказаться — его в нем, кажется, узнавала бы каждая забитая шавка на этом куске Континента, а на руку подобное играть не могло. Роше был одет как обычный наемник. Он подходит ближе и присаживается на импровизированную кровать. Шаперон не трогает, правда. В общем, Йорвету-то это и не особо нужно. Он откладывает трубку на матрас, обшаривает карманчики в поисках еще чего-то. Роше следит за его мерными движениями, когда эльф выуживает что-то вроде лучинки и устанавливает ее так, чтобы было удобно зажечь с помощью искры от огнива. — Ты все время с собой столько носишь? — И правильно делаю. А то в этой дыре, я уверен, ничего подобного лет пятьдесят не видали. Кстати, где мы? — он интересуется о своем местонахождении только спустя неделю и даже сам удивляется тому, насколько это на самом деле безразлично. — Аэдирн. Самая окраина, какое-то вшивое захолустье. Тебя тут не знают. — Дрянь… — Согласен. Йорвет наконец раскуривает трубку, зажимая ее между губами, несколько раз поднимая табак теплым огнем. От близости мягкого света по красивому лицу пляшут контрастные тени. Роше смотрит. Смотрит и думает о странной, напряженной безопасности и уюте, который царит сейчас в этой пыльной и темной комнатушке. Они оба ведут себя так, будто не было ничего того, что было на самом деле, в реальности, будто борьба и угрозы жили где-то отдельно от них, а тут, тут было нечто другое. Не доверие, но какой-то странный нейтралитет с привкусом травяного эликсира и усталости. — И как мы сюда попали? — скоя’таэль на пробу пускает первую струйку дыма и закрывает глаза, откидываясь к стене. Ребра отчетливо выделяются под тонкой кожей, и Вернону их хочется пересчитать — не кулаками, но пальцами, просто чтобы коснуться эльфийской кожи — конечно, из любопытства. Трубки Йорвету хватит еще надолго, и он собирается насладиться долгожданным курением. Не то чтобы был зависим, но втягивать приятный, терпкий и крепкий табачный дым приятно… Успокаивает. Роше тоже откидывается к стене и не отводит взгляд, продолжая наблюдать. — Как попали? Ну, так-то тебя подлатал какой-то врач на месте, а потом Бьянка нашла телегу. Нужно было уехать. — Опять притворялся купцом? — Бакалейщиком. — О да, слышал я как-то уже подобную историю, — Йорвет даже улыбается слишком спокойно; устало, может, но это все одно, — Твое похвальное рвение избавлять скоя’таэля от верной гибели я все еще, однако, не могу взять в голову. Все еще интересно, какие такие шкурные интересы вынуждали тебя тащить бессознательную белку через границу с риском для собственной шеи, особенно если учитывать, что этой белкой являлся я. И твое недавнее «ты не должен был там умереть» меня не убеждает. — Ну, как тебе сказать… — Thaess aep. Молчи уже. — А ты, смотрю, перестал бояться того, что я сейчас перережу тебе глотку. — С тебя станется… — эльф ухмыляется и дышит своим дымом. Не беззащитный, но такой расслабленный. — Ты снял кольчугу. И всю остальную защиту тоже. Ты доверяешь мне — я доверяю тебе. У нас временное перемирие? — Временное? — Перемирие. — Да. — Я так и понял, — Йорвет облизывается и сглатывает, обсасывая мундштук трубки. Так и не открывает глаз, позволяя Роше собой любоваться. — Ты собирался убрать с головы это черное безобразие. Вперед. Роше тихо ворчит — не любит он избавляться от привычного шаперона, с этим ничего не поделаешь — но тянется к ткани, стаскивает. Временное перемирие накладывало на них, наверное, хоть какие-то обязательства, и Роше пытался быть верным своему призрачному долгу даже тогда, когда это оказывалось совершенно бесполезно и не необходимо. Он ничего не обещал, но Йорвет что-то спрашивал. Это ли было чем-то важным? — Ну и на кой черт ты его вообще носишь? — голос Йорвета действительно полон любопытства и, кажется, совсем слегка — негодования, хотя, это сложно сказать на самом деле, — хваленое эльфское высокомерие все равно сквозит в каждой произнесенной фразе. Даже в таком положении, как сейчас.  — Уши мерзнут, — Роше коротко усмехается и прочесывает короткие светлые волосы, придавая им более или менее приличный вид, — Тебя это так злит? — Он тебя уродует. Роше тихо присвистывает. Все же, чувство прекрасного у эльфов развито достаточно сильно, но подобное заявление удивляет. Йорвет кривит губы и снова втягивает крепкий табачный дым, после выдыхая прямо в лицо мужчине. — Засранец, — Роше морщится и откидывает в сторону темную тканевую полоску. Ему немного неуютно находиться без шаперона где-либо-кроме-постели — и именно той, в которой он собирается спать сам, не Йорвет, — но так все в порядке, вроде бы. Скоя’таэль рассматривает его еще какое-то время, будто оценивает из-под полуприкрытых век. Не самый удобный взгляд — не самая привычная ситуация — не самые логичные мотивы. — Сколько тебе лет? — Тридцать девять, если тебе это о чем-то говорит. — Я не умею определять ваш возраст. Вы, dh'oine, все на одно лицо. Вроде, безбородые — это те, кто помоложе, но… — он делает паузу, чтобы снова выпустить дым через рот. В комнате уже терпко пахнет табаком, но это не неприятно. — Но все равно сложно. Тебя, правда, узнаю. Тридцать девять… Ты еще молод. — Для тебя — конечно. Однако дожить до этого возраста… — Знаю. Еще какое-то время они проводят в тишине. Йорвет облизывается несколько раз, легонько постукивает по стенкам трубки, чтобы пепел опустился вниз, не мешая процессу тления табака, а Роше лениво думает о том, что все же шрамы его совсем не портят, что бы у эльфов в головах по этому поводу ни творилось. И еще — что они с его лучшим врагом слишком похожи и понимают друг друга с полуслова именно теперь, после столького времени. — Тебе не скучно? — Что? Ты о чем? Я неделю — больше? — валяюсь в этой комнате. Уже привык. Твое общество, к тому же, даже развлекает, dh'oine. Никогда не думал, что скажу это… Не трогай, — он одергивает Роше резким движением головы, когда тот собирается снова убрать волосы под темную ткань убора. — Неужто так больше нравлюсь? — мужчина глухо смеется, но оставляет шаперон в покое. Достаточно интересно, что эльф так реагирует на это — ну, так кто же его поймет, в конце концов. Йорвет лишь странно усмехается, выпуская небольшие струйки дыма через нос. — Ты? Нравишься? Ещё не понял. Удивительно, но табачный дым успокаивает теперь и Роше. Может, это какой-то особенный сорт табака, может, добавлено еще что-то, но навязчивого желания выйти на улицу, чтобы вдохнуть относительно свежего воздуха, у мужчины не возникает. — Ты чего? — Что? — Слишком тяжелый взгляд. И липкий. Мне не нравится такое ощущение на коже. — Ты псих, Йорвет. Йорвет усмехается. Даже не поднимает век. — Говоришь это так, будто совершаешь открытие. Еще бы мне не быть психом, раз я сижу с тобой где-то во вшивом беспространственном «здесь» и даже не пытаюсь тебя убить. Разве не дикость? Ну, так что? — Да просто. Думаю, как такой, как ты, эльф, начал курить. — Ммм… Это не запоминается. Просто в один момент пристрастился. Буду скучать по табаку, если не получится приобрести снова, когда закончится. Хочешь попробовать? — он внезапно меняет тон, изгибая запястье с трубкой. — Не курю. — А было бы… — Йорвет чуть замирает, размышляя о чем-то, а потом будто решает. Он тянется к Роше, и тот не успевает отшатнуться, когда длинные тонкие пальцы скользят по его волосам, ерошат короткие светлые прядки на затылке, а губы прижимаются к губам, передавая терпковатый дым. Человеку не остается ничего другого, кроме как вдохнуть его в себя, почувствовать, как тот перехватывает глотку, как перетекает в легкие. Роше не закашливается, нет. Вместо этого он ощущает горечь и солоноватость — первое от трав, а второе — явно от тонких и выразительно очерченных губ Йорвета. Ловит себя на мысли, что теперь знает, какой эльф на вкус — и что совершенно никакого отторжения по этому поводу не испытывает. Тот же отстраняется и внимательно изучает лицо еще не осознавшего ситуацию в полной мере мужчины. Ни одна черта не выдает ни изменившегося настроения, ни смеха, ни лукавства. Ничего. — Как тебе? — спрашивает он, растягивая гласные, и снова вдыхает дым. — Внезапно. — Если не распробовал, могу повторить, — Йорвет сам не уверен в том, что делает то, что правильно, но он делает то, что подсказывает ему внутренний инстинкт. Прямо в эту секунду ему захотелось касаться губ своего врага, а придумывать слова для этого — лень. Это остро, но без ощущения опасности, пряно и необычно. И он не дожидается чужого разрешения, во второй раз накрывая губы не сопротивлявшегося мужчины. В двух сантиметрах друг от друга, так близко, что сложно даже сфокусироваться, и так материально. Невероятная безмятежность одного и согласие второго. В этот раз Йорвет не отстраняется так же быстро, как в прошлый. Выдыхает дым просто ужасно, почти мучительно медленно, позволяя другому мужчине пропускать его буквально через себя, ощущая скребущий запах на нёбе. Не углубляет этот практически-не-поцелуй. Сам — полуобнаженный, не до конца восстановивший силы, — выглядит и ведет себя при этом так, будто не делает вообще ничего необычного. Будто все именно так, как и должно было идти согласно какому-то сумасшедшему вселенскому сценарию, а Йорвет разыгрывает свое давно распланированное действие по нотам. Они и правда оба сходят с ума, наверное. Это просто должно было рано или поздно произойти. Если они не убивают друг друга, то у них нет иного пути, кроме как… Кроме как что? Йорвет отстраняется, вертит в своих пальцах трубку и снова затягивается табачным дымом. Роше все это время молчит. У ситуации привкус качественного табака и еще обреченности. Как будто то, что сейчас творится — это что-то невыразимо мгновенное, грозящее завершиться с первыми лучами завтрашнего рассвета. Рассвет вернется — придет живым, и моменты почти интимной близости сменяется новыми подколками, новой войной — будто и не существовало этого переходящего в ночь вечера, будто и не было никакого спасения бывшего командира скоя’таэлей бывшим командиром военного Темерского спецотряда. Однако, если это и произойдет, то произойдет завтра, а то, что происходит здесь и сейчас — это только на сегодня, до тех пор, пока неумолимо наступающее утро не сотрёт из их памяти всё, что они успеют сотворить. — Я думаю, ты был прав, — эльф спокоен до невозможности, вдыхает и выдыхает, откидывается к стене. — В чем конкретно? — Без шаперона ты мне нравишься больше. — Мм. — Где твоя Бьянка? — И тебя это заинтересовало в самом конце дня? — Ага. Где она? — эльф пускает струю дыма и наблюдает, как она растворяется в мутном и темном воздухе. Маленькая комнатка уже полна табачного запаха, но это совершенно не мешает ни одному, ни второму. — Занята. — Аа, государственные тайны? — Нет, — Роше кажется немного усталым, и Йорвет ухмыляется одним уголком губ. — Я думал, вы с ней спите. — И снова нет. Ты просчитался, белка. — Я не считал. — Знаю. — Угу. Ты лучше поцелуй меня. — Вот как. Почему? Что мы делаем? — Без понятия. Неважно. Помогаем друг другу снять стресс? Здесь нет ни одного борделя. — Ты — и по борделям? — Я? Лучше уж ты не говори, что тебе это чуждо. Роше усмехается его словам, а потом склоняется к пропахшим табачным дымом губам, позволяя немного поудобнее упереть в стену затылок. Перед самым поцелуем он заглядывает в чужие глаза — глаз? не очень удобное положение, когда у тебя их два, а у эльфа напротив всего один, зеленый, цепкий — и видит именно то, что хотелось бы испытывать самому: твердую и слегка обреченную уверенность в собственных действиях. — Ну же, — подстегивает его Йорвет, — ты передумал? — Я сейчас совершенно не думаю. Йорвет качает головой, а человек сокращает последние разделявшие их сантиметры, уничтожая тем самым и собственные слабые внутренние сомнения. Недоумение и ощущение шершавой несправедливости с тихим писком забиваются под захудалый матрас, а поцелуй получается настоящим и до неправильности правильным. Наверное, так следовало поступить еще в самом начале. Роше скользит губами по губам эльфа мягко и ненастойчиво, слизывает вкус табака и тишины, одной рукой позволяет себе соскользнуть по обнаженной груди и остановиться на крепком прессе. Йорвет не то чтобы не отвечает, но выжидает скорее и не пытается ничего изменить. Они ведь — два чертовых заклятых врага из недружественных лагерей, лагерей, от которых остались только жалкие ошметки и фрагменты воспоминаний. Когда почти все друзья мертвы, а у тебя остается только самый верный тебе и постоянный враг — мораль и неприятия отодвигаются на второй план уже как-то сами собой и незаметно, с почти пугающей закономерностью фатализма… Так уж это выходит, что в данный момент они — самые близкие друг другу существа на всем континенте, и близки они именно в своей остывающей ненависти и то и дело отворачивающейся удаче. Судьба, наверное, сейчас где-то смеется. Ну, и… Хоть кому-то весело. Когда Йорвет отталкивает его, чтобы снова вдохнуть несколько раз из трубки, Роше щурится и легонько оглаживает пальцем его татуированное плечо. — На сколько это, Йорвет? — Табака обычно хватает часа на полтора — два. Я думаю, что ответил на твой вопрос? — Проехали. Значит, просто расслабляемся за неимением женщин? — Я хрен знает сколько света белого не видел. А до того меня продырявили в пятнадцати точках какие-то особо удачливые ублюдки. А после сам Вернон Роше меня тащит через границу в Аэдирн. Делай выводы, dh'oine. — Жизнь — не сахар? — Бабы как-то не вписываются в сюжет. Ааа… Бьянка твоя меня не интересует. — А я, значит, интересую? — Нет? Да? Я не знаю, какого ответа ты от меня ждешь. Ты не так уж и плохо это делаешь. — Что? — Целуешься. Я-то думал, насколько у тебя хватит навыков хоть на что-то, кроме войны. — И долго думал? Хочешь проверить? — Долго думал? Пожалуй. Минуты три. До самого что ни на есть недавнего момента. А этого с тебя и хватит, плоскоухий. Слишком много вопросов на один квадратный метр. Комната недостаточного объема, чтобы вместить их все: дым уже занял последние щели. Заткнись и продолжай. Роше думает, что происходит какой-то конкретный апокалипсис. Но сейчас — какая разница, одной катастрофой больше, одной меньше, весь мир уже и так катится к чертям довольно давно. Он осторожно берет в ладони лицо Йорвета, целует уже более настойчиво, слегка покусывая губы, немного оттягивая нижнюю, проходясь языком по верхней, а затем проникая языком в чужой рот. Горечь табака усиливается, но это даже занятно, это делает поцелуй особенным. Запоминающимся. Йорвет поддается легко — совсем не так, как в вечных перебранках когда-то в прошедшей жизни, — но потом внезапно больно кусает в ответ. Роше на секунду замирает от неожиданности, а потом напирает снова, не умея врагу проигрывать. Раскуренная трубка дымится в отставленной вбок ладони, эльф опирает руку на плечо мужчины, свободной обхватывает его шею, поглаживает колючий затылок — почти как собаку за ухом. Вполне в его стиле, наверняка бы еще что-то вроде «хороший мальчик» произнес. Если бы рот не был, конечно, занят… Йорвет в который раз ведет свою собственную неведомую игру. Эльфа в лесу невозможно обнаружить, пока он сам этого не захочет. Эльфа в постели отвергнуть тоже не получается, особенно если ты думаешь о его красоте даже несмотря на криво срощенные шрамы и изуродованную глазницу, а еще проделываешь путь в несколько миль и не один десяток золотых аэдирнских дукатов, чтобы эту самую постель заполучить в относительно безопасном месте. Роше борется в поцелуе укусами и отстраняется, чтобы вдохнуть дымного воздуха полной грудью. — Кусаться в ответ было не обязательно. — Просто не мог тебе уступить. Сам понимаешь, привычки. — Завтра… — Можешь не вспоминать. В конце концов, это все просто какое-то сумасшествие, а рефлексировать прямо сейчас нам обоим лень. — Значит, временное перемирие продлится до «завтра»? — До «завтра» у нас есть еще целый час и моя трубка, — эльф так и не убирает руки и немного ведет плечом, — А до утра ты можешь попытаться насчитать еще часов пять-шесть. Этого даже более, чем достаточно. «Более чем»… «Достаточно». Слова отдаются неслышным гулом в голове одного и скользким, змеящимся шепотом на языке другого. Кто-то из них соврал, а может, соврали оба — предполагая достаточной эту минуту и еще последующие им шестьдесят пять или шесть. Может быть и так, что для обоих это была правда — неизвестно. От затхлых стен отражается хриплое дыхание эльфа и человека, где-то в застенке скребутся мыши, а из остальных углов комнаты лезет только темная и застылая тишина. Звуки абсолютно безумной ночи еще не пытаются пробиться сквозь слои терпкого табачного воздуха; запах странного притяжения двух таких разных и таких одинаковых существ, объединенных общими чувствами и воспоминаниями, пока одна часть континента воюет с другой, а два лучших врага по самому непонятному стечению обстоятельств целуются на тонкой, промятой лежанке паршивой съемной комнатушки самого края Аэдирна, в поселке без истории и без настоящего названия, даже толком не обозначенном на карте. Звуки запрятанной боли и отсутствующих сожалений — а поверх всего этого тихое, смертоносное тиканье хриплых голодных часов, одинокий звук времени, что неумолимо течет всю долгую безлунную ночь. В безлунную ночь очень хорошо прикасаться к своему врагу так, как не принято касаться даже самых близких друзей. У состояния временного перемирия в рукаве спрятаны несколько особых козырей, не так ли? Учитывая, что это все только временное. И что — только до завтра. Роше позволяет Йорвету снова засунуть трубку металлическим загубником в рот и кусает острые, обтянутые тонкой кожей ключицы. Теперь, кажется, у него есть возможность испробовать его абсолютно всего, не получая сопротивления или малейших попыток отпора. Эльф переворачивается и немного откидывается назад, остается полулежать на согнутом локте, задумчиво водит пальцем другой руки по чаше отполированного чубука и смотрит куда-то поверх его головы, явно мыслью уносясь далеко за пределы этого темного и грязного помещения. Вернону почему-то отчаянно хочется дотронуться до ветвистой татуировки, но не кончиками пальцев, нет, можно обвести тонкие изящные линии губами, можно коснуться языком, пока Aen Seidhe не запрещает делать с собой все, что угодно, пока он вдыхает мягкий табачный запах и откидывает голову немного вбок, натягивая кожу на кадыке, пока он сгибает вертикально одно колено, позволяет пристроиться ближе к себе и сместиться дорожкой коротких укусов-поцелуев к плечу… Эльф медленно выдыхает дым прямо на Роше. Что-то невероятное, что-то завораживающее есть в этой картине, в этом медлительном наброске их жизней, полном ароматного белого тумана, неспешного дыхания, ленивых касаний и табачного терпкого запаха, окутывающего, окружающего, не дающего убежать. Убегать Роше, впрочем, и не собирается. — Где заканчивается татуировка? — он немного поднимает голову, вырывая своими словами Йорвета из задумчивости, и тот почти разочарованно выдыхает. — Ты задаешь сегодня слишком много вопросов, dh'oine. Ты это делаешь, хотя, казалось бы, моя ситуация намного более мне неясна, а вопросы должен задавать я. Может, стоит попытаться найти ответ на очередной вопрос самостоятельно? Это легко проверяется опытом, и я не вижу смысла снова тратить на тебя слова. — Ты сказал много больше, чем требовалось. О чем думал до того? — Пытался найти ответы на свои вопросы, человек. — Больше не спрашиваешь, почему я тебя спас. — Больше не уверен, что хочу слышать ответ. — Уверен, что его получил бы? — Что насчет перемирия? — Ты спрашиваешь? — А ты отвечаешь. — Мы не обговаривали взаимных обязательств. — У нас нет взаимных обязательств, dh'oine. Neen. Нет и никогда не было. — Ты ничего не сказал о будущем времени? — И оставлю это без комментариев. Роше утопает в клубах выдыхаемого дыма и снова склоняется скользящими поцелуями к чужой оливковой коже, чувствуя, как тонкие эльфские пальцы путаются в волосах и немного перебирают их. Дыхание даже не учащается, кадык остро поднимается в медленном сглатывании и снова — вдыхать тихо и выдыхать. Не вдохами-выдохами обычно измеряется жизнь, не количеством сделанных глотков тесного запыленного воздуха, не этим. Да только ведь кто их спрашивает, на самом деле, кого волнует… Йорвет ведет плечом. Кожу на спине стягивают пластыри, но заботливо обработанные раны совсем не беспокоят. Вдохи и выдохи — а сопровождается все это крепким травяным духом, дымом, не обжигающим глотку, горечью. Он дышит сейчас только благодаря Роше. Роше сейчас тот, кем он является, только благодаря убийству белок. — Что ты чувствуешь? — спрашивает, ловя мелкую дрожь шершавыми подушечками пальцев, и в ответ человеку скоя’таэль хрипло смеется. — Ненависть. Я ненавижу всех вас и ваш род, dh'oine. — В таком случае ты гребаный извращенец, знаешь. — Знаю. Оно у нас редко бывает без этого. Эльф притягивает Роше за край одежды к себе и снова касается его губ, передавая табачный запах вместе с коротким прикусыванием. Поцелуй недлинный, но его хватает. — Борьбу… Все это пора заканчивать. — И это говорит мне Вернон Роше. Охотник на эльфов, убийца женщин и детей… Послушай, ты видимо многого не понимаешь, плоскоухий. — На вашей совести тысячи невинных. — На совести?.. Начинать стоит с другого. — С чего же? — С начала. Под своими ладонями человек чувствует, как вздымается грудная клетка Aen Seidhe. Несмотря на полосующие кожу шрамы, касаться ее приятно. Пропорциональная, застывшая на века красота. Молодая и прекрасная — независимо от возраста. Рассеченная поперек живота когда-то мечом, отданная дороге стали и звону отпущенной тетивы. — Ты видишь их. — Кого? — Метки. Метки ваших человеческих тюрем. Вашего предательства. Ты знаешь, что делали с офицерами бригады Врихедд ваши нордлингские патриоты. Ты знаешь. А знаешь ли ты тот соленый и острый привкус во рту, когда пролитая за чужой народ — ради своей расы — кровь оказывается напрасной жертвой? Когда выполнение чьих-то приказов карается эшафотом — а все, что ты можешь сделать с собственным недоумением, это попытаться разбить его о холодную стену каменного мешка вместе с ладонями? Знаешь ли ты цену такого предательства? Только троим из нас удалось спастись из Ущелья Гидры. Люди вскрывали глотки сородичей у нас на глазах. Они сбрасывали мертвые тела в пропасть и оставляли там гнить в назидание непокорным — а каковы были наши злодеяния? В этой войне мы сделали не больше других. Ты спрашиваешь, не думаю ли я, что ты хочешь меня сегодня прирезать. Нет, не думаю — потому что я видел ваши глаза, когда вы предвкушаете нашу смерть. И тебя я тоже видел, Роше. — Война никогда не ведется иначе. Вы влезали в человеческие споры и не готовились к поражению. Ваш народ… — Врихедд должна была стать нашей свободой, dh'oine, а не поражением. Условиями Цинтрийского мирного договора были только территории — и жизни самых умелых эльфских бойцов. Как политических преступников. Политических. Ха! Просто люди никогда не выполняют своих обещаний. — Нильфгаард не выдал ваших рядовых. — Нильфгаард всегда поступал намного честнее, чем Северные Королевства. Голос Йорвета тихий и немного срывающийся. Второе — не от злости, потому что злости на этот вечер у него уже не осталось, но — от чужих ладоней. Позволять человеку вытворять с собой такое — и вспоминать обиды, нанесенные ему расой dh'oine. Это было сродни какому-то особо острому виду извращения, ненормальному и жесткому виду мазохизма. Йорвету такое нравилось. Йорвет был больным на голову выродком. Слова Роше. — Ты выбрал этот путь. Не пеняй же теперь небесам, что судьба несправедлива. И это все равно не начало, Йорвет. Нильфгаард нанимал белок. А белки… — Peor't s'erat eaken a'tedd ar'ais. M'essea henat conas te mire. Поэтому не стоит припоминать нам жестокость. Сейчас принято считать скоя’таэлей бездушными тварями. Сейчас не принято вспоминать, как был разрушен людьми Лок Муинне только за то, что мы были не похожи на вас. Тогда мы были готовы ладить с вашими расами. Теперь мы вымираем. Вы плодитесь как кролики, а жизни мелькают короткими тусклыми звездами, лишь немногим позволяя заставить себя заметить. Мы-то не собирались вести против вас войну — изначально. Мы уходили в горы. Однако ваши привычки оказались намного гнуснее — за такую малость, как форма ушей, вы уже убивали. Правильно — это? — Я не могу судить. — Но зато я могу. — Это стандартные речи, Йорвет. Эльфы постоянно говорят одно и то же. Приукрашаете слова эпитетами, а оставляете за ними пустоту от пожарищ на месте обычных кметских поселений. Это терроризм. — Все воздается по справедливости, но даже так я не смогу отплатить вашему роду по полной. — И твоя справедливость пересекает нашу, Йорвет. Кровь людей не очистит ничьи души, вызывая тем самым лишь продолжение террора. — Вам его не захочется прекращать. И если эти слова и сочатся aen ichaer, то только эльфской. Татуировка Йорвета заканчивается, оказывается, у бедра. Она разветвляется на тонкой коже соцветиями изящных листочков и лозой обворачивает стройное тело. Ныряет под легко ощущаемый пальцами бугорок кости, заходит вбок и обрывается тонкой линией. Вернон Роше ведет по гладкому телу ладонями, получает очередное смешанное с сумасшествием табачное облако в лицо, фыркает чужой болью. Йорвет зажимает трубку губами, опускает обе руки на его плечи, легко сжимает в ладонях грубую ткань акетона, спускается и забирается под одежду. Нет ни стыда, ни сожалений, ни страха. Есть усталость, любопытство и сомнительный нейтралитет. — Йорвет, давай не будем обсуждать войну. Все равно не сойдемся во взглядах. Оба для этого слишком гордые. — Поговорим о патриотизме? Ты в этом разбираешься не менее моего. Правая рука мертвого короля… — Которого ты помогал убить… — Всякое в мире случается. Ты знаешь, Роше, я ведь был среди тех, чьими руками была уничтожена гордость нашего народа. Дворец Шаэрраведд. Мы боролись за сгорающие развалины только для того, чтобы они не достались вам. Кто-то злился, а кто-то рыдал. А я был молод. И я шел за Аэлирэнн. Пламя Шаэрраведда тогда еще жгло в груди. Надежда сгорала, но теплилась. Там было мое начало. — Ты… — Старше, чем ты думал? — Просто заткнись. Тонким ядом под пальцами хрустит взаимное раздражение. Йорвет ухмыляется, перехватывает курительную трубку поудобнее, откидывает голову назад. Думает, как много слов Роше мог бы сказать ему в ответ — восхваляя родную Темерию и оценивая людские жизни. Скоя’таэли доставили ему немало проблем, люди же дали все. У Роше есть свои веские причины и особая логика. У Роше есть идеология и другое понимание исторического хода. Однако Роше не такой, как Йорвет, ему всего лишь тридцать девять и он не хорош, совсем не хорош в составлении красивых и длинных речей. Роше хорошо целуется. Сейчас этого достаточно. Тела, живущие отдельно от душ, переплетаются тесно и мягко. Ладони блуждают по коже и изучают — ничего не требуют, ничего не предлагают. В голове нарастает пахучая и глухо-звенящая пустота, а тени — всего лишь двухмерные отражения их общего на двоих безумства — обнимают друг друга в пляшущем свете тусклого чуть коптящего светильника. Говорить больше и правда ничего не нужно, поцелуи дарят немного горчащее травами тепло, а тлеющая всеми неверными решениями трубка собирает на стенках пепел. Он осыпается вместе с тихими вздохами, отзывается в тихих смешках сухим безразличием, делится — не думая — физическим блаженством. Роше наклоняется к Йорвету вплотную, шершавая стертая ткань неснятого акетона неприятно-приятно царапает кожу. Грудью к груди притираются близко оба, и дышать получается уже не столько табачным дымом, сколько друг другом. Касаются везде, касаются без стеснения и даже практически без привычной борьбы, просто — на равных и заботясь исключительно о до странного острых ощущениях когда-то давно забытой легкости. Медленная дрожь струится по позвоночнику между лопаток и растекается по пояснице, расслабленное спокойствие мышц внушает доверие, дыхания смешиваются в одно и растворяются в белом дыму. Слишком много минут им действительно оказывается без надобности. Когда очищающее удовольствие наконец накатывает и закруживает быстро обоих в аритмичном последнем биении — сердца в унисон — Роше всего-то вздрагивает, а Йорвет выдыхает резче обычного. Два врага оказываются слишком похожи даже теперь — синхронность обгоняет мгновения в необычайной общности чувств и мимолетном взаимопонимании. Человек и эльф становятся едины на каком-то иррационально-далеком уровне, это странно, красиво и неправильно — в их собственной, не похожей ни на что иное ситуации. А за сбитым дыханием по пятам следует искрящаяся тишина и очередные-спокойные-неизменные-пряные вдохи и выдохи. Теперь им осталось всего-то дождаться утра. Возродившегося нормальным течением привычного времени рассвета. — Йорвет. — Роше. Пять часов следующей безлунности пролетят незаметно и в бодрствующем спокойствии темноты для них обоих. Пепел из остывающего чубука вытряхнется прямо на пол — погребальной кучкой усталости и отчаяния одного одноглазого эльфа, чей народ уже давно, на самом-то деле, проиграл людям эти бессмысленные расовые войны. Эльфа, который несмотря ни на что не позволяет себе согнуться и принять поражение, который все еще хранит в себе огонь и хрупкую надежду на нечто лучшее, который выбирает жизнь и утерянную мечту каждый гребаный раз, который привык выезжать только на злости, потому что ни на что другое уже, казалось — душевных сил никаких. — Я ухожу, — скажет он утром потирающему виски хмурому Роше, развалившемуся на его же лежанке. — Задерживать я тебя не буду. — Тогда — в начале вечера — ты был неправ. Aen Seidhe всегда могут найти приют в лесах. — Знаю. — Ты делал это все, Вернон Роше, из гордости. Соболезновать попавшим в беду врагам приятно — это показывает превосходство над ними. — Ты в это веришь? — …впрочем, если только ты подтвердишь словами. После непродолжительного молчания — звона кольчуги и шуршания-скрипа выделанной кожи облегченных эльфских доспехов — Роше тихо посоветует Йорвету больше не подставляться так глупо под чужое оружие и беречь себя до их следующей вероятной встречи. — Я убью тебя сам, — обещает человек ухмыляющемуся скоя’таэлю, — Это будет очень приятно — убить тебя. — О, понимаю. Что же, приходи тогда без шаперона. Будет куда приятнее. — Ты шутишь? — А ты? — Нам двоим все равно слишком тесно на одном Континенте. Это уже личное. — Если бы личным не было, ты не стал бы меня вытаскивать из такого дерьма, Вернон Роше, в этот раз. Va faill. Бьянке привет, — и тихо выскользнет из помещения, не оставляя за собой никаких следов. Лишь мутный и еще не выветрившийся табачным запахом призрачный туман будет плавать в застывшем воздухе. Люди редко выполняют свои обещания. Йорвет это знает хорошо — куда лучше некоторых. И, однако, Вернону Роше в его обещании он верить практически будет.