геродотов просчёт

            Её еда не отравлена.       Она уже несколько дней пропускает определённые приёмы пищи, запираясь в своей комнате и притворяясь, что проводит исследования. Прислуге приказано лишний раз её не беспокоить, поэтому в то утро горничная быстро забирает её тарелки из-под завтрака – так быстро, что не замечает, что, хоть тарелки и пусты, серебряные приборы блестят нетронутыми. Еду – по крайней мере то, что хватает воли не запихнуть в желудок, – она заворачивает в салфетки и откладывает в небольшую сумку, спрятанную под кроватью. Пригодится при побеге из этого места.       Часы показывают полдвенадцатого, когда она собирается на утреннюю прогулку: наскоро обходит широкий вестибюль Рейн Диннерс и выходит во внутренний двор. Её стандартный маршрут с тех пор, как она сюда приехала. Прислуга уже привыкла к ней, так что никто не удостаивает вниманием, когда она сворачивает налево, где, по идее, должна была пойти направо. Она повторяет уже пройденный путь по вестибюлю, идёт к огороженному канатом лестничному пролёту, ведущему к кабинету Крокодайла. Взломанный засов всё ещё немного хлипкий после её прошлого визита.       На поверхности Рейн Диннерс – блистающий и прекрасный, высеченный из белого мрамора и позолоты, сверкающей под палящим солнцем Алабасты. В кабинете же Крокодайла – мрак и темень. Стены и поверхность рабочего стола голы, мебель невычурна и уродлива. Сюда никогда не пробивается солнечный свет. Но Робин даже нравится – по крайней мере, когда его здесь нет. Она изучает взглядом книжные полки, на которых книги – только для вида. Когда она обыскивает его стол, то натыкается на заряженный пистолет на дне ящика и кнопку под ручкой кресла, на которую жмёт после секундного колебания. За спиной раздаётся низкое, механическое гудение. Пол под ногами на мгновение содрогается, и кафель раздвигается, образуя чёрную яму посреди комнаты. В нос ударяет запах речной воды и гниения. Робин слегка наклоняется вперёд и смотрит в тёмную воду, замутнённую взрыхлённым илом. То тут то там виднеются мечущиеся под поверхностью тени.       До этого Робин видела бананавани лишь за толстым стеклом вольера, о который с грохотом ударялись мощные хвосты и когти. Робин смотрит, как они собираются в кучу и пристально смотрят на неё. Их всего семеро. Они медленно и с любопытством выписывают круги. Ей интересно, когда их в последний раз кормили.       Её живот сворачивает от голода. Она не настолько глупа, чтобы беспокоиться о чём-то, кроме своего выживания.       Робин представляет себе сумку с едой, запрятанную под кроватью. Дюжины рук расцветают на стенах и потолке и следуют вдоль длинного лестничного пролёта, через вестибюль, добираются до её комнаты. Она на ощупь шарит в сумке, проходится руками по бесчисленным узелкам с едой, которые бережёт исключительно для себя. Она разматывает одну салфетку, насквозь пропитанную салом, и кидает горсть толчёного бекона в яму. Вода тут же взрывается пеной. Бананавани наверняка морили голодом. Она разворачивает ещё одну салфетку, на этот раз с холодными сосисками, и отправляет их вслед за беконом.       – Странно, – раздаётся за спиной голос Крокодайла. – Я был уверен, что запер дверь.       Он должен был пробыть в Мариджоа по меньшей мере ещё три дня. Так он ей сказал, хотя сейчас, когда она оборачивается и видит его, облокотившегося на стол, создаётся впечатление, что он не уезжал вообще. Он скидывает с плеч шубу и закуривает сигару. Она не слышала, как он вошёл. Мысли Робин возвращаются к заряженному пистолету в ящике, и она улыбается, привычно пусто и вежливо.       – Очень странно, – говорит она. – Она была открыта, когда я вошла. Прошу меня простить. У вас такое большое поместье, Сэр Крокодайл. Я немного заблудилась.       Крокодайл пускает струю дыма.       – Их как раз пора кормить, – говорит он, кивая в сторону открытого за ней люка. – Дай мне минуту. Я сейчас вернусь.       – Мне не хотелось бы заставлять вас…       – Минута, Мисс Олл Сандей, – повторяет он. – Подожди.       Она ждёт. Он исчезает вверху лестничного пролёта – сто семьдесят ступенек между ней и ближайшим выходом, – и Робин смотрит, как бананавани продолжают кружить в толще воды. Он возвращается с огромным подносом сырого мяса, явно довольный тем, что Робин всё ещё здесь. Крокодайл подцепляет один стейк крюком, лениво размахивает им над люком. От падающих капель крови по воде расползаются круги.       – Я привык кормить их сам, – говорит он. – Превосходные хищники. Во время охоты они полагаются лишь на хитрость. Обычно они лежат, затаившись, прикидываясь бревном или грудой развалин, чтобы усыпить бдительность жертвы. Почему ты не носишь одежду, что я тебе покупаю?       Элегантные платья и украшения осторожно упакованы в другой сумке, спрятанной в дальнем углу шкафа. Она заложит их, чтобы купить свой побег до ближайшего острова, как только падёт Алабаста. Ей доводилось работать на самых разных людей: некоторые были хвастливы и горды, другие – жеманны и трусливы. Сэр Крокодайл не походил ни на одного из них, но все мужчины становились одинаковы, когда им есть, чем удерживать женщину на поводке. Ноги Робин стёрты в мозоли от когда-то украденных сапог, и она давным-давно выросла из этой юбки, и всё же, для неё это, пусть и маленькая, но победа, – не продаваться за шмотки.       – Их словно не кормили несколько дней, – говорит она, игнорируя вопрос. Самый большой бананавани – самка с уродливым шрамом, рассекающим правую сторону её морды, – растолкав всех остальных особей огромными лапищами, взобралась на самый верх и уставилась на них своими глазами-бусинами. – Так вы держите их в узде? Не даёте есть?       – Бананавани не собаки. Голод не делает их послушными. Я бы мог уморить их, – задумчиво говорит Крокодайл, — но это ни к чему бы не привело. И именно это и делает их блестящими хищниками. Когда не хватает еды, они могут ждать месяцами, годами, до тех пор, пока добыча наконец сама не заплывёт им в пасть. Как я говорил: чистейшие терпение и ум. Единственное, что они уважают, это сила, – он наконец кидает кусок мяса в воду. Челюсти огромной самки бананавани смыкаются на нём, и вода окрашивается в розовый.       Крокодайл улыбается, хотя что-то в этой улыбке совсем не так: потемневшие, жёлтые от сигар зубы, или же их заострённая форма. Это с натяжкой можно назвать улыбкой – скорее, он просто скалит зубы. Он бездумно переворачивает поднос и опрокидывает оставшееся мясо в воду; бананавани в ярости разрывают добычу. Его крюк тускнеет от крови.       – Не выпьешь со мной чаю? У меня есть новости из Мариджоа. И в любом случае, кажется, что ты голодна, Мисс Олл Сайндей.       На улице – марево. Охара отличалась суровой зимой и прохладным летом. Алабаста же пышет жаром. Солнце больно слепит глаза, сухой воздух нещадно дерёт ноздри и горло. На протяжении дня она прячется в тени своей спальни, лежа на холодном полу и моля о малейшем дуновении ветра, которого, конечно же, не получает.       На закате она выходит на балкон с чашкой чая с мятой и вглядывается в далёкие дюны, в купола Рейнбейза, в кипящие жизнью поселения на берегу реки. Бананавани безмолвно рассекают толщу воды. Предупреждающе клацают зубами на ибисов, раздирают в клочья косяки рыб. В лучах заходящего солнца они вытаскивают свои массивные туши на берег, распугивая горластые стаи ткачей, в то время как чибисы тихо и быстро проносятся сквозь заросли камышей.       В отличие от ткачей, чибисы не разлетаются в панике. Огромные челюсти бананавани распахиваются в зевке, и птахи спешно несутся прямо в разинутую пасть.       «Не летите», думает Робин, не издавая ни звука, не делая ни единого движения в сторону реки, чтобы спасти птиц от неминуемой смерти, когда они, одна за другой, исчезают в бездонной пасти.       «Не летите».       Она понимает, что уже поздно, по ломящей боли в спине, а не после того, как отрывает взгляд от книги и смотрит на потемневшее за окном небо и на единственную свечу, которая успела превратиться в лужу воска.       Она провела полдня, ссутулившись над найденным в дебрях библиотеки словарём и разбирая древнюю версию алабастийского алфавита. Во рту сухо, и поясница начинает протестующе ныть, когда она встаёт из-за стола. Она давно не работала вот так: концентрируясь не на убийствах, а на переводе, транскриптах и другой однообразной и скучной археологической рутине. На работе, в которой действительно была хороша.       Ей явно стоит вздремнуть, но её разум бодрствует, а мысли предельно быстро метаются в голове, то и дело норовя полезть из ушей. Робин накидывает на плечи свою любимую шаль и выскальзывает в холл.       Подобные ночные вылазки стали лаконичным продолжением её дневных прогулок. Сначала это была не более, чем возможность изучить высокие массивные стены, оценить количество рук, которое потребуется для того, чтобы взобраться по ним наверх и свернуть шею солдатам, несущим вахту. Робин идёт вдоль изгиба наполненного водой канала. Живую изгородь недавно подстригали, так что в воздухе всё ещё витает запах свежескошенной травы. Один из стражей, несущий вахту у главных ворот, узнаёт её и машет рукой. Жасмин уже начал отцветать, и распускающиеся в ночи цветы сворачиваются, прячась от лишних глаз. На открытом воздухе зябко. Скоро осень, и день уже начал укорачиваться. Поразительно, как быстро пролетели несколько месяцев.       Она с удивлением обнаруживает свет в павильоне в восточной части внутреннего двора Рейн Диннерс. Уже за полночь, но в канделябрах танцует пламя, золотыми кругами отражаясь в воде. В павильоне – импровизированный стол, заваленный кипой бумаг. Крокодайл сидит, откинувшись на спинку старого, потёртого кожаного кресла, выпуская изо рта клубы дума. На нём нет его привычной шубы. Волосы распущены, а не зачёсаны назад. Ноги босые.       Робин понимает, что в открытую пялится.       Что Крокодайл, конечно же, замечает. На долю секунды его лицо искажает недовольная гримаса. Она застала его врасплох, и Робин удивляется самой себе, когда понимает, насколько она довольна этим.       – Сегодня прохладно, не находите? – говорит она.       – Очень. Не каждый захочет бродить по улице в такую погоду.       – Как по мне, очень освежает. Я бы могла присоединиться. Помочь закончить с бумагами.       В этом есть какое-то особое удовольствие – вторгнуться в чужое и абсолютно никому не доступное пространство.       Челюсти Крокодайла едва заметно сжимаются. Он не прогоняет её, лишь молча вручает стопку документов.       – Как учтиво с твоей стороны, Мисс Олл Сандей.       – Люблю быть полезной.       Ей некуда сесть. Он занимает единственный стул, его ноги покоятся на невысоком пне, который уступать он ей не собирается. Она идёт в дальний конец павильона, к короткому ряду мраморных ступенек, спускающихся прямо к воде. Робин склоняется над бухгалтерскими проводками, изучая расходы казино за последний месяц и делая пометки на полях дополнительными руками.       Она чувствует, как за ней следят. Он постоянно наблюдает за ней, ждёт, когда она ненароком выдаст себя, какую-нибудь свою слабость. Робин позволяет смотреть на себя чуточку дольше, но, когда поднимает голову, его взгляд прикован к бумагам. Вместо этого, прямо с нижних ступенек, на неё смотрит пара глаз бананавани. В свете канделябр кажется, что они горят.       – Осторожнее, – язвительно говорит Крокодайл.       Робин не двигается. Бананавани подплывает ближе. Это самка с уродливым шрамом на полморды. Она изучает Робин без какого-либо интереса, и Робин отзывает свою способность. Медленно, она наклоняется вперёд и кладёт ладонь на нос животного. Кожа бананавани грубая и мокрая. Её шрам, тянущийся из уголка пасти, будто вырисовывает на морде зловещую ухмылку. Тварь настолько уродлива, неповоротлива и неуклюжа, что Робин не может на неё налюбоваться.       – Как её зовут? – неожиданно для себя спрашивает она.       Крокодайл выдерживает паузу.       – Деметра.       – Вы знакомы с классической мифологией?       – Слышал пару историей, когда был мальчишкой.       Очень странно осознавать, что он когда-то был мальчишкой.       – Она была богиней плодородия и непрерывного цикла жизни и смерти. Одна из детей Кроноса.       – Не слышал про Кроноса, – его голос напряжён. Он никогда не любил, когда она знала что-то, чего не знал он. – Этой истории мне не рассказывали.       – Он был Титаном. Убил своего отца, чтобы править миром в эпоху Золотого Века, – начинает Робин, вспоминая книгу по мифологии, которую когда-то одолжила из библиотеки Охары. Она помнит, как, сидя в лесу, в полнейшем одиночестве, читала о том, как создавался мир. Снова и снова, она возвращалась к сопровождающей иллюстрации на начальных страницах: могучее тело Кроноса, его безумные глаза, разинутый рот и руки, выпачканные в крови.       – Но, – подгоняет Крокодайл.       – Но Кроносу было пророчено, что его низвергнут его собственные дети. И, чтобы избежать этой участи, он сожрал их живьём.       Взгляд Крокодайла устремлён на холодный лунный диск, висящий прямо над горизонтом.       – Сила – хрупкая штука.       – В любом случае, все мы стремимся к одному и тому же: делаем всё, что в наших силах, чтобы не быть проглоченными.       Бананавани фыркает, соскальзывает своей огромной тушей в воду и скрывается под поверхностью. Ладонь Робин всё ещё влажная.       – Вам стоит чаще выпускать их на волю, – говорит она.       – Я начинаю думать, что ты предпочитаешь их компанию моей.       – Я хорошо лажу с монстрами, Сэр Крокодайл.       По его тёмному неподвижному взгляду ясно видно, что он раздумывает над тем, улыбнуться или нет. Он улыбается. Лучше бы он этого не делал.       Это было бы просто.       Каждый день, когда бананавани выплывают на поверхность, чибисы собираются в их пасти. Они чирикают, сидя на рядах острых обнажённых зубов, выклёвывают пиявок, что собираются на дёснах и в начинающих гнить остатках еды. Каждый раз бананавани ждут, терпеливо и не моргая.       Для бананавани это было бы предельно просто – внезапно захлопнуть пасть и, не жуя, заглотить стаю птиц.       Но тогда бы чибисы стали осторожнее. Возможно, они бы совсем перестали прилетать, и пасти бананавани бы гнили без участия маленьких птах, чистящих их зубы.       Воистину, в этом и заключается феномен выживания. Это игра, в которой предельно важно сохранить баланс.       В гавани Наноханы – корабли Морского Дозора, когда она возвращается в Алабасту. Дорога до Рейнбейз ещё никогда не казалась Робин такой длинной. Банти неторопливо лавирует между дюнами, проплывает то, что осталось от Эрумалу. Полугодовая засуха уже опустошила город. Его дома заброшены, а сам оазис почти превратился в пыль.       Когда-то она могла бы и полюбить эту страну – со своим богатством диалектов и вьющимися лентами рек. Могла бы затеряться в гомоне базарной площади Наноханы, на истоптанных тропах Эрумалу, среди бесконечных полок древней библиотеки Алабасты, окажись она здесь раньше, во времена лучшей версии себя, коей она, к сожалению, более не являлась.       Банти минует последнюю дюну, и на горизонте сверкающей короной вырисовывается купол Рейн Диннерс, словно маня домой.       После недельного отсутствия у неё скопилась куча дел. Перед тем как приступить к обязанностям, она направляется в свои покои, смывает с себя дорожную пыль и переодевается в одно из купленных ей платьев Крокодайла, когда она только ступила на должность менеджера казино. Она застаёт его в кабинете, за столом, занятым чтением отчётов. Его взгляд скользит по ажурному корсажу её платья, когда она вручает ему свой. Без сомнений, он доволен наконец-то видеть её в предмете выбранного им лично гардероба. Цена за Банти, возможность океанскому бризу ласкать её кожу наконец окупается; поводок слегка удлиняется.       – Даз Бонс согласился присоединиться к Барок Ворксу, – информирует она. – Он прибудет через несколько месяцев, чтобы обсудить условия договора.       Крокодайл впитывает полученную информацию. Уголок его губ слегка дёргается в ухмылке.       – Я знал, что он согласится, – просто отвечает он.       Этой ночью она занята по горло. Только успевает подписывать кипы приказов на пополнение провизии, заключать сделки с контрабандистами, руководить официантами и приветствовать высокопоставленных шишек. После того, как казино закрывает свои двери, она садится за барную стойку, чтобы обсудить с шеф-поваром новое меню, до тех пор, пока мужчина больше не в силах подавлять смачные зевки и пока она не отправляет его и его бармена домой к семьям.       Часы бьют два ночи. У неё болят ноги, и с вечера во рту не было ни крошки. Робин окидывает взглядом пустой, сияющий банкетный зал, и по уставшему телу растекается удовлетворение.       Она сделала это. Она помогла создать это место – первое в её жизни, над чем у неё был контроль.       Сбоку скрипит стул, когда Крокодайл садится рядом за барную стойку. У него в руках бутылка вина. Он тянется за стойку и достаёт по бокалу.       – Пятеро агентов. Думаю, это повод выпить.       – Не припоминаю, когда в последний раз видела вас в таком хорошем расположении духа, – говорит Робин.       – Мы отлично поработали. Так что не отказывай себе, Мисс Олл Сандей. Я вижу, что ты тоже собой довольна.       Мы.       – Едва ли это в новинку для вас, Сэр Крокодайл, – смеётся она. – Вы всегда довольны собой.       Самая большая люстра банкетного зала немного тускнеет. Они по очереди наливают друг другу вино, пока не выпивают бутылку до дна. Она не уверена, сколько сейчас времени. Глаза наливаются свинцом, и во рту вязкое и тяжёлое послевкусие от вина. Ей стоит извиниться и тактично удалиться к себе. Вместо этого она внимательно слушает истории Крокодайла о его первом плавании в открытом море. Это был рыболовный круиз. Им нужен был кто-то, кто мог бы помочь с сетями, и он соврал про возраст и про умение плавать.       – Чуть не потоп нахрен, – признаётся он.       – Это едва ли можно назвать успешным началом вашей карьеры.       – Не все начинают так же блестяще, как Дитя Дьявола.       – О да, восьмилетняя зубрила наводила страх и ужас на весь Гранд Лайн, – криво усмехается Робин. – Чудачный, тихий, ничтожный книжный червь.       Крокодайл болтает бокал с остатками вина, наблюдая, как мерно колышется на дне жидкость.       – Могу представить тебя тогда. Самая высокая в классе. Две косички. Здоровые очки с толстенными линзами.       – Я никогда не носила очки, – возражает Робин.       Крокодайл смеётся; она легко толкает его в бок, и он смеётся громче. В его улыбке нет яда, и уголки рта искажает лишь искренний смех, глубокий и потрёпанный, как страницы старой книги. Она понимает, что тоже смеётся, понимает, что не может вспомнить, когда в последний раз вот так сидела и разговаривала и смеялась с кем-то. Не важно, с кем.       Часы на стене снова бьют. Огонь в люстре практически потух.       – И каким же были вы, когда были мальчишкой?       – Несущественным.       – Как-то сложно, – она замечает, как он нахмуривает брови, и быстро добавляет: – Вы так пытаетесь казаться… загадочным, что ли.       – Ты считаешь, что я загадочный?       – Не отвечайте вопросом на вопрос.       Крокодайл выгибает бровь.       – А ты как думаешь, каким я был?       – Худощавым. И злым.       Он фыркает.       – Я не был худощавым.       – Но вы всё так же злой.       Крокодайл закатывает глаза. Робин смеётся. У неё болит живот. Голова плывёт от переутомления, и её опасно качает на стуле. Его рука вовремя придерживает её за локоть, не давая упасть.       – У тебя был тяжёлый день, Мисс Олл Сандей.       – Я в порядке, – его рука очень большая. Несмотря на пафосные одежды и огромное поместье, его пальцы грубые и сухие.       – Тебе надо отдохнуть, – его голос звучит очень далеко.       – Я польщена вашей заботой, – бормочет она, – но я могу позаботиться о себе, Сэр Крокодайл. Это я умею очень хорошо.       – А у нас много общего, не находишь? – тихо спрашивает он.       Опять это слово. Мы.       Свет люстры отражается в его перстнях, проходится по шраму, рассекающему лицо, которое расплывается перед глазами, как мираж в пустыне. Если она наклонит голову и прищурит глаза, он почти похож на героя Алабасты. Почти похож на обычного человека.       Она лежит в кровати, одеяло коконом оборачивает её тело. Голова Робин раскалывается, а во рту сухо и горько. За окном светло, и она бездумно смотрит, как солнце пробивается сквозь занавески и рисует узоры на стенах и потолке её комнаты.       Она не знает, сколько сейчас времени. Много, скорее всего. Без сомнений, она уже пропустила завтрак. Странно, что Крокодайл не позвал за ней. Что горничные до сих пор её не потревожили.       Робин быстро садится и тут же хватается за голову. Она не помнит, как и когда добралась до комнаты. Не помнит, как сняла туфли, которые сейчас стоят у подножья кровати. На ней до сих пор платье, в котором она была прошлой ночью, на глазах смазанная тушь, которую она не смыла перед сном.       В животе что-то сгущается – маленькое, болезненное и тревожное. Робин пулей вылетает с постели. Быстро и механически переодевается – в прогулочные ботинки и юбку, достаточно длинную для того, чтобы спрятать на бедре нож и склянку с водой. Спрятанная под кроватью еда зачерствела – прошло слишком много времени с тех пор, как она в последний раз обновляла запасы. Робин злится на саму себя, хватает сумку с драгоценностями и платьями и несётся по длинному коридору, перескакивая сразу через две ступеньки.       Она не удивляется, когда видит в холле отряд дозорных. Она знала, что рано или поздно этот день настанет. Даже до того, как видела их корабли в гавани за день до этого, даже до всех этих платьев и дорогого вина. Она всегда знала.       – Доброе утро, Мисс Олл Сандей, – приветствует Крокодайл с подножия лестницы.       Капитан дозорных, до этого без дела шатавшийся взад-вперёд по вестибюлю, разворачивается на каблуках и направляется прямо к ней. Его глаза сверкают ненавистью. Она еле подавляет в себе желание стошнить. Пятьдесят ступенек до подножия лестницы. Сто пятьдесят пять футов через холл. Тридцать пар рук, чтобы задушить всех дозорных.       – Доброе утро, Сэр Крокодайл, – отвечает она. – Не знала, что у нас гости…       – Ты арестована, демон, – выплёвывает капитан.       – … во главе с таким приятным джентльменом.       – Приятным не то слово, – говорит Крокодайл. – Что-то мне подсказывает, что они зря потратили время, чтобы добраться сюда.       Капитан бычится и сердито смотрит на него.       – Какого черта вы говорите?       – Мне очень лестно вспоминать, что, как у Шичибукая, у меня есть особые привилегии, – подчёркнуто медлительно проговаривает Крокодайл, стряхивая пепел с конца сигары прямо на отполированный ботинок капитана. – Скажем, щедрое разрешение кому угодно предоставить рабочее место или убежище.       – Она беженка. Враг Мирового Правительства.       – И менеджер моего казино. Она ценный сотрудник. И поэтому никуда не пойдёт.       – Вы совершаете большую ошибку, – предупреждает его дозорный.       – Нет, – спокойно отвечает Крокодайл, – уверен, это вы совершаете большую ошибку. А теперь исчезните. У нас много работы.       Капитан дозорных, кажется, коченеет. Его люди за его спиной нерешительно мнутся с ноги на ногу. Верхняя губа Крокодайла непроизвольно поднимается вверх, формируя усмешку.       – Исчезните, капитан, – он показательно цепляется за слово, выплёвывая его в лицо дозорному. Материализуясь будто из воздуха, появляется стража, обступая капитана и бесцеремонно волоча его к главным воротам казино. У его людей не остаётся никакого выбора, кроме как последовать за ними. Только после того, как последний из них переступает порог здания, только когда плотно закрываются двери, Робин вспоминает, как дышать.       Крокодайл направляется в свой кабинет. Он оставляет её одну безмолвно стоять на ступеньках. Это в его стиле – извратить правила и обратить всю ситуацию в свою пользу. Тело двигается само по себе, следуя за ним через вестибюль, через оцеплённые двери, через сто семьдесят ступенек до его кабинета. Бананавани не в вольере. Некоторые разлеглись прямо вдоль кресел и кушеток комнаты. Деметра устроилась рядом со столом Крокодайла, жуя что-то красное и сочащееся кровью, когда Робин врывается внутрь. Она хлопает дверью слишком громко. Деметра рычит.       – Очень умно с твоей стороны, – говорит Робин.       Крокодайл безучастно поднимает бровь.       – Что ты имеешь в виду?       – Очень странно лицезреть целую флотилию дозорных на таких задворках Гранд Лайна.       – Полагаю, что да.       – Даже не представляю, – с нажимом говорит Робин, – как им удалось вычислить моё точное местоположение.       – Может, ты не настолько умна, насколько думаешь. Тебе повезло, что они застали тебя под моим началом.       – Что ты сказал? Мне повезло?       Никто никогда не ставил её в приоритет её награде. В этом просто не было смысла.       Крокодайл делает очередную глубокую затяжку, наблюдая за Робин так же пристально, как она наблюдает за ним.       – Мне не будет никакой выгоды, если я выдам тебя.       – Пока что, – отрезает она.       Крокодайл отвечает утробным яростным рычанием. На Деметру набрасываются двое более мелких самцов бананавани, их челюсти смыкаются на её груди и глотке. Они яростным месивом из хвостов, конечностей и зубов перекатываются по полу. Стол Крокодайла опрокидывается, и одна из кушеток переворачивается вверх ногами. Кровь брызжет на кафель; Деметра бьётся в агонии.       Робин призывает десятки рук, достигая центра месива. Бананавани так и норовят выскользнуть из её хватки, их жёсткая чешуя раздирает кожу искусственных ладоней. Она предельно напрягает руки, разделяя тварей и раскидывая самцов в стороны. Сквозь звон в ушах она слышит, как стража и агенты Барок Воркса несутся по лестничному пролёту. Остальные бананавани спешно скрываются в своём вольере. Крокодайл возвышается над двумя самцами, его крюк слегка поднят в предупреждающем жесте. Он смотрит на них сверху вниз, долго и тяжело, пока тот, что покрупнее, не фыркает и не отступает назад. За ним следует второй.       Деметра отползает за стол Крокодайла. Пол рассекают кровавые борозды, то тут то там виднеются красные ошмётки плоти и внутренностей. Мокрые ладони Робин будто скрючены в спазме. Тело Деметры мощно содрогается каждый раз, когда она пытается глотнуть воздуха. Она стонет, и по полу растекается новая порция крови.       Часы показывают немногим больше двух ночи, когда казино закрывает двери за последним посетителем. У Робин болят руки от стягивающего кожу антисептика, лицо онемело от натянутой приторной улыбки. Она выжата как лимон и очень хочет есть.       Она застаёт Крокодайла на полу его кабинета, привалившимся к столу, в той же позе, в какой она оставила его несколько часов назад у съёжившейся от боли Деметры. Сейчас Деметры нигде не видно. Крокодайл снял свои перстни. Из одежды на нём только штаны и нижняя рубаха. Насквозь пропитанные кровью меховая накидка и широкий галстук грязным комом валяются в углу комнаты.       – Охрененная, мать её, потеря, – говорит он. Кажется, он не удивлён её приходу. Как будто только и делал, что всё это время ждал её появления.       Робин садится рядом с ним на пол.       – Мне жаль, – говорит она, потому что больше не знает, что сказать.       – Она всегда была агрессивной сукой. А ещё она старела. Неудивительно, что в конечном итоге она выбесила более сильных тварей своим присутствием. Это был лишь вопрос времени, – Крокодайл внимательно смотрит на свою руку. Под ногти забилась чёрная запёкшаяся кровь. – Ты могла серьёзно пострадать, когда решила вмешаться, – неожиданно добавляет он.       – Да, – не отрицает Робин.       – И всё равно пыталась помочь. Почему?       – Я хорошо лажу с монстрами.       Крокодайл касается её лица. Она настолько ошарашена этим жестом, тем, как просто и естественно он это сделал, что не успевает отстраниться. Она не может вспомнить, когда в последний раз её касался кто-то, кроме неё самой. Его ладонь тёплая. Его глаза пустые. Он изучающе, оценивающе смотрит на неё. Это бы вызвало у неё раздражение, если бы остальные не смотрели на неё со страхом, отвращением и ненавистью. Его беспристрастие, его спокойный, безучастный взгляд заставляет нечто, запрятанное глубоко в груди Робин, болезненно сжаться.       Поцелуй длится одно мгновение. Когда он отстраняется, в его взгляде не прибавляется ни грамма заинтересованности. Она знает, что ей не стоит этого делать. Она выше этого.       Робин наклоняет голову, прижимаясь щекой к его ладони. Когда она целует его в ответ, его губы раскрываются ей навстречу. Он медленно оглаживает её щёку большим пальцем.       Она позволяет ему поднять себя на ноги. Она позволяет ему толкать её назад, пока она не упирается в край его стола, и затем подхватить под бёдра и усадить на поверхность. Сердце Робин бухает в грудной клетке, когда его крюк поддевает шнуровку корсета и холодит кожу меж грудей. Он рывком сдирает стежки; от прохладного воздуха в кабинете соски тут же твердеют, и Робин покрывается гусиной кожей.       Крокодайл наблюдает за ней. Ждёт, что она будет делать дальше. Робин задирает юбку до талии. Стягивает бельё и откладывает в сторону. На его лице появляется что-то, отдалённо напоминающее голод. Он опускается в кресло, располагается между её разведённых ног. Болезненное ощущение в её груди усиливается и струится в низ живота, и дальше к промежности.       Крокодайл оглаживает её бедро.       – Я не буду нежен, – говорит он.       – А кто сказал, что я хочу? – отвечает она, притягивая его к себе за волосы. Он запрокидывает её ноги себе на плечи, сдвигает её бёдра на край стола. Его рот, его язык влажно прижимается к ней, проникает в неё, пробует её на вкус.       Липкий жар между ног. Зубы на внутренней стороне бедра.       Следующим утром в вольере плавают только шесть бананавани. Пол начисто вылизан от кровавых разводов. Напротив его стола стоит ещё одно кресло, с которого он убирает ноги, когда она заходит в его кабинет после завтрака.       На столе свежая газета. Первая страница пестрит новостями о пожарах и ночных набегах. Военные крейсеры дозорных, что отплыли из гавани Наноханы, волей судьбы, были атакованы в десяти милях от берега, их тлеющие паруса всё ещё можно видеть невооружённым глазом. Выживших нет. Но причин для беспокойства нет, заявляет Мировое Правительство. Ситуацию контролирует Шичибукай, который не даст пиратам продолжать разбои. Специальные агенты уже приступили к расследованию столь вопиющего террористического акта.       Крокодайл не поднимает глаз от бесчисленных подписываемых им бумаг. Робин медленно пьёт чай, пробегаясь взглядом по оставшимся документам. Время от времени она сжимает бёдра, заставляя темнеющие синяки пульсировать с новой силой.       На первый взгляд, у бананавани и чибисов нет ничего общего.       Эволюция говорит ей, что время повлияло на множество видов, заставляя их менять облик и приспосабливаться к новым условиям для того, чтобы выжить. Биология говорит ей, что перья и чешуя происходят из одних и тех же тканей. Анатомия говорит ей, что черепа и кости таза птиц и рептилий имеют схожее строение. Она может изучить строение скелетов по окаменелостям, по тем их местам, где конечности двух совершенно разных существ берут начало из одной и той же кости.       Глубоко внутри, в их костях, бананавани и чибисы одинаковы.       – О чём задумалась, Мисс Олл Сандей? – в голосе Крокодайла едва сквозит ирония. Он пребывает в прекрасном расположении духа вот уже несколько недель. Совсем скоро лето, приближается День Основания Алабасты. По просьбе самого короля, Рейн Диннерс взял на себя ответственность провести один из многочисленных праздничных банкетов. В казино Крокодайла царил вопиющий хаос, туда-сюда снуют поставщики провизии, прислуга дочиста вылизывает санузлы и занимается рассылкой приглашений. Сегодня двое лучших портных Алабасты снимают мерки, чтобы сшить ему костюм. Они ставят его перед зеркалом посреди приёмной, вертят его из стороны в сторону, то и дело прикладывая и набрасывая на плечи куски дорогого чёрного шёлка. Крокодайл не смотрит на своё отражение. Вместо этого он смотрит на неё.       – Просто смотрю на реку, – отвечает Робин.       Крокодайл делает нетерпеливый жест рукой. Портные, хватая свои записи и лоскуты ткани, мгновенно отстают и скрываются в соседней комнате. Он подходит к окну, вставая рядом с ней. Лето Алабасты длинное, жаркое и сухое. Берега рек иссушились и потрескались под нескончаемым палящим солнцем.       – Тебе нравится смотреть на воду, не так ли? – замечает он.       – Иногда, – Робин закусывает губу и осмеливается признаться, – мне нравится наблюдать за бананавани. И чибисами. Их взаимоотношения кажутся мне… невероятными.       – Да, – соглашается Крокодайл. – Я понимаю, что ты имеешь в виду.       Очень странная вещь, когда тебя кто-то понимает.       – У меня для тебя кое-что есть, – говорит он.       Она с удивлением обнаруживает оставленный портными футляр в форме вечернего платья.       – Не знала, что тоже приглашена на вечеринку.       – Конечно, приглашена. Ты главный менеджер.       – Что ж. Вы не были обязаны покупать мне ещё одно платье.       – Я никому ничего не обязан, – рычит он.       Робин скрывается за ширмой. Подол слишком длинный, и корсаж слегка теснит, но в остальном платье сидит как влитое. Она пытается не думать, каким образом у них оказались её параметры.       – Для нас очень важно сохранять лицо, – произносит Крокодайл. – Ты должна являться моей тенью. Отражением всей нашей миссии.       – Вы опять включили в себе Шичибукая, – дразнит она, выходя из-за ширмы.       Крокодайл смотрит на неё слишком странно.       – У меня нет акцента, – отрезает он. – Тебе нравится платье?       Робин смотрит на струящиеся волны тёмного шёлка.       – Очень красивое, – признаётся она.       – Отлично. Необходимо произвести впечатление.       – Не думала, что вас настолько заботит мнение Кобры.       – Меня не заботит. Но мы обязаны вести игру подобающим образом, если хотим достичь того, чего желаем.       – И чего же вы желаете, Сэр Крокодайл? – она не планировала задавать вопрос вслух. Но, как всегда, любопытство перевесило меры предосторожности. – Больше денег? Больше власти?       – А должно быть что-то ещё? – криво усмехается он.       – Всё это у вас уже есть, – возражает Робин. – Вы Шичибукай. И за обладанием Алабастой скрывается нечто другое, не так ли?       Мгновение Крокодайл изучает её взглядом.       – Ты странная женщина, Мисс Олл Сандей.       – Очень интересный способ сделать женщине комплимент.       – Ты меня не боишься, – он секунду взвешивает следующую мысль и продолжает: – хотя всех остальных трясёт от страха. Ты смотришь мне глаза, когда говоришь со мной.       Повисает пауза. Из окна приёмной доносится плеск воды и фырканья бананавани, развалившихся на берегу.       – Я был несущественным большую часть своей жизни, – говорит он. – Всё, что у меня когда-либо было, я самостоятельно добывал потом и кровью, – на лице блеснула едва различимая горькая улыбка, режущая, как остриё ножа. – У Кобры есть будущее. А Шичибукай я лишь до тех пор, пока не придёт другой пират и не сядет на моё место.       – Так вы решили сделать себя королём?       Крокодайл берёт её за руку. На мгновение Робин хочется отстраниться, но потом он разворачивает её к зеркалу.       Некоторое время она переваривает своё отражение в тёмно-синем платье, усеянном тысячью крошечных сверкающих камней. Они напоминают ей небо пустыни, на которое она так любит смотреть ночью, подсчитывая звёзды и наблюдая, как с течением времени меняются созвездия. Вместо худосочной девчонки с вытянутым лицом и уставшими глазами из зеркала на неё смотрит женщина. Её волосы отросли. Её лицо больше не иссыхает от голода. Лишь от возраста. Плечи больше не горбятся под тяжестью ноши выжить.       Она похожа на мать.       Их отражения пересекаются взглядом.       – Я всегда был уверен, что лучше быть на вершине пищевой цепочки. А ты, Мисс Олл Сандей?       Этот вечер просто чудесен. Встречаемые ею гости – многих из которых она раньше в глаза не видела – подходят к ней, чтобы лично поблагодарить за приглашение, похвалить убранство казино, её наряд, усилия самого Крокодайла.       Корба приезжает без эскорта, сопровождает его лишь его дочь и личный слуга. Он кланяется до того, как она успевает учтиво склонить голову. Его короткая туника едва достаёт до его лодыжек. Сам он высокий и худой мужчина с тёмными добрыми глазами.       – Никогда не умел вести себя на подобных мероприятиях, – смущённо признаётся он, выходя из поклона.       – Если честно, я тоже.       – Из нас бы вышла отличная пара, – шутит в ответ Кобра.       Она представляла его себе высокомерным, заносчивым неженкой. Кобра широко улыбается, и уголки его глаз испещряются морщинками. Волосы только-только тронула седина. Робин проглатывает неожиданный ком в горле, извиняется и удаляется под предлогом встречи других гостей.       Бело-золотые огни Рейн Диннерс делают похожим день на ночь; выигрышный звон игровых автоматов наполняют воздух азартом и расслабленностью. В банкетном зале не протолкнуться. Официанты с трудом протискиваются между гостей, пытаясь ненароком не опрокинуть полные закусок, коктейлей и десертами подносы. Банкетный стол ломится от еды, которую сомнительно, что съест даже такая толпа народу. Кобра смеётся, наслаждается выпивкой и закусками со своим народом. Его распирает гордость, когда его маленькая, чудесная дочь заводит дискуссию с местным послом о необходимости введения налогов. Когда он поднимается, чтобы сделать тост за наследие Алабасты, её будущее и её народ, его голос дрожит. Он влюблён.       Он так сильно напоминает ей Кловера.       Робин сверлит взглядом свою тарелку. Перекатывает еду взад-вперёд вилкой, тщетно пытаясь протолкнуть кусок в горло.       – Какой чудесный вечер. Подлинно чудесный. Лучший, на которых мне довелось побывать за последнее время, – говорит Кобра, наклоняясь к Робин через стол.       – Вечер под стать королю, – говорит Крокодайл.       Робин подавляет в себе желание закричать и выдавливает из себя улыбку.       Повара приносят следующие блюда, полные огромными филе бледного мяса, пожаренного на гриле.       – Необычный вкус, – тщательно пережёвывая, отмечает Кобра. – Но очень нежный. Не могу понять, кто это.       – Бананавани, – говорит Крокодайл. – Я сам развожу их.       В вольере было семь бананавани. Сейчас их шесть.       Робин осторожно откладывает вилку. За столом, прямо в кресле напротив, Крокодайл отрезает от стейка очередной кусок мяса. Она смотрит, как он жуёт, как мясо Деметры застревает в его зубах, как его губы лоснятся от вина и от мясного жира. Она видит красную и мокрую заднюю стенку его глотки.       – Прошу меня простить, – извиняется она перед гостями.       Гам вечеринки стремительно отдаляется, пока она бежит по лестнице, врывается к себе в комнату и закрывает дверь на засов. Робин идёт прямиком в ванную и склоняется над раковиной, пытаясь выблевать из себя еду, но всё, что удаётся выхаркнуть, – пара капель красного вина. Она не может посмотреть в глаза своему отражению.       После она сидит на балконе. На ночном небе расцветают пальмы фейерверков, из сада доносятся задорная оркестровая музыка. Робин притягивает колени к груди, закрывает глаза и пытается исчезнуть.       Когда он приходит, уже слишком поздно. Вечеринка давно закончилась. Её дверь не заперта, поэтому замок без проблем поддаётся. В руках Крокодайла – бутылка вина и два бокала.       – Остаток вечера прошёл отлично, – резко говорит он, – если тебе вдруг интересно.       Она не извиняется. Он садится рядом, наливает бокал вина и протягивает ей. Красное и тёмное, оно похоже на кровь.       Может, он держал Деметру именно для этого. Чтобы в одной из своих чистых и стерильных кухонь его повара распиливали её на куски, разрезая на порции и отправляя остатки в морозилку до следующего ужина. Может, он сделал это сам: перерезал ей горло, выпотрошил тушу, переломил секатором кости. В конце концов, она лишь очередная агрессивная тварь, которая ослабела, состарилась и пришла в негодность.       – Кобра безнадёжен, – криво усмехнулся Крокодайл. – Ему надо, чтобы я был его другом. Слабые всегда пытаются прибиться к сильным. Так же, как ты говорила про чибисов и бананавани. Это поведение жертвы – любым способом пытаться спасти свою жизнь.       Она едва подавляет в себе вспышку ярости.       – Ты не прав, – говорит она.       – Нет. Он теряет хватку. Скоро он окончательно ослабеет. Это лишь вопрос времени.       – Бананавани – хищники, но они также подвержены законам природы, как и любое другое существо, – она понимает, что они говорят об одном и том же, что их бегущие параллельно мысли являются продолжением друг друга, что они практически сталкиваются. Но, как известно, параллельные никогда не пересекаются. – Хищники также уязвимы к изменениям экосистемы, даже к своей добыче, которая может адаптироваться и учиться…       Крокодайл размашисто бьёт её по лицу тыльной стороной ладони; его кольца больно царапают щёку, и Робин шарахается в сторону.       – Заговариваешься, – предупреждает он, вставая с кресла. – Выпей и ложись спать.       Робин поднимается на ноги.       – Я не такая, как ты, – говорит она, потому что чувствует, что должна услышать эти слова, произнесённые своим же голосом.       – Не обманывай себя. Ты точно такая же, как я. Мы можем выставлять себя кем угодно перед другими, можем делать всё, что от нас потребуется, до тех пор, пока не достигнем цели. Мы выжившие.       Мы.       – Не читай мне моралей, – шипит Робин.       – Тогда прекрати вести себя как девчонка и притворяться, что ты лучше меня.       – Я лучше тебя.       – Для тебя Алабаста – ничто иное, как средство для достижения цели. Так же, как для меня. Тебе начхать на Кобру и на каждого в этой стране. Они – просто цена, которую необходимо заплатить, чтобы прикрыть свою задницу и спасти свою шкуру. Так работает мир, дорогая. Это именно то, что случилось с твоей драгоценной Охарой…       Она выплёскивает вино ему в лицо.       Крокодайл столбенеет, и Робин швыряет в него бокал. Стекло ударяется о бровь, рассекает ему лоб, перед тем как вдребезги разлететься по полу. Осколки бриллиантами рассыпаются по кафелю. Кровь струится к переносице, заливается за края его шрама. Ей интересно, как давно кто-то заставлял пробовать его на вкус свою собственную кровь.       – Ты не король, – холодно произносит она. – Ты просто паразит.       Крокодайл вытирает кровь и вино с лица шёлковым платком.       – Сделаешь это ещё раз, – просто говорит он, – и я перережу тебе глотку.       – Убирайся.       – Это моё казино. Мои комнаты. На тебе моя одежда, и ты ешь мою еду. Если это для тебя так невыносимо, тебя никто не держит.       – Но Сэр Крокодайл, – говорит она своим самым жеманным, пропитанным ядом голосом, – что же вы будете без меня делать?       Крокодайл не двигается. Бешенство на его лице сменяется безразличием, но Робин уже знает, что задела одну из его слабостей.       – Убирайся, – повторяет она.       Губы Крокодайла формируются в ту штуку, которую принято считать улыбкой. Его зубы обнажены, когда он глумливо отвешивает поклон и с грохотом хлопает дверью.       Она избегает его почти неделю.       Но в конце концов появляется необходимость в его подписи на приказах для агентов Барок Воркса. Она несколько долгих, невыносимо жарких дней не говорит ни с кем и сидит за столом, раз за разом перечитывая одни и те же строчки, делая пометки, пока не стекленеют глаза. Раз за разом бессмысленные дни перетекают в тихие, бессмысленные ночи.       Ради них двоих она сделает всё быстро. Она заранее готовит все документы, так, чтобы в конечном итоге он лишь поставил внизу свою подпись, что не требовало её присутствия. Она пишет комментарии для поручений и отдаёт их прислуге, чтобы те передали ему, и он утвердил их. Она коротко стучится в дверь, чего никогда не делала ранее, перед тем, как бесшумно скользнуть в его кабинет.       Его нет на месте.       Робин замирает. Кладёт бумаги на стол. Его офис пуст и мрачен несмотря на то, что уже почти полдень. Бананавани вразвалку проходят мимо неё и лениво сползают в вольер.       Из-за двери в ванную раздаётся приглушённый лязг.       Он стоит в одном полотенце, склонившись над раковиной. Его лицо бледнее обычного, и на лбу испарина, будто он сутки терпел невыносимую боль. Его крюк лежит в стороне.       Робин пялится на культю, на осторожный, почти аккуратно зашитый шрам.       – Ты застала меня за бритьём, – говорит он. Он пытается сохранить спокойствие, но его голос предательски дрожит.       Она чувствует знакомую боль глубоко в груди.       – Могу я помочь? – спрашивает она.       Крокодайл колеблется и отвешивает короткий кивок.       В шкафчике она находит пену, неожиданно дешёвой марки, и банку таблеток, до боли напоминающих морфий. В самом последнем ящике – тиснённый кожаный футляр с набором для бритья. Такой подарок вполне мог бы преподнести отец своему сыну. Сложно думать о нём как о чьём-то сыне.       Крокодайл сдавленно стонет, когда опускается на стул, который она придвинула к раковине. Робин оборачивает его шею полотенцем. Она поднимает его за подбородок, пока две искусственные руки растирают мыло в воде, и покрывает его лицо пеной. Пальцами она чувствует, как крошечные песчинки каким-то мистическим образом формируются в плоть.       – Что бы я делал без тебя, Мисс Олл Сандей? – спрашивает Крокодайл, смотря на неё снизу вверх. В его голосе нет ни издёвки, ни благодарности. Нет даже намёка на недовольство. Скорее просто констатация факта.       Робин скользит бритвой по его щеке. Лезвие осторожно огибает линию челюсти.       – Ты была книжным червём, – ни с того ни с сего говорит Крокодайл. – Ты рассказывала.       – Это правда, – отвечает она.       – В детстве я не мог позволить себе такой роскоши, как книги, – продолжает он. – Ни времени, ни средств к существованию.       – Ни минуты покоя, – бормочет она под нос.       – Когда-то я работал на ферме, – говорит он. – Они не платили мне. Едва кормили. Я пахал на выживание. Даже помогал доить коров, – его голос звучит немного гортанно. Обычно так бывает, когда он очень устал или выпил немного больше виски, чем мог себе позволить. Акцент, возможно, из Ист Блю или откуда-то с окраин Гранд Лайна. Он следит за ним, как следит за всем остальным: с осторожностью, с невероятно жёстким контролем.       Робин смахивает пену с бритвы одним лёгким движением и подносит лезвие к основанию его шеи.       – Когда мне исполнилось двенадцать, меня отвели на скотобойню. Обычно они не до конца осознают, что ждёт их через пару минут. Коровы, я имею в виду. Иногда они начинают паниковать. Но меня они знали, потому что я ухаживал за ними. Поэтому было легко провести их внутрь. Легко было заставить стоять их смирно, пока мясник заносил над ними нож.       Робин окунает лезвие в воду, и пена кругами расплывается по поверхности. В зависимости от того, как и где она перережет сонную артерию, может понадобиться от нескольких минут до часов, прежде чем кровь полностью вытечет из раны.       – В конце концов они все оказались расходным материалом.       Она не знает, зачем он рассказывает ей всё это. Она не хочет, чтобы он рассказывал ей это. Каждая обнажившаяся частичка проникает слишком глубоко под кожу, достаточно близко для того, чтобы размыть между ними последние границы. У них так много общего: их паранойя, их колкости, их вымученные улыбки и всё остальное, чему они никогда не придавали значения.       Она заканчивает с лицом и шеей и вытирает его полотенцем. Её пальцы очерчивают подбородок. Большим она проводит по губам и ныряет в теплоту его рта. В какой-то книге она вычитала, что человеческая челюсть достаточно сильна, чтобы до кости прокусить пальцы.       Крокодайл чуть ли не ласково смотрит на неё.       – Знаешь, Мисс Олл Сандей, я искренне верю, что рано или поздно мы перегрызём друг другу глотки.       – Не могу с тобой не согласиться.