Против запретов

       По ледяным водам Босфора бесшумно передвигается небольшая деревянная лодка. В округе все заволокло густым сизым туманом, в воздухе пахнет сыростью, холодно. Кажется, птицы своё уже отпели, иссохшая коричневая листва на деревьях своё отжила и покинула одрябшие ветви. Ни лая собаки, ни внезапного крика ястреба, ничего… Только легкое и едва слышимое журчание воды.       Старец с пепельной бородой медленными движениями постепенно перемещал лодку небольшим размахом вёсел в сторону берега. Но не один дедушка, а также молодой парень по имени Тимур держал путь в сторону великолепного, золотом украшенного города, — Стамбул. Юноша подпер голову рукой, и старец заметил, что его пассажира уморило. Дедушка в очередной раз сбавил ходу, заметив, как милый густоволосый мальчик незаметно для себя заснул. Да и, собственно, торопиться было некуда. Всю жизнь, как в заколдованном кругу: отвезти — привезти. Всю свою долгую, семидесятилетнюю жизнь так и прожил старик, знает течения, ветра и шторма в проливе, как свои пять пальцев.       Вдруг, с верхушки одной из самых высоких и статных сосен соскочил черный ворон, огласив своим звонким карканьем всю округу. — Ишь ты! , — старик взмыл голову вверх, отвлеченный на внезапный выкрик птицы.       Не всегда то, что нам кажется на первый взгляд, соответствует истине. Казалось бы, лес глух и пуст, как заброшенная изба в глуши, но стоит на минуту потерять бдительность, как становится ясно, что это лишь иллюзия, образ, созданный нами поспешно где-то там, на подсознании.       Пожилой мужчина взглянул на молодого пассажира; юноша сидел и протирал глаза, словно не хотел поднимать головы, словно на то были веские причины. — Все хорошо? , — спросил старик. — М… да, — юноша поднял голову и взгляд. — Точно? Может остановиться хочешь? Или попить? — Не, нет, не нужно, — спокойно отвечал Тимур, — я просто увидел сон. Или не сон, я даже не понял, что это было. — Да? Расскажи, — заинтересованно вовлекся лодочник. — Кажется, мне привидеться мой покойный дедушка, с — легким акцентом на турецкий произнес молодой человек. — Что говорил? — Чтобы я не делал этого, — с опасением в глазах произнес юноша, — а чего этого?.., — он пожал плечами, — видел, как он две руками размахивал, словно так и говорить «не ходи, не надо, не смей». Что это такое? — Да не бери в голову, — вполне оптимистично отреагировал старик на сомнения и страхи парня, — понимаешь ли, если ты сейчас будешь придавать этому хоть какое-то значение, тебе просто с места сдвинуться не дадут. А у тебя есть цель, четкая направленность, ну ведь то говорю? — Разумеется, — несмело поддакнул Тимур, — я боюсь, дедушка. Я боюсь, что тысячу раз пожалеть, что сделал этот роковой шаг. Это непростительно, непростительно… Лодочник тяжко вздохнул и выразил свои скромные мысли: — В таких случаях уже поздно отступать, пути назад не бывает, а если попробуешь, что толку? Сделанного не воротишь… Ну, а чего тебе переживать? Порядочный, смышленый, добрый. Разве с такими качествами возможно впасть в немилость? Юноша кротко улыбнулся и опустил вниз глаза, сохраняя на лице всё ту же улыбку: — Я даже не знаю, кто там быть в султанском дворце, что там быть. У меня быть много время, чтобы изучить эти вопросы, но я потратил его впустую и теперь я не понимать, что меня ожидает, не могу даже предположить. К тому же, я плохо знаю турецкий. — Ну это ты придумываешь, — подбодрил отчаявшегося пожилой лодочник, — вон как щебечешь, где ж плохо? — Спасибо, — заулыбался Тимур. Каждое сказанное в его адрес лестное слово вынуждало душу и сердце трепетать от счастья, особенно, когда такое говорит почти незнакомый человек. Тимур взглянул на чистое синее небо, вдохнул в себя свежий морской воздух и сказал мечтательно: — Уже светлеет… — Да-а-а, лето же, летом ночи короткие, — поддержал юношу старец. — Я не могу, — потупив взгляд вниз, прошептал парень, — мне очень страшно. Я ведь не знаю Стамбула, не знаю главного дворца, где жить султан, не знаю, что меня ожидать. Но с другой стороны… я же по своей собственный воля решил оставить все и уехать. Почему-то я подумать, что только так хоть немного заткну свою кровоточащую рану, успокою ее. Старик вкрадчиво спросил, немного опустив голову под уровень Тимура: — А что за рана такая? — Это проблема одна. Психологическая, эм, душевная, не знаю, как и назвать… она со мной на всю жизнь, — на лице юноши проглядывается улыбка, но это защита, лишь маска, что скрывает горечь и страдания. — О, Аллах, — не став выяснять подробности, старик вздохнул, продолжая в том же темпе работать вёслами. — Я не мусульманин, — приметил парень, — пока еще.       На некоторое время старик замолчал. Было трудно подобрать слова, чтобы не задеть чувствительную душу Тимура и одновременно с этим отразить в своих словах неподдельную правду. — Я могу узнать, что это за проблема? Поделишься? , — все же решился спросить старик. — Нет, простите, — тут же отказал юноша, — а даже если и рассказать, то какой прок? Мне с этим всю жизнь жить и ни один не в состоянии меня утешить, помочь, искоренить это. Ой, это все неважно, мне больно говорить об этом. — О-ох, — глубоко вздохнул старец, — ничего, ничего, вот запишут тебя во дворцовую школу, познакомишься с новыми людьми, найдешь себе замечательных друзей. Глядишь, на одной из красавиц в гареме женишься, а уж если это будет кто-то из членов династии! Ох! — Ну что же вы такое говорить? , — засмущался парень, — не хочу больше ничего. А меня точно записать во дворцовый школа? Если скажут «иди вон»? — Все будет хорошо, — моргнул обнадеживающе старец, и добавил: — Никогда у меня еще не было в жизни подобного господина. — Что, что? — Да то торговец какой-нибудь генуэзский попадался, то купец знатный, и так всю жизнь, а тут молодой парень решил самостоятельно обустроить свою жизнь там, в том особом мире, в султанском дворце… поразительно! Тимур глянул на дедушку, но не видел особого смысла в ответном предложении. — Значит, говоришь, твой отец турок, а мать русская? Поэтому тебя и назвали Тимуром? , — уточнил лодочник. — Верно. Где отец сейчас, не знаю, и про маму тоже ничего неизвестно. Да и про отца мне вспоминать особо не хочется, ведь… — Ну вот и все. Вот мы и на месте, — внезапно прервал юношу старец, волоча тяжелыми вёслами массу воды. — В каком смысле? , — удивился Тимур. — А вон, посмотри, — дедушка кивнул головой в правую сторону, остановив здесь же свой взгляд. Тимур с тем же успехом посмотрел в соответствующую сторону: холмистое пространство с невзрачной порослью, представленной оголенными кустарниками и поникшими деревьями, интригующе скрывает за собой тот самый центр мира, центр Вселенной, по словам вдохновленных поэтов. Кажется, что наравне со светло-синим небосводом возвышаются такого же оттенка посеребренные купола на византийский манер. — Пора прощаться нам с тобой, — беспечно отозвался старик, подгребая обеими руками деревянное судно к рельефной почве берега. — Дворец так огромен, — с дрожью в голосе проговорил Тимур, — а вы никак не сможете со мной пройти? Хотя бы до ворот, хотя бы до дверей, я уж не знаю, что там… — Нет, нет, нет, — с уверенностью сказал лодочник и распростер объятия.       Юноша плавно опустил потухший, но спустя секунду, опять же, воссиявший взгляд, по-дружески приобнял престарелого товарища. — Давай же. Как Аллах, великий Бог наш пожелает, так и будет. Может быть, мы еще свидимся с тобой когда-нибудь, — старик пожелал молодому человеку всего хорошего, а затем беспечно направился в сторону лодки. Освободив себя от длительных прощаний, к тому же с незнакомым человеком, Тимур по сырой и влажной траве направился в сторону куполов, служивших для юноши своеобразным маятником. Это самое вопиющее чувство сомнения «А может быть вернуться обратно?» снова прошлось ножом по Тимуру. Даже эта безобидная, на первый взгляд, тишина в округе, и та словно насмехалась над юношей, так и облачала наружу все потайные желания, мысли и рассуждения, выдавая на всеобщее обозрение всему, что видел вокруг себя Тимур.        Преодолев, наконец, узенькую тропинку, затененную шуршащими от ветра ветвями, юноша вышел на необъятное пространство. Первое, на чем непроизвольно сфокусировался взгляд Тимура, это мерцающие вдали огоньки. «Факелы», — сразу же догадался парень. Мерцающий огонь факелов, а также видневшиеся за ними серокаменные стены сформировали у юноши единую картину данного места. Рассматривая вдали два застывших мужских силуэта, у парня практически не осталось сомнений, что это те самые охранники, стерегущие вход во дворец. Их основной задачей служит не допускать в стены дворца каких бы то ни было посторонних лиц, проверять даже летящую в небе мужу, что называется.       Юношу всю жизнь, словно червь, изнутри пожирало чувство вопиющей нерешительности, невозможности ступить и шага навстречу причудливым реалиям столь непредсказуемой жизни. Так и простоял бы до утра растерянный парень, не огласи его издали чей-о тонкий женский голос: — Кто ты такой? Тимур припустил голову, чувствуя себя незваным гостем, вломившимся в чужое пространство. К юноше подошла молодая стройная женщина с роскошными темными локонами, раскинутыми по плечам. — Это ты новый дворцовый писарь? , — спросила девушка. — В смысле? , — приглушенно, точно подвальное эхо, отозвался Тимур. — Ну это тебя султан Дамир хан соблаговолил принять в гарем в качестве его личного писаря? Уточнение незнакомки ввело Тимура в жуткое замешательство. Жизнь его не готовила для таких внезапных вопросов. Любой чужой взгляд, будто огненный меч, пронзает насквозь и испепеляет нутро до самых костей. Жизнь с этим вечно отягощающим чувством превращается в темный бездонный колодец. — Ну да, я писарь… То есть будущий… Писарь, — сказал Тимур. Девушка оценивающе охватила взглядом новоприбывшего. — Алтынджак-калфа! — девушку огласил мужской голос на расстоянии нескольких метров, — кто там? Преступника поймали? — Сахир, возвращайся во дворец! — как отрезала калфа. На слове «преступник» Тимура неволей осадило пронзающим жаром по всему телу. «Я не преступник, я ничего и никого тут не знаю. Я вообще здесь никто. Пусть я лучше останусь здесь ничтожеством до конца своих дней, чем стану позорным столбом этого дворца, не совершавшим никакого злодеяния». — Тебя как зовут? , — спросила девушка. — Тимур. — Пойдем со мной, — калфа кивнула головой, как бы приглашая юношу пройти вместе с ней.       — Твои вещи я распоряжусь передать дворцовым слугам из гарема. Так что можешь отдать их мне, — сказала Алтынджак-калфа, направляя Тимура в сторону главного входа дворца — тех самых ворот первого двора Топкапы, так знаменитых и известных среди населения столицы. — Нет, простите, но мне быть проще, если вещи остаться при мне, — вежливо возразил Тимур. — Ты не владеешь турецким? , — заметила девушка. — Я его не совсем выучил, — сказал Тимур. Внезапно в гробовое затишье и пустоту в округе ворвался звонкий удар, доносящийся из дебрей неизвестного направления, а за ним еще один, и еще. — Что это? , — всполошился Тимур; сердце так и застучало, словно было готово вырваться из грудной клетки. — Да не бойся, — заботливо произнесла девушка, — посмотри наверх. Тимур поднял голову. Его вниманию были представлены разноцветные и ослепительные искры на фоне темного ночного неба. Бесподобное великолепие фонтана красок над головой Тимура заворожило парня. — Это в честь победы султана Дамира и его войска устроили. Да, красота, — мечтательно произнесла девушка.       — Так откуда ты, Тимур? Где родился? Как ты в наш дворец попал вообще? , — с неподкупным интересом спрашивала Алтынджак-калфа у юноши, будучи уже в стенах дворца. — Я прошу прощения, но я не совсем разобрал, что вы произнести, — отозвался Тимур, только и успевая набирать обороты в шаге, дабы не отставать от девушки. — Ладно, ладно. Выучишь наш язык — трогда и поговорим. Бесспорно, свободное распоряжение языком предусматривает под собой знание и владение объемным количеством речевых оборотов, но каждое произнесенное только что Алтынджак-калфой слово уже было родным юноше, словно сорочка, с которой новоприбывший не расстается уже четвертый год подряд.       Тимур не успел глазом моргнуть, как они с калфой очутились напротив закрытых дверей. Текстура и рельеф их поверхности так и вторил молодому человеку об образах средневековых замков, архитектоника и убранство которых воодушевляло его. Алтынджак-калфа ненавязчиво постучала фалангами пальцев в двери. — Куда мы прийти? — спросил Тимур, в ответ на что был сопровожден лишь добродушной улыбкой девушки. — Сахир-ага, если ты пришел за кухонным ключом, то не трать понапрасну свое время. Если хочешь, я тебя угощу вчерашней похлавой, но на кухне по ночам шастать нечего! — раздался осуждающий женский голос за закрытыми дверьми. Лицо Алтынджак-калфы растворилось в широкой улыбке: — Сара-хатун, это Алтынджак. «Скр-р, скр-р» — огласил полумрачный и словно безжизненный ночной коридор звук отмыкания двери. — Что случилось? — через щелку открывшейся двери послышался женский шепот. — Сара-хатун, есть проблема. Можешь помочь? — Что? Опять рабыни подрались? , — предположила Сара-хатун, а после чего ее взгляд внезапно сфокусировался на Тимуре. — О, Аллах, а это еще кто? Только не говори мне, что новый евнух гарема. Если бы знала, как мне хватает придирок Сахира-аги, то уже бы… — Да успокойся же, Сара, — сказала Алтынджак, — не евнух это, не евнух. Тимур с брезгливым выражением лица осадил пухлые щеки и ярко подкрашенные глаза очередной незнакомки. Конечно, полностью лицо женщины юноше не удалось запечатлеть, однако ее нрав взволновал Тимура. — Это новый дворцовый писарь, хатун. Вот так. Следует оформить его имя в списке служащих гарема, — продолжила Алтынджак-калфа. Сара-хатун звонко цокнула и, осознавая неизбежнность предстоящих рутинных дворцвых формальностей, сказала: — Подождите меня, я надену платье и поправлю прическу. Я быстро. Алтынджак-хатун развернулась лицом к Тимуру, будто бы ожидая от новоприбывшего определенной реакции на происходящее. Молодой человек приоткрыл рот, готовясь произнести что-то. — Что-то случилось, Тимур? Юноша передумал что-либо говорить. Его иссхошие губы сформировались в одну прямую тонкую линию, а брови потянулись друг к другу. — Ничего, — глухо ответил Тимур.

***

       Уж истлевали последние, словно глина, свечи, догорало жаркое масло в блеклых лампадах, а аромат лавандовых благовоний простирался легким ветерком, оставляя отпечатки то на изваяниях венских мастеров, то на атласной обивке подушек, то на шелковистых и струящихся локонах наложниц и госпожей, то на кушаках безгласых секретарей султанской эпохи. Да, тех самых черных евнухов, провинившихся в ходе корыстной службы султану Керему — покойному отцу ныне правящего султана Дамир Хана.       «Султан Дамир Хан… Да, это султан с большой буквы», — вспоминают венецианские послы едва ли не на каждом заседании Большого Совета в присутсвии дожей, — «это красивый молодой человек, с подтянутым телосложением и привлекательной внешностью, с особым вкусом и отношением к моде и эстетике. Это еще вчерашний мальчик, который повзрослел на целый десяток лет, когда ему было уготовано величественно присесть на султанский трон. Позврослел, оставив позади былые краски беззаботной жизни. Едва христианский мир вздохнул с превелеким облегчением, освободившись от бремени тирании султана Керема, как земли востока осадили бравые бойцы молодого падишаха — янычары… Янычарское войско при нынешнем падишахе обучено и воинскому искусству, и ремеслу вместе с тем, и даже исусствам. А потому, драгоценный Дож, крайне рекуомендуем Вам разослать вести по всем сторонам света — султан Дамир Хан взял бразды правления в свои руки! Особенно пусть будут осторожны земли персидского государства и русского царства. Своим завоевательным походом новый падишах заткнул рты всему православному миру!»

***

Нежные и бархатные материнские руки коснулись могучих плеч новоиспеченного османского правителя — Дамир Хана. — Я благодарен Вам за праздник, что вы соизволили устроить ради меня, Валиде, — оценивая ковры, тахты, подушки и подсвечники, которые постепенно выносились трудолюбивыми рабынями и танцовщицами, произнес молодой падишах. — На самом деле это я должна благодарить тебя, сынок. Твоя грандиозная победа в военном походе полостнула как кинжал по сердцу всем твоим недругам, — с чувством неподкупной гордости за ребенка, ответила Валиде Бинур Султан.       Валиде Бинур Султан — роскошная и благоухающая не по годам султанша. Обилие терпких и легких, словно весенная прохлада, эфирных масел всегда присутствовало в сопровождении гордой и стальной походки женщины. Взбитые и объемные русые локоны струилиось по плечам, словно змеи, а подпоясанные златым кушаком платья сопровождались мной раз всеми цветами радуги. Однажды один итальянский художник, приглашенный на первое заседание Дивана юного султана Дамира, где соблаговолила присутстсвовать и Бинур Султан в качестве моральной поддерки для сна, не удержался, и спросил Великого Визиря падишаха: — Достопочтенный Юркмез-паша, а кто эта прекрасная, словно муза, донна? Речь шла о Бинур Султан, разумеется. С тех пор образ матери падишаха так и продолжает трепыхать в сердце молодого художника. — Мама, ну вы же знаете: этот поход не принес мне никакой победы. Да, мы взяли в плен с Юркмезом-пашой несколько непокорных бояр, но только что с того? , — скромничая, смутился султан Дамир, — а вы уже и церемонию организовали для меня, и пышный праздник с салютом. — Сынок, так не надо говорить. Это твой самый первый поход, и пусть османская империя не пополнилась землей враждущих, но ты сделал стартовый шаг, как это было во времена твоих достопочтенных прдеков, — сказала Бинур Султан. Молодой человек, словно принимая сказанное, как данность, моргнул матери, а после этого сделал несколько шагов вперед, в сторону тахты. — Валиде, а что это такое? Кто это принес? Бинур Султан положила тяжелую, обремененную четырьмя изумрудными и рубиновыми кольцами, руку на хрустальную чашу, присказав в восхищении: — Это хрустальное дерево сынок. Семья из дома Джимшиди вручила подарок лично в покои падишаха. Чудо, не правда ли? Султан Дамир оценивающе взглянул на подарок. — В самом низу «дерева» расположились фигурки деревьев из хрусталя, как символ новых завоеванных земель. Далее, чуть выше, они смастерили тюльпаны. -… Как символ нашей династии, — протянул Дамир-хан, расшифровав смысл символа. — Да, сынок, — Бинур-султан кивнула головой. Валиде-султан проделала еще пару шагу, обогнув дерево по часовой стрелке, а после указала рукой на самую его верхушку: — Ну а верх они решили дополнить короной из хрусталя как признак твоей непоколебимой власти, сынок, и несокрушительной силы всей османской империи! — с чувством неподкупной гордости сказала Бинур-султан. — Знаете, мне безумно приятно. Признаться, я только сейчас начал ощущать в себе причастность к моей стране и государству. Мне теперь не стыдно перед моими достопочтенными предками, ведь теперь и я хоть что-то сделал для османов, — сказал султан Дамир. Бинур-султан обняла сына. — Пусть проходит, — отворив двери личной опочивальни, сказала Сара-хатун. — Иди, — коснувшись плеча Тимура, улыбнулась Алтынджак-калфа. Растерянный молодой человек сначала посмотрел на открытые двери, а после перевел взгляд на калфу: как себя вести, что делать? Саре-хатун показалась утомительной эта игра «в гляделки», и она силой затолкнула ошеломленного парня в опочивальню, закрыв за собой двери. — Имя, возраст, страна рождения, — перечисляя по пунктам требуемую инфорацию, Сара-хатун направилась вглубь комнаты, вероятно, за документами, чтобы решить вопрос с формальностями. Надменный тон этой женщины, мягко говоря, напугал Тимура. Обстоятельства складывались явно не в его пользу, а посему сердить обитателей этого огромного золотого дворца, да еще и в первый же день, не было никакого смысла. — Мне… То есть меня звать Тимур, мне девятнадцать год, я из России, — сказал юноша. Сара-хатун многозначительно взглянула на него. Ухватив под руку кожаный журнальчик, разбухший от вечно помещаемых в него бумажек, женщина подошла к Тимуру. Указательным пальцем свободной руки она показала на мочку своего уха, рявкнув так, словно ее ущипнули: — У меня из ушей кровь польется сейчас, понимаешь ты? Тимур опустил вниз глаза. — О, Аллах Всемогущий! Еще турецкий толком не выучил, а уже наметился в писари. Ну вы посмотрите только на него! Я бы поняла, если бы ты захотел у нас в гареме поваром работать. Но писарь!.., — заворчала Сара-хатун, будто ее прнудили лично отвечать за новоприбывшего юношу. Женщина бросила журнальчик на деревянный столик, присела на подушку, окунула стилос в позолоченный сосуд для чернил, и принялась оформлять поступление в гарем Тимура. — Сколько лет, говоришь? — спросила Сара-хатун. — Девятнадцать, — напомнил Тимур. — Я его записала, — Сара-хатун вывела под руку Тимура из своей опочивальни, оповестив Алтынджак-калфу. — И что теперь? — спросила Алтынджак. Сара-хатун недоуменно посмотрела на молодую женщину. — Где он переночует? — пояснила калфа. — У меня, Алтынджак. Сотни лет жила одна, в свое собственное удовольствие, и сейчас я буду принимать в свое гнездышко совершенно незнакомого мне агу. О, Аллах Всемогущий, — завозмущалась потревоженная незванными гостями Сара, — к Сахиру-аге пусть идет. Признавая чопорный и даже злокозненный нрав Сары, Тимур ухватился за упоминание о Сахире-аге словно за хрупкую ветвь на дереве: — Сахир-ага это мужчина? Как бы ни старалась, но Алтынджак-калфа не смогла удержать наплывавшей на лицо улыбки в ответ на этот вопрос. Полузакрытые небесно-голубые глаза и расширившийся рот облачали характерные ямочки на щеках женщины. — О, Господь небесный, — выпалила Сара, а после чего засмеялась таким ядовитым и издевательским смехом, — веди его отсюда. — Пойдем. Я отведу тебя к нашему евнуху, Сахиру-аге, переночуешь у него, — предложила Алтынджак-калфа. Тимур взглянул в сторону «мерзкой» женщины, характерное вращение левого запястья которой так и вторило: «Идите отсюда». Сара-хатун вошла в свою опочивальню, заперев двери на ключ. Вероятно, она рассчитывала провести остаток ночь в непринужденной, столь привычной ей обстановке. — Тимур, — юношу окликнула Алтынджак. Молодой человек поспешил вслед. — Вы смеяться надо мной, потому что я сказать «мужчина»? Молодая женщина произвела на некоторое время впечатление глухонемой. Со спины можно было подумать, что она сейчас напрягает все мышцы своего тела, дабы не засмеяться на всю галерею. — Поэтому? — повторил юноша. Алтынджак-калфа остановилась и обернулась в сторону назойливого парня, причем вовсе и не собираясь потешаться над непредвзятостью Тимура: — Тимур, ничего личного. Сахир-ага — это евнух. Евнуха от обычного мужчины отличает невозможность иметь собственных детей. Только и всего. Тимур на некоторое время застыл в переосмыслении сказанного. Казалось бы, информация нигде не пригодится в жизни, но юношу охватило чувство внезапной эйфории. Что послужило ее побудителем, Тимур пока не понимал.

***

Громогласные вспышки пунцовыми, изумрудными и сапфировыми искрами продолжали разбивать чугунную мглу ночного неба то там, то здесь, а султан Дамир, в свою очередь, продолжал наслаждаться пышностью уходящего торжества. Правителя переполняла не только неподкупная гордость за свое государство, но и ощущение выполненного долга. Долга, который был сполна отдан его предкам, возложившим на их любимого мальчика стальные надежды. — Знаешь, у меня сейчас внутри такое приятное чувство, будто с плеч спал тяжелый камень, Али, — султан Дамир обратился к хранителю своих покоев, щурясь от ветерка, доносимого на террасу с вод Босфора. — У меня тоже, повелитель, — приглушенно, едва слышно отреагировал стройный высокий мужчина. — С тех самых пор, как ты заключил себя в оковы хранителя моего очага, я иногда чувствую себя неловко, — отведав последний глоток лимонного шербета, султан Дамир улыбнулся, — просто потому, что доверяю тебе больше, чем себе. — Это честь, повелитель, — столь скромно, столь немногословно, но с неподдельной искренностью отвечал Али-бей. Искренность находила отражение, казалось, в каждой клетке хранителя покоев султана: в постоянно скрещенных между ног руках, в вечно опущенной голове, и, конечно, в глазах. Этот постоянно потухший, словно лишенный живительного источника, взгляд, невольно наводил на мысли о глубоком переживании в недрах его души. Но пока ни одно это предположение не нашло своего подтверждения в поведении Али. — Забудь про честь. Для меня ты, в первую очередь, наиболее близкий товарищ, для которого я не скуплюсь на самые благие поступки, — сказал сулан Дамир, оценив таким образом самого близкого к себе бея. Причем не только сейчас. Вот уже на протяжении шести лет Али-бей посвящен во все тайны и замыслы молодого амбициозного падишаха, ни разу предав доверия султана Дамира. — Сахир-ага, — поприветствовала гаремного евнуха Алтынджак-калфа у входа в его покои. — Почему так поздно, Алтынджак-калфа? Уж не думал, что пока я буду видеть десятый сон, кто-то додумается прервать мои грезы, — сказал Сахир-ага, оперевшись рукой на дверь покоев. — Не ворчи, ага, — улыбнулась Алтынджак, — а лучше принимай. Девушка, опустив обе руки на плечи Тимура, продемонстрировала его гаремному евнуху. Встретились взгляды юноши, изучающего Сахира-агу своим прознительным и тяжелым взглядом с ног до головы, и уже немолодого евнуха, точно ошарашенного увиденным. — Так вот, что ты делала у дворцовых ворот, калфа! — всхлипнул Сахир-ага. Алтынджак-калфа закатила вверх глаза. — Кто это? Уж не твой ли новый возлюбленный, а-а? Мы еще не забыли историю с Сиявушом-эфенди, — Сахир-ага отнесся крайне критически и осуждающе к молодой женщине. Алтынджак-калфа оставила на несколько секунд Тимура, и подошла, насколько это возможно близко, к евнуху: — Сахир-ага, ты знаешь, я к тебе хорошо отношусь. Однажды покойному отцу падишаха, султану Керему, подготовили наложницу. Ну помнишь, черкешенка, красавица чернобровая? В результате оказалось, что она больна оспой. Девушка через два дня скончалась, а повелителя чудом удалось спасти. Все подозрения, если ты помнишь, пали на меня и на тебя. Но, поскольку, эта рабыня была одной из тех, что ТЫ выкупил, султан Керем приказал за халатность казнить именно тебя. — Казнить? Меня?! — Сахир-ага даже крикнул в изумлении. Алтынджак-калфа закивала головой: — А ты хоть знаешь, что это я тебя спасла от топора? Я просто сказала, что эта девушка была лазутчицей, ибо все равно к тому времени она уже умерла, и никто не смог бы ничего узнать. Мне поверили, и тема была закрыта.       Примерно три четверти диалога между Алтынджак-калфой и Сахиром-агой были абсолютно понятны Тимуру для восприятия на турецком языке. Слегка закусив верхнюю губу, молодой человек обернулся невольным заинтересованным свидетелем сего разговора. Ему было абсолютно неважно, на чьей сторона правда. Даже если бы они рассорились, Тимур и палец о палец бы не ударил, поскольку он увидел, что уже с первых минут пребывания в этом дворце, к нему относятся не как к человеку, а как к животному.       — Не ожидал я, конечно, — протянул Сахир-ага, — если все так, то спасибо. — Будешь мне должен, ага, — сказала Алтынджак-калфа, а потом легким движением руки попросила Тимура подойти ближе, — это новый дворцовый писарь. Не спрашивай, почему он прибыл ночью. Я сама ничего не знаю. Просто пусти его переночевать сегодня у тебя, а завтра я приду, и все решим. Ну и имей в виду, что он не владеет турецким так, как мы. Ему придется подучить его. — Гм… Ну заходи, писарь, — сохраняя непоколебимость и нейтральность в выражении лица, Сахир-ага пригласил к себе Тимура. Юноша открыл рот, готовясь возразить: он вовсе никакой не писарь, а скиталец. Скиталец, который продал свою родину и страну во имя хамства и оплеух. Тимур понимал, что если он сейчас признается, что все отнюдь не так, как предполагают жители гарема, его могут выгнать. Именно поэтому молодой человек молча вошел в покои Сахира-аги, невзирая на чувство потерянности.        Спустя час Тимур так и не смог сомкнуть глаз хотя бы на пять секунд: не то подушка была слишком плотной и твердой, словно мешок с камнями и песком, не то ночная сорочка щекотала спину и постоянно задиралась до самой груди, не то лицо дремлющего Сахира-аги внушало необъяснимый страх. Евнух спал напротив юноши, на боку, развернувшись к нему лицом. Тимуру постоянно казалось, что он в любой момент может открыть свои глаза, увидеть, что он еще не спит, и отчитать за это парня.        Молодой человек поднялся, и надел на босые ноги плетеные тапочки: он больше не выдержал бессонницы, которая была сродни мучению, пожирающему изнутри. Тимур не знал, что его ждет даже через пару секунд в этом огромном позолоченном дворце османской резиденции, однако было принято решение оставить покои евнуха. «Я не писарь! С чего они взяли, что я писарь?! Да какой из меня писарь, о чем вы, люди?!», — постоянно повторял самому себе Тимур.        Оборачиваясь каждые три секунды на Сахира-агу, Тимур рывками прошагал по мягкому и теплому ковру, добравшись до дверей. Сложнее всего было на этапе с дверьми, потому что новоприбывший отлично помнит, какой вопиющий и протяжный скрип осадил галерею, когда Сахир-ага предстал перед ним и Алтынджак-калфой. Тимур прикоснулся рукой к ручке двери, и медленно-медленно, напрягши запястье, локоть и плечо, принялся отворять ее. Пусть на открытие и, соответственно, закрытие двери ушло порядка двух минут, зато молодой человек практически беззвучно покинул стены нежелаемой опочивальни. Однако что дальше? Перед парнем предстал длинный-длинный коридор, имеющий, как было видно издали, поворот направо. На некоторое время Тимур отключил навязчивый диалог с подсознанием в качестве вынужденной меры. Тимур считал, что подсознание — это палка о двух концах. Иногда беседа с этим «товарищем» способствует защите и безопасности человека, предохраняя его от нежелательных последствий, но порой подсознание — это такой тяжкий груз. Его постоянные возгласы предостережения не дают и шагу ступить с места.        Настенные факелы коптили жарким пламенем, обугливая со звонким треском фитиль, тем самым хоть как-то оживляя столь «мертвый» и тихий коридор. Тимур шел и с интересом рассматривал потолок, стены, вдыхал запах, впитывая атмсоферу тишины.        Преодолев коридор, юноша услышал беседу двух женщин. Они разговаривали тихо, приглушенно, но довольно с быстрым темпом речи. Содержание беседы показалось Тимуру любопытным.