Люся

В автобусе Лёшку разбудила тётка, причитавшая, что, мол, совсем эта молодежь обнаглела, места не уступит. Лёшка в долгу не остался и наорал в ответ, что совсем у тёток совести нет, я, может, с ночной смены в больнице еду. На самом деле Лёшка ехал с попойки дома у Студня и было ему не до тёток: он был недотрезвевший и невыспавшийся. В общем, поспать не получилось, потому что к дискуссии подключилось ещё полавтобуса тёток, ехавших невесть куда поздним субботним утром. И нет бы нормально попросить — Лёшка из принципа собрался сидеть сиднем до конечной, хотя ему туда было не нужно. Благо тётки, окрестив его хамом и бестолочью, угомонились быстрее, и он проехал только одну остановку. Погода стояла унылая, небо затянуло беспросветной ноябрьской пеленой и идти было сонно, хотелось курить, но, пошарив по карманам, Лёшка нашёл только помятые спички, а сигареты он то ли докурил, то ли забыл у Студня в хламовнике. Денег тоже не было, но их не было и до хламовника. Лёшка попытался стрельнуть сигарету у пробегающего мимо студента, но тот шарахнулся в сторону и соврал, что не курит. Обозрев себя в витрине магазина, Лёшка символично плюнул на пальцы и пригладил вихры, что не произвело на них никакого эффекта: они продолжили так же торчать дыбом. На куртку налипли какие-то крошки — смахнул, колупнул кляксу на штанине — осталась; ну ладно уж, с кем не бывает, мимо рта пронёс рюмку. В общем, покурить не светило, и Лёшка, ускорив шаг, перемахнул через Ворошиловский, а заодно и Пушкинскую, только уже на красный, ну а что стоять, если никто не едет. Тут его окликнули, но Лёшка уже и сам заметил облепившую «козинаки» Мулину компанию. — Люся, не проходите мимо! — идиотски орал Муля. Муля на самом деле был Эмилем, но до Эмиля ему было как до Москвы раком, а вот на Мулю он, на Лёшкин взгляд, походил очень даже. Муля на легко вошедшее в обиход имя обиделся, но Лёшку Люсей окрестил не поэтому, а, как он утверждал, потому, что Лёшка по пьяни ко всем ластился, что было безбожным враньём — ну если только пару раз, когда он надирался до пузырей, но а кто в таком состоянии не Люся. В общем, Лёшка хоть и частью этой компании себя не считал, не мог не согласиться, что добавлял им колорита; особенно идиотски было представлять их новым людям: здрасьте, вот Муля, Люся, Зураб и Владик. До кучи иногда собирались Студень и прочие разные люди, которых Лёшка редко запоминал. Он остановился напротив компании. Муля сидел на «козинаке» и побренькивал на укулеле что-то бессвязное. Зураб тоже сидел, уткнувшись при этом подбородком в дарбуку. Двухметровый Владик торчал рядом стоя. — Только одиннадцать утра, а ты уже кривой, Люся, — оперным басом возвестил Владик и протянул свою ладонь размером с палтуса. Лёшка, пожав её, зыркнул на него снизу вверх. — Неправильно ты, Владик, акценты расставляешь. Он пожал руку Муле и ловко выхватил сигарету у него из-за уха. — Отдай, не для тебя лежала. — На! Я её уже обслюнявил. — Фу, свинья ты. Муля сигарету забирать передумал, и Лёшка достал свои помятые спички, почиркал, закурил наконец-таки. Последним он поздоровался с Зурабом, тот приподнялся, зажав дарбуку коленями, и энергично потряс его ладонь двумя руками. — Пацаны, а хотите анекдот? — спросил Лёшка с сигаретой во рту. — Встречаются как-то грузин, два русских, укулеле и дарбука… — Вот ты, Люся, умный, лучше б придумал, что нам сыграть новое, — сказал Муля. — Легко. Давай! — Он протянул руку, растопырив пальцы. — Не обслюнявишь? Лёшка закатил глаза и взял укулеле. — Спорим, я за полчаса больше вас заработаю? — Нашёл баранов, Люся, с тобой спорить, — пробасил Владик. Зураб рассмеялся, обнажив в улыбке все зубы разом. — Упыри, — констатировал Лёшка. Тут он, конечно, сам был виноват. Мулина компания быстро просекла, что Люся спорит только, когда на мели, и костьми ляжет, чтобы срубить денег. Надо было раньше об этом подумать и пару раз, будучи при средствах, поддаться, но Лёшка при средствах бывал нечасто и расставаться с ними за так мешал инстинкт самосохранения. В общем, светил ему от силы полтинник мелочью. Лёшка сел на «козинак» напротив. Сперва он выглядел так, будто укулеле впервые в руках держит, повертел её так-сяк, бренькнул что-то корявое. Муля и компания, усевшись в ряд, смотрели на него и посмеивались. Ковырялся Лёшка, пока не закончилась и не отвалилась сигарета. И тут же пошла у него мелодия вместе с песней. Пел Лёшка обычно, но не фальшивил. — In the town where I was born Lived a man who sailed to sea And he told us of his life In the land of submarines… Зураб заржал, опознав битловскую «Жёлтую подводную лодку». — Люся, ты гений, а! — крикнул он. Муля тоже посмеялся, Владик похлопал ладонями-палтусами. Лёшка запел веселее и встал с «козинака». — So we sailed up to the sun (хабар соберите, ну) Till we found a sea of green… Все трое поднялись и стали, как придурочные, расхаживать по Пушкинской туда-сюда битловской походкой, Зураб — с дарбукой под мышкой, Владик — с шапкой для сбора хабара. Шапка была красная с большим бубоном, и понемногу в неё посыпалась мелочь, проходящий народ повеселел, кто-то даже останавливался послушать. Лёшка вошёл в раж, спел ещё «Come together» и «All you need is love», а потом охрип от сушняка, и представление пришлось закончить раньше, чем истекли полчаса. Оказалось, что собрали целую сотню. Владик философски изрёк, что на такой хабар и гульнуть можно, так что Лёшка поспешил рассовать мелочь по карманам. — Извините, пацаны, мне надо. — На что тебе деньги, Люся? — спросил Муля. — Сигареты тыришь, жрёшь у Студня. — У меня, может, свидание. Зураб присвистнул. — Очень интересно, кто на твою морду, Люся, клюнул. — Не морда в человеке главное, Владик. Ты-то со своей должен понимать. И он стал рассказывать про кассиршу из «Магнита», с которой флиртовал на прошлой или позапрошлой неделе, приписал ей чёрные глаза и вообще наврал с три короба, что красавица, умница, читает Достоевского, учится, работает, кормит сирых, а пока не начали расспрашивать, быстро попрощался и удрал. Сначала зашёл в магазин и набрал понемногу продуктов на мелочь, потом забурился во дворы, мимо мусорок и корявых деревьев добрался до старой четырёхэтажки и застрял у подъезда, потому что, конечно, ключей не было. Чертыхнулся. Пришлось нажать домофон и долго слушать его пиликанье. Наконец домофон ответил: — Лёша, ты? — Я, бабуль. Извини, ключи опять забыл. — Ничего-ничего. Открылось? — Открылось, бабуль. Лёшка заскочил в подъезд и через ступеньку допрыгал до второго этажа, дверь уже была открыта. Он зашёл в квартиру и сразу, нагнувшись, обнял бабулю, она сидела на коляске, укутанная в кучу одежды, и улыбалась. — Привет, бабуль. — Привет, Лёшенька. Опять бежал из дома без ключей? — Да ну их. Буду у тебя жить. Можно? Бабуля рассмеялась, смешно так, по-старушечьи, Лёшка и сам фыркнул. — Вот я тебе принёс апельсин, пойдём почищу. Он стянул кроссовки, куртку и покатил бабулю на кухню. Помыл руки и быстро управился с апельсином, поделив его на дольки. — Вот, жуй. Как насчёт жареной картошки на обед? — Давай я помогу. — Ещё чего. Я обожаю чистить картошку, ты что не знала? — Он помыл нож от апельсина и открыл пакет с картошкой. — Лучше расскажи мне, как твои дела. — Да какие у меня дела, Лёшенька? — причмокивая апельсином, ответила бабуля. — Мёрзну вот что-то. Лёшка положил нож и обернулся. — Мёрзнешь? Дык это потому что ты сидишь на месте. Танцевать надо! Бабуля рассмеялась снова, но Лёшка на полном серьёзе полез к радиоприёмнику, включил, повертел волны. На «Маяке» крутили старомодное «Утомлённое солнце нежно с морем прощалось», и Лёшка оставил «Маяк». Он повернулся к бабуле. С коньячной кляксой на штанах и в дырявом носке было, конечно, только под такую музыку танцевать. — Ты чего удумал? — смеялась бабуля. — Какие ещё танцы? На ней было две старых кофты и страшенного серого цвета волосатый платок, так что вместе они смотрелись хоть куда. — Ну не знаю, что под это старьё танцуют, вальс, наверное. Он взял бабулины мягкие морщинистые ладони и закружил её в коляске по кухне. Места было мало, и они то и дело натыкались на табуретки, на стол, Лёшка скоро и сам рассмеялся, стал подпевать мотив: ла-ла-ла ла-ла-лааа-лаа… — Не знаю, как бы я без тебя жил, бабуль, — сказал он и убавил громкость, когда песня закончилась. — Тратил бы деньги на девушек, а не на бабку свою старую, — покачав головой, ответила бабуля. — Это да. Но любили ли бы они меня такого — вот вопрос. Слушай! А я у тебя же где-то есть моя сигаретная нычка! Не помнишь где? — А ты что у меня тут сигареты прячешь? — Конечно, прячу. Вдруг ты всё скуришь! Ладно, сначала пообедаем, а потом пойду искать, — сказал Лёшка и снова взялся за картошку. Бабуля, обхватив голову руками, улыбалась.