лакомые страхи

— Кагеяма-кун… — тихий голос пронзил летнюю ночную тишину, заглушил стрекот кузнечиков за приоткрытым окном. — ты спишь? — да, — чуть помявшись, переложив одеяло с плеча на едва-едва выступающие ребра, ответил брюнет. Кагеяма лежал спиной к Хинате и не мог видеть его лица, но он точно посмел бы сказать, что когда тот прошептал «Кагеяма-кун» у него были широко открытые, полные нерешимости глаза, на вопрос «ты спишь?» в его зрачках появились тягучие лунные блики надежды, а когда Кагеяма ответил сухое рассыпчатое «да», он жалостливо опустил свой взгляд, зарываясь в толстое одеяло мягко-облачного футона. — чего хотел? Хината поджал пальцы на ногах, завернутые в большие, теплые, длинные и полосатые носки, потому что «в доме слишком холодно», «в доме отключили отопление на некоторое время» и «комната Кагеямы тяжело прогревается печкой», а потом «вот, Шое, держи» и у Хинаты в руках оказываются те самые новые носки в нетронутой громко шуршащей упаковке с глупым замысловатым названием, которые лежали не меньше полугода в пыльной и заполненной милым старьем кладовке. да, в доме действительно холодно. может, поэтому Тобио отдал Хинате свое одеяло? — я, это… — пальцы руки с колючей ледяной судорогой сжимают друг друга, шершавости на подушечках царапают горящие закатным пламенем щеки, а Шое не знает, стоит ли рассказывать об этом Кагеяме, понимая, что, возможно, тот засмеет его до последних дней их отношений (то есть до конца их жизней). три года назад, когда в центре мира горел месяц май, Хината и Кагеяма стояли друг напротив друга в не самой спокойной и легкой обстановке. на заднем дворе их старой школы, на очередном длинном обеде, Шое, взволнованно перебирая фиолетовый браслетик в руках, спрятанных за спиной, признался Кагеяме в своей необъяснимой любви к нему, признался в своих мечтах о том, как они гуляли бы вечерами по набережной, как они обнимались бы, укутываясь в льняного цвета рассветы. а Кагеяма что? что тогда чувствовал? он просто… это что, усмешка? такая едкая, кислотная и разъедающая все надежды Шое? — говори быстрее, — Тобио устроился поудобнее, положил одну руку под голову, второй локоть оставил на ребрах — там же, где и край одеяла. большая светлая футболка предательски сползла с надплечья, открывая и показывая лакомую острую кость для Шое, который любит влюбляться, хвататься за них, обнимать, сжимать в своих удлиненных ногтях, оставляя полумесяцы на нежной бледной коже, хранить и охранять его многозначительное для Хинаты существование, чувствуя невероятную уязвимость Кагеямы, который так по-детски реагирует на солнечные объятия. — сначала пообещай, что не будешь смеяться, — и Шое бы не постеснялся сказать, если бы у него внезапно проснулось дикое голодное возбуждение, жадной пастью съедающее все обыденные мысли, заменяя их на откровенные, в главной роли которых не кто иной, как сам Кагеяма. но это не так. он стесняется даже начать разговор, а значит, это куда хуже незваного стояка грозной ночью у Тобио в комнате. Хината решил пойти в окружную, лишь бы быть с уверенностью, что ему не станет стыдно за свои не прошедшие с детства страхи. — обещаю, — как будто «на отвали» ответил брюнет и все казалось бы так, если бы Хината не знал его уже как три года. Кагеяма так и не повернулся к Хинате. — я.. м-мне страшно, — неуверенно прошелестел Хината, отводя тусклый рыжий взгляд в сторону на гладкий скрипучий пол, потому что именно после этого признания сильное давление сизых глаз опустилось на Хинату из-за оголенного бежево-молочного плеча. — почему? — это самое «почему» раздалось многоступенчатым эхом в пустой голове Хинаты, ударяясь о края и с новыми силами продолжая свой вопль каждой из этих шести несчастных букв, сотворяющие из себя проблемную ошибку со строгим голосом Тобио, так безжалостно подчиняющим мысли Шое, который с такой же отдачей, как и пронзительный взгляд Кагеямы, понимает его не самые понятные намерения. спустя небольшую паузу Кагеяма всем телом повернулся на край белых простин к испуганному зажатому Шое, который без успеха прятался от остроты полуспящих, но серьезных глаз. Кагеяма смотрел строго точно на него, в его расфокусированные глаза, (безжалостно ломая стену в виде неопределенности Хинаты, а тот прекрасно это понимал), пытающиеся зайцем убежать от громоздкого черного волка с разъяренными, призывно угрожающе клацающими клыками. каждый раз, практически на каждой ночевке друг у друга, у Шое возникали какие-либо проблемы, по типу «Кагеяма, твоя нога слишком соблазнительна, закрой ее одеялом, у меня сейчас встанет» (на это Кагеяма, не жалея сил, вручил ему нехилый подзатыльник, хотя Хината вовсе не шутил, и ещё Кагеяма недоумевал, как вообще можно увидеть соблазн в ногах, на которых были широкие спортивки, а Хината ответил, что очень любит его и видит в нем только совершенство (и Кагеяма отвесил ему ещё один подзатыльник за «совершенство», потому что ноги в спортивках — вот его идеал?) все-таки, Тобио укрылся по шею тонким одеялом) или «Кагеяма, я понимаю, что сейчас полпервого ночи, но я вспомнил, что в моем шкафу на самой верхней полке лежит твое белое полотенце, которое ты одолжил мне ещё на нашей первой поездке в тренировочный лагерь три года назад, оно тебе ещё нужно? я его постирал!» и Кагеяма думал, что в этот раз Шое выдаст опять что-то нереальное, что-то глупое и идиотское, до чего додумается только он и никто другой больше. да, Кагеяма готов был удивляться, снова кричать на его придурковатость, злиться на его временами нелогичное мышление, потому что это не совсем то, о чем он должен думать сейчас — в двадцать три сорок восемь, что надоедливо светились раздражительным сигнальным на электронных часах, освещая чуть ли не одну двухсотую часть комнаты. — я не знаю, просто… отчего-то становится страшнее и страшнее, — Хината обвел взглядом все однообразные углы комнаты, надеясь увидеть там обычные комнатные углы, к которым так привык (будто в его доме были совсем другие, трехмерные округло-квадратные углы с цветом трапеции, используемой инопланетянами на их бело-голубых шаттлах), а не углы с выдуманными Нацу склизкими черными монстрами с широко открытым ртом и блестящими глазами. — и что ты предлагаешь? — Кагеяма просто хотел притвориться спящим — это иногда действительно срабатывало, но, кажется, в этот раз такого чем-то напуганного Шое одного на полу оставлять точно нельзя. Тобио даже предположить не мог, что могло заставить Хинату оборачиваться на каждый звук и шорох, вынуждать сердце стучаться в бешеном ритме, пока вокруг него под ребрами разливается морозный холод, высвободившийся из снежного мартовского окна. он перебирал все свои мысли и подобные случаи у себя в голове, но на ум приходили воспоминания только те, когда Шое измученно хныкал от раздирающих судорог в икрах и при любом малейшем движении ног становилось намного больнее — тогда Хината начинал уже плакать, боясь дышать и пошевелиться, но Кагеяма успевал вовремя предотвратить все его движения и заботливо растирал мышцы руками, обтянутые гладкой загорелой кожей. — я не знаю… — ещё тише произнес Хината и Кагеяма с уверенностью отметил у себя в голове, что ему стало его жаль. такой… хрупкий, одинокий, на холодном полу, в больших шерстяных носках, коротких шортах и в широком сером свитере. так и хотелось завалить рыжего на кровать, подмять под себя, исцеловать, осыпать все тело карминовыми следами, будто лапы зайца на ровном слое снега с блёстками, но Хината слишком гордый, в некоторых моментах стеснительный, иногда решительный, а часто очень тупящий. поэтому Кагеяма не может просто поднять Шое и затащить в кровать. это нужно обговорить, обдумать, предложить, начать с малого, с приятного, с щекочущего и невинного. а потом все это перерастает в пылающую ядреным красным огнем страсть и они, соединенные воедино, спешат сорвать с друг друга всю одежду, случайно царапаясь, стремятся, не отрывая нескончаемые поцелуи, дойти до кровати в комнате Тобио, но срываются и Кагеяма нетерпеливо кидает Хинату на диван в гостиной перед телевизором, спешно уверяя, что его родителей не будет дома еще два дня. к слову, в тот день родители Тобио отъезжали в магазин, а они как были на диване с каким-то неинтересным фильмом по телевизору, так и остались там, не успев даже выйти на широкую лестницу, ведущую в просторную комнату Тобио. — хочешь лечь со мной? — сорвались мысли с губ Кагеямы и он прикрыл бы свой рот рукой, ссылаясь на неудачную шутку, но перед ним напуганный Хината, лежащий на полу в футоне, пока Кагеяма в теплой кровати, и прикрыться необдуманным решением не получится. хоть они и встречаются, все равно на ночевках лежат отдельно, потому что родители (а Нацу уж тем более) могут заглянуть к ним в любую минуту, особенно утром. и как потом оправдываться? — оу? — Хината даже удивился такому неожиданному предложению, потому что знает, что ночью обязательно будет пинаться, а Кагеяма будет просыпаться от каждого, хоть и не сильного толчка в спину, меж лопаток, в поясницу, к чему привыкнуть и, игнорируя, продолжать спать попросту невыполнимо. и на утро Хината будет счастливым, с новыми силами и полным энтузиазмом, а Кагеяма невыспавшимся, ненавидящим себя за то, что позволил Шое спать с ним в одной тесной кровати. но в этом есть и своя прелесть, потому что за некоторые свои подобные проступки Хината извиняется глубокими минетами в горячих запотевших душевых кабинах после тяжёлой тренировки и тогда становится счастливым уже Кагеяма. — ну, нет так нет, — отмахнулся Тобио и спешно отвернулся обратно к стене, зарываясь носом в пушистое одеяло сливочного цвета и умело принимая вид спящего, лишь бы отвалили. — Кагеяма, стой, я согласен! — Хината тут же спохватился, подскочил, откидывая свое одеяло (точнее, Кагеямы) и направился к мирно сопящему (нагло притворяется) Тобио, перешагивая его ноги и даже не смея волноваться насчет «перешагни обратно, иначе не вырастет», потому что некуда Кагеяме уже расти, вот не-ку-да, и все! Хината совсем будет негодовать, узнав, что рост Тобио не те привычные сто восемьдесят сантиметров с копейками, а уже косит под девятку с озорным нулем, пока у Хинаты так и остаются те унылые шестерка с пятеркой. а Хинате ведь совсем это не на руку будет, потому что с каждым днем до губ Тобио доставать все тяжелее и тяжелее, даже будучи стоя на напряженных носках и без каких-то пуантов, изо всех сил вытягивая губы, руками пытаясь наклонить того упрямого за шею (но этот упрямый оказывается слишком сильным и не поддается на его небольшие ладони), лишь бы заполучить незначительное прикосновение, но Кагеяма специально тупит, дразнит, молча наблюдая без какой-либо реакции, внутри себя заливаясь смехом с выражения лица Шое, как тот с каждой секундой начинает закипать злостью, а после обиженно разворачивается на пятках и, грозно топая, уходит, но цепкие руки брюнета быстро возвращают его и тогда Хината добивается своего, правда, не совсем таким способом, каким ему хотелось бы. Шое юркнул под нагретое разгоряченным после душа телом одеяло, прильнул к нереально мягкому Тобио, гордясь, что только он может видеть его таким: расслабленным и полуспящим, открытым и готовым к крепким, но в то же время и пряным объятиям, мило греющимся под нетолстым одеялом. и теперь с приходом Шое Кагеяме становится теплее и казалось, что он мог бы согреться и без одеяла — лишь в обнимку с Хинатой. ноги замысловато переплетаются, оранжево-белые полосатые носки трутся о голые стопы Тобио, согревая и ненавязчиво вынуждая почувствовать защиту. глаза неловко сталкиваются взглядами, по-доброму молчаливо восхищаются друг другом, тоска, преследующая Тобио с самых малых лет, в летних синих бликах узких глаз рассеивается, благодаря рукам Шое, которые очерчивают овал лица Кагеямы, подушечками больших пальцев поглаживая щеки и неторопливо переходя к излюбленным губам, на которых нет той гибкой «арки купидона»*, которая есть у Шое, и он откровенно поражается его губам, искренне не понимая, как раньше не мог заметить это, что мурашки пробегают от лопаток до конца плечей. и только Шое может, только Шое позволено целовать каждую сокровенную линию на губах, только он может чувствовать каждую шершавость, шелушение, кривую улыбку или строгую строчку поджатых губ. только ему можно трогать Кагеяму. везде, в чем только угодно, Хината первый. первые объятия после взволнованного и тяжелого матча, первые стеснительные переглядки в раздевалке, в душе, первый поцелуй, первая ночевка в другой обстановке, первые держания за руку, первые совместные ласки в комнате Тобио, первый секс, хоть и не самый удачный, — Хината. всё и везде — только Хината. только Шое. Хината привстает на локтях, нависает над Кагеямой и накрывает, целует, оставляет свой след на розовато-лавандовых губах, поглаживая одной рукой острый сгиб челюсти, большим пальцем спускается к подчеркнутому подбородку и шелковисто давит на ямку под нижней губой, обязывая того приоткрыть рот, готовый гостеприимно встретить вёрткий язык Шое. языки неловко встречаются, губа сухо трется об губу, зубы нежно прикусывают, оттягивают нижнюю губу, руки сплетаются в единый замок, внутри которого разогревается любовь, моментально растапливается холод, повисший в давящей тишине дома, и это прикосновение казалось интимнее самого поцелуя, пушистее кучерявых облаков, нежнее поглаживаний, доверчивее взглядов и необдуманных игр в гляделки во время навязчивой рекламы про какие-то там чипсы с новым неземным вкусом посередине боевого фильма, который был так неинтересен для влюбленных по самое «не могу». рука Хинаты игриво цепляется за резинку штанов Тобио, тянет вниз вместе с бельем, оголяя бедро наполовину и улыбка невольно оживает на губах Шое, пальцы нарочито скользят вокруг, так и не дотрагиваясь до манящего органа, скрывающегося под бельем и серыми спортивками. — страшно тебе, значит? — ухмыляется Тобио, понимая, что актер из рыжего ещё какой получается, раз уж даже Кагеяма не смог просечь в его поведении хоть каплю лжи. — я избаловал тебя. — нет, ты сам приучил меня к этому, Тобио, — как можно тише прошептал Хината и оттянул нижнюю губу Кагеямы, так и не спуская с лица наглую улыбку. возобновленный поцелуй не заставил себя ждать и Шое выгнулся в пояснице, куда сразу легли ладони Тобио, прижали податливое тело плотнее, заскользили ниже к мягким округлостям и резко одним движением потянули вверх за концы свободных шорт, делая их похожими на женское белье и открывая для себя наполовину полный доступ к покрасневшей от лёгких царапин задней части Шое. — я и говорю — избаловал.