Вонкейдж

Чарли курит — но не советует — много и часто, в основном, правда, вне дома, матушка расстроится. Курит и совершенно — абсолютно — не вспоминает детство. Когда был маленький, глупый, доверчивый, добрый, эмпатичный до ужаса, и конфетно-сладкий. Когда со всех ног бежал домой, на фабрику, встречал — всех — привычно-поцелуйчато и удалялся в цехи — смысл своей неинтересной жизни. Брал с разрешения для учителя пару особо удачных образцов и придавался далеко не школьному веселью. Когда сам, по сути, сделал первый шаг, увидел то в совершенно не том — впрочем, не возражающем — человеке, захлопнул дверцу. Кто же знал — заметил, сказал — что всё порицается, кто же попытался остановить ненависть и гнев, судебные иски — странно молчавшего до — квартета, разорение и крах, кто же не пытался найти самого злостного злодея-кондитера Чарли раздосадован, удивлен, и его неоднократно водили к психологу. Он продолжает — напрасно — оправдывать, убеждать, говорить, злится и шепчет тихо, надломленно, в взмокшую шею. Чарли, по сути, не виноват, вонка, вонка, только он, педофил на миллион, но — каждый раз — одно и тоже. прекрати, наконец, не нужно Чарли курит, откусывая, понемногу — какой же я кондитер без фабрики — пересчитывает деньги за смену и думает о предстоящей поездке. Потому что в чем-то люди — с детства — не меняются