Ничтожество

— С дороги, мусор, — Бакуго замахивается, и от этого Мидория съёживается и вжимает голову в плечи, пятясь к стене. Она задерживается на мгновение, смерив его презрительным взглядом, и ухмыляется, проходя дальше. У Изуку от каждого её оскорбления внутренности сжимаются, потому что никогда не знаешь, пустит Кацуки в следующий момент кулаки в ход или продолжит хлестать словами. Но его пугает совсем не это, а то, что каждый раз, когда она оскорбляет его, что-то внутри дрожит с болезненной сладостью. Горько-сладкое чувство унижения прилипает к его коже, застилает глаза. Он хочет ей подчиниться. Однажды он попробовал возражать Бакуго, попытался играть в героя и быть смелым. Она грохнула ладонями о его стол и выдала такую тираду, полную унижений, что Мидории пришлось срочно ретироваться. По классу долго ходили шутки о том, что он убежал плакать, но он был единственным, кто знал правду: сразу же после этого, заперевшись в туалетной кабинке и спустив штаны, Мидория передёргивал на грубый и резкий голос одноклассницы, раз за разом прокручивая в голове всё, что она сказала ему. «Мерзкий червяк, ты не смеешь открывать свой рот в моём присутствии.» Мидория хочет чувствовать её ногу на своей груди. Ощущать, как она переносит на неё весь вес и вдавливает его в землю, заставляя задыхаться от поднятой пыли. Потому что его место — здесь, у её ног, и ему никогда не подняться выше. «Мусор вроде тебя никогда не должен поднимать голову рядом с настоящими героями.» Мутное сознание подбрасывает картинки. Кацуки срывается на гортанное рычание, давит так, что у него трещат кости, и в какой-то момент он резко перестаёт ощущать её вес. Видит только секундное движение — Бакуго опускается на него плавно и резко, и край её юбки поднимается вверх от этого. Почему-то в его фантазиях Кацуки никогда не носит бельё. «И если ты ещё раз попробуешь сказать мне хоть одно слово…» Она ухмыляется, чувствуя даже через плотную ткань брюк, что у него стоит просто от того, что её нога была на его груди. У Мидории не находится сил противиться: он позволяет расстегнуть ремень, обернуть его вокруг собственной шеи, затянуть петлю и намотать другой конец на ладонь. Кацуки нахально смеётся и просит его полаять ещё, так же смело, как в классе, а Изуку только скулит и трётся бёдрами о её половые губы. Каждая его попытка быть инициатором жёстко наказывается резким рывком ремня, заставляющим голову оторваться от земли. В его фантазиях Бакуго дышит хрипло, сквозь зубы, легко стягивает его брюки вместе с бельём до колена, что-то быстро бросает по поводу тощих ног. Затем — таким же гибким, плавным движением опускается на его член и шумно выдыхает, сжимая мышцы. Это вызывает у Мидории болезненный стон, а у Кацуки — очередную колкую заметку. — Сопляк, не смей кончать так быстро. Ему так стыдно, что он чувствует, что вот-вот спустит в неё, не успев даже толком трахнуть. Это будет унизительно. Настолько унизительно, что просто от осознания этого он кончит ещё раз. «…я изобью тебя до кровавых соплей и проведу твоим лицом по всем партам, чтобы ты собрал с поверхности каждой всё дерьмо.» Тело Бакуго — крепкое, двигается легко и быстро. Мидорию ведёт просто от той мысли, что она пользуется им, насмешливо смотрит сверху вниз и затягивает ремень всё крепче и крепче, стоит ему только попытаться опустить ладони на её бёдра или двинуться. Картинка перед глазами мутнеет, и в ту секунду, когда ему кажется, что он вот-вот отключится, пальцы всё же ослабляют затянутую петлю. Кацуки действительно просто использует его. Не может быть у неё к нему никаких чувств и желаний, кроме одного: показать, где его место, унизить, показать самому Изуку, что он не стоит даже её мизинца, и что всё, на что он в этой жизни пригоден, — это быть игрушкой для тех, кто намного сильнее его. Она прокручивает эту мысль в голове снова и снова, двигается быстрее, закусив нижнюю губу. Член Мидории трётся о горячие стенки влагалища, она крепко сжимает мышцы и раз за разом выбивает стоны. Иногда ей кажется, что Изуку стонет её имя с какой-то дикой нежностью и обожанием, и за это Кацуки хочется врезать ему так, чтобы от его головы ничего не осталось. Всё равно эта тупая башка ему не нужна. — Пожалуйста, — Мидория скулит, просит так отчаянно, что она впервые готова его послушать. Бакуго опускает на него взгляд, видит мутные глаза, хмыкает. Какой же жалкий, даже себя не контролирует. — Дай мне кончить. — Проси как следует. — Бакуго, пожалуйста. Его не хватает на большее. Девушка, впрочем, и сама едва держится — движения, плавные и быстрые, сменяются рваными и короткими, она каждый раз опускается на его член до основания, едва приподнимая бёдра и вновь почти падая вниз. — Так и быть. Она ещё пытается ухмыляться, пытается делать вид, что ей всё это совсем не нравится, что сама мысль о том, что Мидория коснётся её, вызывает в ней тошноту, но через несколько секунд с губ Кацуки срывается хриплый стон, переходящий в гортанный рык. Она остаётся живым воплощением ярости даже в этот момент, и Изуку, тихо скулящий и всё же сжимающий её бёдра пальцами, пока кончает в позволяющую сделать это Бакуго, думает только об одном. Он хочет, чтобы она смешивала его с грязью снова и снова, если это значит, что каждый раз они будут так трахаться. Оргазм накрывает тело Мидории одновременно с тем, что происходит в его фантазиях. Тяжело привалившись к стене, он пытается выровнять дыхание и взять себя в руки, отвлечься хоть какими-то мыслями, чтобы прогнать румянец с лица, пока коленки перестают дрожать, а тело приходит в тонус после расслабления. В его фантазиях Кацуки почему-то ничуть не нежнее, чем в реальной жизни. И Мидории это нравится.