День семьи, любви и верности

Мирон с трудом протащил в министерство свою ассистентку Женю, без которой уже много лет просто не знал, как обходиться, но больше никого из своих будущих подчиненных не знал. Кроме Славы, конечно. Славу он знал, можно сказать, в библейском смысле. В любом возможном смысле, на самом деле, но это все было много лет назад. В начале десятых Мирон собрался выдвигаться на пост муниципального депутата от округа Сокол, а Слава, тогда еще студент журфака РГГУ, подвизался у него в штабе копирайтером (и заодно раздатчиком листовок). Они познакомились в ЖЖ, где Слава под ником KPSS0v1ch оставлял бесконечные комментарии под Мироновым постами, пока тот не решил попробовать направить его поток остроумия в какое-нибудь полезное русло. При более близком знакомстве оказалось, что Слава дует, и еще — что ему далеко ездить в общежитие на Академика Янгеля, поэтому он иногда привозил травки и оставался ночевать у Мирона на Новопесчаной, где тогда был их импровизированный избирательный штаб. На том же раскладном диване, где они сидели с ноутбуками и строили планы по захвату мира, Слава расстался со всеми возможными видами девственности (и некоторыми юношескими иллюзиями). В 2012 на выборах Мирон проиграл, но его заметили. Предложили вступить в партию, потом ту партию съела другая, более крупная, впереди замаячили выборы в Думу; одновременно с этим вышел закон о гей-пропаганде; Славе, который вырос в талантливого политтехнолога, предложили поработать с другими кандидатами... Они расстались друзьями, уговаривая друг друга, что так будет лучше, но после этого удача Мирона оставила. Он пять лет просидел в Думе, нихрена не сделал, и думал уже плюнуть на все и поехать куда-нибудь в Лондон, поучиться бизнесу, как вдруг Витя подъехал к нему с этим предложением. Министр перспективного планирования. «Что я делать-то там буду вообще?» — спросил он, и Витя заржал и сказал: «Да что хочешь». Когда он узнал, что Слава будет его замом, то позвал его на кофе, чтобы поговорить в неформальной обстановке. Они почти не общались — поначалу переписывались еще, но потом все как-то сошло на нет. Фейсбук Слава не любил и не вел, обрывочные новости о его карьере Мирон узнавал от знакомых, а о том, чем он вообще жил и дышал все эти годы, даже представления не имел. Но узнал сразу, как только тот вошел в ресторан — высокий, повзрослевший, все такой же худой. Только двигаться стал как-то по-другому — из нескладного тощего мальчишки превратился в ленивого, но опасного хищника. И, черт, как же это ему шло. Сначала, конечно, выпили за упокой Миронова предшественника, Леши Долматова. «Такой молодой был. Земля пухом», — с непроницаемым лицом сказал Слава, салютуя Мирону рюмкой коньяка. Тому почувствовалась в его голосе легкая зависть. Помолчали. Дальше тянуть было некуда. — Слушай, — начал Мирон, теребя в пальцах пакетик с сахаром, — я хотел спросить, не будет ли у нас с тобой проблем. То есть, у меня проблем нет! Я, наоборот, очень рад снова... Но если тебе, например, некомфортно, мы можем устроить... Он просительно взглянул на Славу. Тот сидел, откинувшись в низеньком кресле и закинув ногу на ногу так, что колени возвышались над столом и практически закрывали от Мирона его лицо; тем не менее, тот был уверен, что Слава получает огромное удовольствие от происходящего. — Можем устроить тебе перевод, — собрался он, — даже с повышением, возможно. — Мне охуенно комфортно, — ответил Слава, растягивая слова. Потом вдруг выпрямился в кресле, наклонился к нему, накрыл его руку своей и доверительно сказал: — Мы с тобой ого-го как поработаем. Если будешь мне доверять, я тебя президентом сделаю. Сделал паузу, взял с нетронутого пирожного Мирона половинку клубники, отправил ее в рот, добавил: «А потом сожру тебя и сам стану президентом» — и расхохотался. Его первую речь для кабмина Слава за 15 минут расчеркал розовым и зеленым маркерами, практически не оставив свободного места, а потом дружелюбно объяснил, что розовый цвет означает «говно», а зеленый — «хуйню». Но когда Мирон спустя сутки стоял у лифта, собираясь ехать на заседание, Слава вдруг подошел сзади, тяжело положил руки ему на плечи и шепнул на ухо: «Порви их всех». Несмотря на Славины людоедские настроения, работать с ним бок о бок оказалось — как вернуться домой. С поправкой на то, что стены в этом доме мягкие, конечно. Когда Мирон впервые зашел в кабинет к Ивану Светло, директору по внешним коммуникациям, ему послышалось мяуканье. Он попытался не думать об этом и сосредоточиться на разговоре, но тут что-то мягко потерлось о его штанину. — У вас что, кот в офисе живет? — тупо спросил он, хотя ответ на вопрос уже вспрыгнул ему на колени и бесстрашно смотрел на него круглыми зелеными глазами. — Он не в офисе, он у меня дома. Но я его с собой беру, потому что дома одному ему грустно, — серьезно сообщил Светло. — Его зовут Гриша, — вставил Слава, присаживаясь на столешницу и нагибаясь, чтобы почесать кота за ухом, — в честь Явлинского. — Почему в честь Явлинского? — Потому что мышей не ловит, — объяснил Иван. Они со Славой переглянулись и заржали. — Вы тут что, ебанутые все? — беспомощно спросил Мирон, глядя на Славу снизу вверх. — Вот вы и уловили самое главное, Мирон Яныч, — Слава дружески похлопал его по плечу, спрыгнул со стола и ушел. Кот замурлыкал и принялся мять ногу Мирона лапами, оставляя зацепки на новеньком костюме от Хьюго Босс. — Вы ему понравились, — умиленно сказал Светло. *** Слава вошел, когда Мирон, спрятавшись за монитором, ел клубничную «Растишку». — Не оставляешь надежды стать повыше? — спросил он и обидно заржал. — Иди в жопу, — огрызнулся Мирон. — Я позавтракать не успел, попросил Женьку купить мне йогурт. Других не было. — Ну конечно, не было. Женька умница, — нежно сказал Слава. — Ты хотел чего-то? — Хотел, но теперь ничего не хочу, хочу только смотреть на твой завтрак аристократа. — Я тебя уволю, ей-богу. Слава, против обыкновения, подвинул себе кресло, сел, скрестив руки на груди, и улыбнулся, показывая нечеловечески острые зубы. — Не уволишь. Когда услышишь то, что я собираюсь сказать, ты меня на руках носить будешь. Итак. День семьи, любви и верности. Он театрально вскинул руки в воздух и застыл, выжидающе глядя на Мирона. — Сегодня? А то я особой любви не чувствую. К тебе, во всяком случае, — рассеянно ответил Мирон. — Да не сегодня. А восьмого июля, через два месяца. И это — наш с тобой шанс. Вообще это региональная тема, все у себя делают, как бог на душу положит, но мы с тобой напишем программу, отожмем московский фестиваль у мэрии и покажем всем пример. Селебрити каких-нибудь сгоним, устроим благотворительный аукцион, ну, короче, ща подумаем. — А почему мы? — А почему нет? — Слава пожал плечами. — Ты же хотел что-нибудь заметное сделать, показать, что ты не просто так тут сидишь. Этим праздником особо никто заниматься не хочет, а наверху его любят, потому что скрепы, православие, нравственное воспитание... — Мы с тобой, конечно, именно те люди, которым можно поручить нравственное воспитание, — хмыкнул Мирон, и Слава расхохотался. — В этом же весь смысл, Мирон. Министр культуры не ходит в музеи, детский омбудсмен... с ней, кстати, надо будет согласовать тоже программу эту... верит в телегонию, а два старых пидораса учат скрепы уважать. — Ну почему же старых, — рассеянно ответил Мирон, прицеливаясь. Он забросил стаканчик из-под йогурта в мусорку у двери и Слава издевательски поаплодировал. — Ладно, собирай команду. Будем брейнштормить. Слава предложил для начала выбрать тему, чтобы найти подходящий фонд, куда можно будет отдать деньги с аукциона, позвать спикеров, какую-то видимость полезность деятельности создать. — Домашнее насилие, — мгновенно сказала Саша, бывшая секретарша Долматова. Слава посоветовал Мирону не увольнять ее, а повысить до младшего аналитика, чтобы не настраивать коллектив против себя. Мирон даже заподозрил, что у них что-то есть, уж больно влюбленно она на Славу смотрела, но тот то ли действительно был к ней равнодушен, то ли не палился. Мирона Саша чем-то смутно раздражала. — Какое, блядь, домашнее насилие? — спросил Шнуров, второй зам. Его Мирон тоже невзлюбил сразу, и тут они со Славой абсолютно совпадали, но его уволить тоже не было формального повода. — У нас день ЛЮБВИ и ВЕРНОСТИ. — Мирон Янович, я думала, вы феминист, — с вызовом сказала Саша, игнорируя Шнурова. — Ненавижу себя за то, что говорю это, но я согласен с Сергеем Владимировичем, — задумчиво сказал Мирон. Слава хихикнул. — Мы тут все в первую очередь чиновники, а потом уже... — Люди, — подхватил Слава. Саша поджала губы, но расцвела, когда он продолжил: — Тем не менее, Сашка права, нужно что-то остренькое. Повесточка какая-то. О! СПИД! — СПИД? — недоверчиво переспросил Мирон. — СПИД — это классно, — подтвердил Светло. — Дудь про него недавно фильм снял. — Ненавижу Дудя, — тоскливо сказал Мирон. — Я тоже, его звать не будем. Позовем Красовского, он дико угарный, — на Славу явно снизошло вдохновение и он начал тараторить, как пулемет. — И каких-нибудь попов, чтобы его уравновесить. Светло, найди мне попов. — Будет сделано, — Светло молитвенно сложил руки и изобразил поклон — скорее самурайский, чем священнический, правда. — ...Дизайнера надо. Музыкантов каких-нибудь, чтобы были молодые, но пели как в 90-е. Ностальгически. — Может, рэперов? Это модно сейчас, — вставил кто-то из аналитиков, но Слава, даже не повернув головы, отрезал: — Ненавижу русский рэп. Мирон прокашлялся и осторожно предложил: — Может, нам просто ивентщика хорошего нанять? — На хорошего у нас денег нет, — строго ответил Слава. — А за плохим все переделывать придется. Переговоры с мэрией я беру на себя. Он рывком встал со стула и энергично похлопал в ладоши. — Чего сидим, ребята? Идем работать. *** Восьмого мая был короткий день, а девятого у Славы был день рождения, поэтому с обеда уже никто не работал — мужики погнали за шампанским и коньяком, Женя заказывала на всех пиццу и торт, девочки-аналитики притащили откуда-то беспроводной микрофон и настраивали на телике в переговорке караоке. Мирон хотел слиться, чтобы дать ребятам погулять без начальства, но Слава решительно сказал, что он, как именинник, его не отпустит, и что надо вливаться в коллектив. Поначалу было жутко неловко. Ваня поднял бокал, бодро сказал: «Ну, как водится, первый тост — за Холоко...» и сам себя оборвал. Все как по команде обернулись на Мирона. Он хотел было отмахнуться — не обращайте, мол, внимания, я же нормальный человек, за глупые шутки не увольняю — но на его защиту неожиданно встал Шнуров. Он громогласно сообщил, что расстреливать надо за подобные высказывания, еще и в канун такого праздника, 75-ой, блядь, годовщины (несколькими часами позже, впрочем, он с таким же жаром сокрушался, что везде одни евреи, что ни министр — так какой-нибудь -гольц или -берг, вот и многоуважаемый Мирон Янович, дай ему бог здоровья). Но потом был еще тост, и еще, и все как-то расслабились. Когда дошла очередь до Мирона, он, уже поддатый, прочувствованно начал: — Вячеслав Валерьевич! Работать с тобой... снова... — и запнулся. Получалось как-то формально, без чувств, а Мирон чувствовал много чего. Он помотал головой и начал заново: — Вообще, быть с тобой рядом... — кто-то подавил смешок и он смутился, но Слава смотрел на него без улыбки, доверчиво и выжидающе, и он наконец собрался и закончил: — Большая радость. И честь. С днем рождения. Все зааплодировали, зазвенели бокалы, Слава смущенно улыбнулся ему и только позже, когда все начали вставать из-за стола, потянулся через стол, накрыл его ладонь своей и сказал: «Спасибо, Мирон». Он как будто хотел добавить что-то еще, но девочки начали убирать со стола коробки из-под пиццы, и он быстро отдернул руку, как будто обжегся. — Слава, давай твою любимую, — весело сказал Светло, подталкивая его локтем. — Ну, несите мне парик тогда, — загадочно ответил Слава, и, поймав взгляд Мирона, объяснил: — Я на Новый год на капустнике пародировал Ксению Анатольевну, костюмчик с тех пор остался. К счастью, полностью переодеваться в Собчак он не стал, ограничился блондинистым париком и красной помадой, послушно дав себя накрасить едва дышащей от восторга Саше. Взял розовый микрофон, казавшийся в его руках игрушечным, постучал по нему пальцем и, даже не глядя на появившийся на экране текст, гнусаво запел: «Я не буду всю ночь тосковать у окна, я давно не боюсь оставаться одна...». Мирон поднял брови, но кроме него, кажется, никого это зрелище не удивляло: все с готовностью принялись подпевать — кроме Шнурова, который демонстративно отсел в дальний угол. Слава прошелся по переговорке, от бедра, как манекенщица, потом плюхнулся на стол рядом с Мироном и, глядя ему в глаза, с придыханием сообщил: — Ты захочешь меня, я любовью клянусь, ты захочешь меня, только я не верну-усь. Мирону кровь бросилась в лицо. Он затравленно огляделся, пытаясь понять — кто-то знает? Слава кому-то говорил? Пока он обтекал, Слава обошел всех остальных примерно с тем же с текстом, погнался за ретировавшимся Шнуровым по коридору, уверяя его, что если тот улетит, Слава его не дождется, вернулся, допел последний припев и под бурные аплодисменты раскланялся, обмахиваясь париком. Чуть позже, когда Мирон пошел в сортир, он столкнулся там со Славой, который вытирал рот кусочком туалетной бумаги. Помада не столько стиралась, сколько размазывалась вокруг его припухших губ. — Стойкая, сука, — пожаловался он, встретившись с застывшим Мироном глазами в зеркале. — Че? Мирон переступил с ноги на ногу, сглотнул и с достоинством ответил: — Да ниче. — У тебя такое лицо, как будто ты что-то глупое хочешь сказать. Я это лицо знаю. — Ничего я не хочу сказать, я отлить хочу. А при дамах неудобно, — нашелся Мирон. Слава заржал и выбросил бумажку в ведро. — Ну пойду тогда, чтоб тебя не смущать. Смывку у Саши возьму, что ли. Мирон дождался, пока он уйдет, расстегнул ширинку, взял в руки некстати начавший твердеть член и строго сказал то ли ему, то ли себе самому: — Нельзя. На эти грабли мы уже наступали. Но ответом ему была тишина. *** Сразу после майских Саша пригнала им на смотрины дизайнера Егора. Он оказался молодым, приятным парнем, в шарфике, несмотря на теплую погоду. Портфолио у него было небольшое, но дельное. Тем не менее, Слава все собеседование просидел с таким лицом, как будто ему предложили не дизайнера, а говна на лопате, а потом, оставшись с Мироном наедине, безапелляционно сказал: — Не знаю, он мне не понравился. Педиковатый какой-то. — Слав, тебе нигде не жмет? Ты не далее как на прошлой неделе скакал тут весь в губной помаде, — развеселился Мирон. Слава метнул в него злобный взгляд и пожал плечами. — А мне он понравился, кстати. И работы его, и он сам. Прям понравился. — Мирон, ты с ума сошел? — с неподдельным ужасом в голосе сказал Слава. — Он же практически несовершеннолетний, это педофилия. — Ему двадцать один. Тебе было даже меньше, когда мы первый раз переспали. — Так и тебе было на десять лет меньше! — Господи, да не собираюсь я его ебать. Просто хотел посмотреть, какое у тебя лицо будет, — признался Мирон. — И ты меня не разочаровал. Тем не менее, работы у него отличные и стоит он недорого, так что мы его берем. — Мирон... — раздраженно начал Слава, но Мирону до смерти надоело с ним спорить, поэтому он решил хоть раз в жизни воспользоваться неотъемлемым правом всякого начальника на самодурство. — Вот и все. Один пункт есть. Мне кажется, у нас отличный прогресс, — бодро сказал он и встал, показывая, что разговор закончен. *** Спонсора для благотворительного аукциона предложил сам Мирон. Он был знаком с Ромой Худяковым с форума молодых предпринимателей — два года назад Мирон входил в совет по инновациям и всякой такой хуйне. Рома был почти на десять лет его младше, но умный и не забывал про свои долги. Тогда, два года назад, у него была пивоварня, которую Мирон помог легализовать, а сейчас к ней добавилось несколько баснословно дорогих ресторанов, в том числе стейк-хаус на Цветном, куда он и пригласил их пообщаться. Слава, как выяснилось, тоже много о нем слышал и (по его собственным словам) мечтал познакомиться поближе. Мирон сначала подумал, что это преувеличение, но с того момента, как они вошли в ресторан, Слава практически на него не смотрел, полностью сосредоточившись на Роме. Он смеялся над его шутками каким-то специальным грудным смехом (репетировал, злобно подумал Мирон), поминутно трогал его за руку, а когда принесли стейк из вагю (комплимент от хозяина), положил в рот истекающий кровью кусочек, прикрыл глаза и издал тихий, но совершенно неприличный стон. — Я думал, ты теперь не ешь мясо, — шепнул ему Мирон, когда Рома отошел поговорить по телефону. — Это не мясо, — снисходительно сказал Слава, не прекращая жевать. — Это, блядь, чистое золото, и стоит столько же. Я дурак, что ли, отказываться? Хорошего человека обижать, опять же. Мирон не был так убежден, что Худяков обиделся бы, если бы Слава отказался и сэкономил ему 15 тысяч, но промолчал. Он боялся, что Рома просто сбежит от них, как ошпаренный, испугавшись Славиных агрессивных авансов, но тот казался абсолютно очарованным. — Я надеюсь, у нас с вами все сложится, — он широко улыбнулся, пожимая Славе руку на прощание. — Я в этом уверен, — проникновенно сказал Слава, накрывая его ладонь второй рукой. — Проект курирую я, поэтому умоляю, не стесняйтесь, звоните мне в любое время. По любым вопросам. На последних словах он так понизил голос, что Мирону показалось, что в небе сейчас вспыхнет заставка студии Brazzers. Мирон рассеянно попрощался с Худяковым, ледяным голосом поставил Славу в известность, что подвезет его до дома, сел рядом с ним на заднее сидение и прошипел: — Это что сейчас было? Вместо ответа Слава наклонился к водителю, сказал: «Командир, на Девятьсот пятого, пожалуйста», достал вейп (табак в своей машине Мирон никому курить не давал) и только потом невинно переспросил: — Ты о чем? — Ты прекрасно знаешь, о чем. О спектакле, который ты Роме устроил. «Звоните мне в любое вре-емя, по любым вопросам». Да ты, блядь, даже мне не разрешаешь звонить тебе в любое время. — А зачем тебе мне звонить? — удивился Слава. — Мы и так с тобой все время вместе, как Лупа и Пупа. Министерский водитель, обычно безупречно сдержанный, хмыкнул себе под нос, и Мирон послал ему убийственный взгляд. — Не меняй тему. — Я просто не понимаю, что ты хочешь услышать. Это же ты его хотел к нам в спонсоры? — Я, — согласился Мирон. — А ты, по-моему, хочешь, чтобы он в очко тебе залез. — Все для фронта, все для победы, — Слава безмятежно улыбнулся и выдохнул облако сладковатого пара прямо в лицо Мирону. — Мирон, ты сказать чего хочешь? Иль попросить об чем? — Я прошу только не ставить весь проект под угрозу. — Если тебя только это волнует, — сказал Слава, выделяя голосом слово «если», — то не волнуйся. Проект для меня на первом месте. А что у меня на втором месте — это уже тебя не касается. — Только это. — Вот и замечательно. Дальше ехали молча — Слава листал что-то в телефоне и булькал вейпом, а Мирон смотрел в окно, клокоча от ярости. На Пресне встали намертво. — Слушай, командир, выкинь меня тут, — попросил Слава. — Пешком пойду, мне все равно в аптеку надо. Мирон Янович, тебе может взять чего? Таблеточек каких-нибудь? А то такое чувство, что у тебя закончились. — Яду мне, яду, — проворчал Мирон. — Как прикажете, — елейно согласился Слава, подхватил свой портфель и вылез прямо на проезжую часть. *** — Юристы подготовили документы, надо их отправить Худякову на подпись. — Я передам, — равнодушно сказал Слава, протягивая руку за папкой, — все равно завтра встречаюсь с ним. — Завтра же суббота. — ...Девочкам работа, — в рифму ответил тот. — И мне, Славочке, тоже. Видишь, как я болею за общее дело? Не щадя, буквально, живота своего. — Ты уверен, что именно живота? — мрачно спросил Мирон. — Ничего не щадя, — согласился Слава. — Это все? Он взял документы и вышел из кабинета, на ходу печатая что-то в телефоне. Мирон подозревал, что он там ведет отнюдь не только рабочие переписки. Всю субботу Мирон планомерно накидывался, терзаясь мрачными предчувствиями по поводу Славиной загадочной встречи. Либо тот ведет какую-то таинственную двойную игру (но какую?), либо действительно хочет переспать с Худяковым, и непонятно, что хуже. Все хуже. Вообще говоря, Слава оказал ему услугу, потому что Мирона немного волновало то, что между ними происходило с тех пор, как они снова начали вместе работать. Он даже думал поговорить с ним — о том, что значат все эти его взгляды, шуточки, сидение на столе, все это веселое электричество, которое между ними трещало. Но после того, что Мирон увидел за ужином, этот разговор как-то резко потерял актуальность. По сравнению с массированной танковой атакой, которую Слава обрушил на бедного Рому, его взгляды и шуточки были как уколы рапирой... нет, как пульки из жеваной бумаги. Не столько больно, сколько обидно. А хорошая метафора, подумал Мирон, надо записать для будущей книги (он ничего не писал с институтских лет, но был уверен, что когда-нибудь напишет большой русский роман на материале собственной, дико интересной жизни). А в понедельник утром Слава перехватил его у входа и сразу потащил в курилку. — Не хочешь объяснить мне, нахуя ты звонил Роме? — свистящим от злости шепотом спросил он. — Я звонил? — Нет, я звонил! — рявкнул Слава, окончательно запутывая Мирона. — Ты, сука бухая. В субботу. Не помнишь? — Не помню, — виновато подтвердил он. — Еще бы, столько пить. Ну так я тебе расскажу. Едем мы с Ромой ко мне домой. Вечер обещает быть томным. Тут у Ромы звонит телефон. Это ты, — Слава обвинительно ткнул Мирона пальцем в грудь. — Так как это вечер субботы, Рома думает, что вопрос срочный, а так как я все равно твой зам, ставит тебя на спикер. И следующие пятнадцать минут мы наслаждаемся твоим пьяным бредом. Насколько я понял, ты пытался предостеречь Ромчика от меня. Но на случай, если он и не собирался меня ебать, ты постарался быть таинственным. Мирон закрыл лицо руками. — Поэтому поэт издалека заводит речь! Сначала ты рассказывал про какую-то книгу, которую недавно читал... Потом потерял мысль — или у меня просто случился микроинсульт на этом моменте, что тоже вероятно — и начал говорить что-то про Марио и принцессу, которая в другом замке. — Пожалуйста, хватит, — простонал Мирон. — В завершение ты сообщил, что просто волнуешься за Рому, потому что он — практически твой лучший друг. Он был очень впечатлен. — Блядь. А Рома че? — Хуй через плечо. Да ниче, спросил, что у нас с тобой за история, и галантно сказал, что меня, должно быть, непросто забыть. — фыркнул Слава. — Но настроение, конечно, было уже не то. Он поднялся на часик, выпил, сука, мое Шато Газен пятнадцатого года и уехал. — Мне очень стыдно, — осторожно начал Мирон. — Я уж надеюсь, — встрял Слава. — Если б знал, что ты будешь такие фокусы показывать, я б лучше уволился. — Слушай, ну ты тоже меня пойми, — вспылил Мирон. — Я же первый раз с тех пор вообще вижу тебя с кем-то. Мне все равно, с кем ты спишь, но в лицо мне обязательно этим тыкать? Почему тебе именно Рома-то понадобился из всех людей? Именно сейчас? — Блядь, ну а кто? Я же с утра до ночи тут сижу. Рома молодой, симпатичный. Я ему вроде нравлюсь. Слава поморщился, достал пачку сигарет из кармана и потряс — пустая. — Дай твою, — недовольным голосом попросил он. Прикурил, выпустил дым и продолжил, уже куда более миролюбиво: — Я же не могу в гриндр пойти. Чтобы про меня Медуза статью написала, «Замминистра перспективного планирования любит большие члены. Что? Да!» — на последних словах он скорчил рожу, и Мирон против воли рассмеялся. — Ладно, я правда как гондон себя повел, — неожиданно признал Слава. — Не то чтобы это до конца тебя извиняет, но тупо получилось, я согласен. Мир? Он взглянул на Мирона из-под челки и протянул ему руку с оттопыренным мизинцем. Когда они еще встречались, то вот так, по-детски, разрешали мелкие ссоры. Крупные заканчивались обычно в постели. А если будешь драться, я буду кусаться. Мирон отогнал ненужное воспоминание, обхватил его мизинец своим и потряс. *** После этого между ними установились почти прежние отношения — Слава по-прежнему не соблюдал никакую субординацию, но о Роме не заговаривал. Восьмое июля было все ближе, поэтому времени бегать на свидания у него все равно не было — вся команда сидела в офисе до ночи. В один из таких вечеров Мирон шел к Славе со смутным намерением поругаться насчет сроков, но растерял весь запал, увидев, как Слава, не отрывая глаз от монитора, чешет в затылке чем-то вытянутым, фиолетовым и жужжащим. — Что это у тебя? — Ммм? — Он поднял на Мирона невинные глаза и поставил фиолетовое и жужжащее на стол. По форме, в принципе, было понятно и так, но он все равно сказал: — Анальная пробка. — Славик, — осторожно начал Мирон, — ты уже большой мальчик, и пора тебе узнать, что такие штучки предназначены для того, чтобы взрослые дяди и тети совали их... Слава засмеялся. — Я догадываюсь. Но, понимаешь ли, она на дистанционном управлении. — Рома?.. — Мы все никак не можем встретиться, поэтому он прислал мне подарочек, пока его нет в городе. Думает, видимо, что меня недостаточно ебут тут во все щели. — А почему ты просто не отказался? — ревниво спросил Мирон. — А зачем? Она вообще прикольная, там в основании шарики такие, они ездят туда-сюда, типа римминг. А еще ей шейку массировать очень приятно. Ну-ка, иди сюда, — он поманил Мирона пальцем, и тот послушно наклонился. Слава мастерски нашел кончиком пробки какую-то точку в основании затылка и Мирон аж вздрогнул от неожиданного ощущения. Славин айфон тренькнул. — Рома спрашивает, хорошо ли нам. Тебе хорошо? — заботливо спросил Слава. Мирон показал ему оттопыренный большой палец, и Слава поднес телефон ко рту, включил голосовой ввод и по слогам продиктовал: «О. Да». Мирон поднял глаза, встретился взглядом со Славой, и они оба расхохотались, склонившись друг к другу на столом, как школьники на уроке. — Все, я больше не могу, — простонал Мирон, отводя Славину руку. «Я. Больше. Не. Могу». — послушно надиктовал Слава и, спустя полминуты, пробка наконец выключилась. Мирон отобрал ее у Славы, повертел и вздохнул: — В наше время таких игрушек не было. — Да нам и не надо было, — флегматично ответил Слава. — В двадцать лет мне можно было пальчик показать — и я уже... У Мирона что-то екнуло внизу живота. — Я помню, — многозначительно сказал он и попытался снова поймать Славин взгляд, вернуть эту вспыхнувшую между ними снова электрическую дугу, но тот только фыркнул и смахнул пробку в ящик стола. — Ты чего хотел-то? — А вот этого, — помолчав, признался Мирон, — я уже не помню. *** За две с половиной недели до Дня семьи любви, любви и верности должна была состояться первая репетиция в костюмах. Ее собирался посетить Комитет по вопросам семьи, женщин и детей, чтобы убедиться, что там все скрепы на месте. Репетиция была назначена на понедельник, а в пятницу все пошло по пизде. Супружеская пара, которая должна была получать медаль Петра и Февронии, подала на развод. Нужно было срочно искать другую — такую, чтобы люди прожили в браке не меньше 25 лет и «получили известность среди сограждан крепостью семейных устоев, основанных на взаимной любви и верности», что бы это ни значило. Одна из приглашенных музыкальных групп, поющая приятный бессмысленный поп-рок про любовь, зачем-то выпустила клип про Путина. Он особо никому не понравился, но группа все равно оказалась в списке запрещенных. — Да давайте Слава наденет парик и споет, — предложил Светло. Мирон посмотрел на него таким взглядом, что тот чуть ли не впервые на Мироновой памяти стер ухмылку с лица. — Если вы мне не найдете другую группу до понедельника, мы тут все запоем, как поющая, блядь, семья фон Траппов. Что? — он повернулся к Славе, который уже пару минут стоял рядом. Лицо у него было виноватое. — Егор, дизайнер наш, в СИЗО. За призывы к экстремизму. — Блядь. А макет он отправил? Слава помотал головой. — Сложно было, что ли, сначала работу сделать, а потом к экстремизму призывать, — тоскливо сказал Мирон и устыдился самого себя. — А он правда призывал? — Да хуй его знает, его видео смотреть невозможно. Вряд ли, конечно, — Слава пожал плечами. — Сашка ищет уже дизайнера нового, но придётся у старого отобрать деньги, которые мы ему заплатили, у нас бюджет. — Ох, блядь. Да как мы это сделаем-то? — Нормально, — энергично ответил Слава. — Мы контракт так составили, что если мы в срок не получим финальную версию, то он нам платит неустойку. А срок как раз истечет, пока он в СИЗО будет. — Ты — сам дьявол, — с легким ужасом сказал Мирон, и Слава польщенно заулыбался. Мирон уже собрался распускать народ по домам, как зазвенел грузовой лифт. Двое рабочих вытащили из него тяжелую коробку размером с человека. — Это что за гроб? — поинтересовался Мирона. Слава взял у рабочих планшетку с накладной, пробежал ее глазами и размашисто расписался. — Какой-то лот для аукциона от Музея русского концептуализма. — Концептуализма? А попроще не было ничего? — У них должок передо мной, — туманно ответил Слава и попытался подцепить скотч на коробке ногтем. Светло постучал его по плечу и протянул складной ножик; Слава безо всякого удивления поблагодарил его и вспорол картон, а Мирон сделал мысленную пометку — ни в коем случае не оказываться с Ваней вдвоем в темном переулке. В коробке был хуй. Немного схематичный, выполненный из красного блестящего пластика, изогнутый кверху, как будто склонивший голову в издевательском поклоне, но, несомненно, хуй. — Не похоже, что в этом музее очень тебе благодарны, Слава, — слабым голосом сказал Мирон. Светло засмеялся, но ему самому было несмешно. Слава ничего не ответил, но достал из коробки какую-то бумагу и прочитал: — «Плодородие». С. Бабан. Стоимость, между прочим, независимые эксперты оценили в сто тысяч долларов. Не очень много, кстати. Видимо, потому что тема заезженная. — И что нам делать? Мы не можем это выставить на аукцион. — Я позвоню им, скажу, чтобы прислали что-нибудь нормальное. Или хотя бы это забрали, — деловито сказал Слава. — Но надо пока ее куда-то деть. Может к кабинет к вам, Мирон Яныч? Мне кажется, будет стильно. Может, даже привыкнете, себе захотите оставить... — В очке бы у тебя это оставить, — пробормотал Мирон себе под нос. Светло посмотрел на него с интересом, и он повысил голос: — Что? Давайте, берите этот... предмет культа и в переговорку его, что ли, пока. Хуй воцарился в углу переговорки. Коробку поставили вертикально, чтобы она поместилась в угол, и створки игриво распахивались, показывая содержимое. Весь офис собрался и теперь молча созерцал. В конце концов Мирон не выдержал и погнал их к выходу, как овчарка. — Давайте, расходимся, идем отдыхать. В понедельник жду апдейт по дизайну и музыке. Ребята послушно начали собираться, только Слава все еще сидел в переговорке, печатая что-то в телефоне. — Ты тоже иди. У тебя свидание сегодня, да? — виновато сказал Мирон вполголоса. Слава с утра пришел в своей любимой изумрудной рубашке и безапелляционно сообщил, что он уйдет в шесть и хоть трава не расти. На часах было почти девять. — Да ладно, — Слава махнул рукой. — Я уже перенес на завтра. — Прости. — Ты ж не специально. Я надеюсь, — Слава фыркнул. — Потому что если специально, я, Мирон, даже не знаю, что тебе сказать. Ловко, ловко. — Я, наоборот, жду, когда ты уже поебешься. Может, у тебя настроение получше станет, — пробормотал Мирон. — Если хочешь поднять мне настроение, достаточно простого советского «повысить зарплату», — суховато сообщил Слава и скрылся в своем кабинете. Ну то есть как скрылся — дверь у него была стеклянная. Мирон выждал полчаса у себя, осторожно выглянул, убедился, что все ушли, а у Славы лицо уже не такое суровое, и постучался к нему. Тот кивнул и, когда Мирон вошел, устало спросил: — Чего? — Я пришел извиниться за твое сорванное свидание. И компенсировать в меру своих скромных сил, — Мирон картинно достал из-за спины бутылку «Хеннеси». Слава присвистнул. — Нормально. Слушай, у тебя стакан есть? У меня только один. Мирон сходил к себе в кабинет и вернулся с кружкой «БОСС #1». — Серьезно? Сам купил? — Женя мне подарила на день рождения. — Ага, конечно, — заржал Слава. Помимо извинений у Мирона была, конечно, и другая цель. Слава был единственным, с кем Мирон мог посоветоваться по вопросу, который мучил его весь вечер. — Как-то пиздец хуево вышло с этим дизайнером, — начал он, расхаживая туда-сюда перед столом, на краешке которого устроился Слава. Они оба уже достаточно выпили, чтобы можно было говорить начистоту. — Слушай, может надо как-то вписаться за него? Как-то надавить, может, денег дать... — Ты с ума сошел? — Слава поймал его за плечо и развернул к себе. — Ты что, все-таки выебал его? — Ты охуел? Не ебал я никого, просто я, блядь, нормальный человек. С эмпатией. — С хуятией. Ты понимаешь, что это вопрос, который у всех возникнет, к кому ты пойдешь? Он тебе не сват, не брат. Ты либо ебал его — и это плохо, либо ты его поддерживаешь, и это очень плохо. Мы тут все по миру пойдем, — Слава говорил тихо и без злости, и это было еще хуже, чем если бы он орал. Мирон помолчал, тяжело вздохнул и потер переносицу. — Знаю, что ты прав. Но просто жалко его. Он же не виноват, что он за правду. Вспомни хоть себя в двадцать. — А я никогда не был за правду. Я был за бабло. — Слава пожал плечами и улыбнулся. Вокруг глаз у него разбегались тонкие морщинки. — И за тебя. — И в этом мне пиздец как повезло, — честно сказал Мирон. Они посмотрели друг на друга и засмеялись. — Ну иди сюда, — проворчал Слава, соскальзывая со стола и протягивая ему руки, и Мирон стиснул его в объятиях. Слава погладил его по спине и пообещал на ухо: — Мы что-нибудь придумаем. Попозже, когда шумиха утихнет. От его волос пахло чем-то терпким, одновременно цитрусом и кожей. На шее у него билась тонкая голубая жилка, такая ужасно знакомая, и Мирон, поддавшись порыву, прижался к ней губами. Слава замер на мгновение, а потом отстранился и ласково, без упрека спросил: — Мирошкин, ты чего? Ты пьяный уже? — Немножко пьяный, — признался Мирон, снова прижимаясь носом к его воротнику. Он впервые за много лет слышал это домашнее прозвище. — Но дело не в этом. Я по тебе скучаю, Слав. Я тебя хочу. Все время, сука, тебя хочу. — Да ничего ты не хочешь. Ты просто как ребенок. Увидел, что другой мужик меня обхаживает, и теперь тебе тоже надо. Он снова сел на стол и захихикал, подталкивая Мирона коленом. — Это как когда ты купил «Панамеру», как у Тимарцева, а потом не ездил на ней, потому что боялся, что Навальный видео про тебя снимет. — Ездил я, не пизди, — пробормотал Мирон, хотя, строго говоря, доля правды в его словах была. — Подожди, а ты откуда знаешь? Мы тогда не встречались уже. Ты что, сталкерил меня? — Птичка напела, — уклончиво сказал Слава, отводя взгляд. Мирон взял его за руку, переплетая пальцы. — Ты ведь тоже меня хочешь. Ты же меня дразнишь, Слава. — Это виктимблейминг и харассмент, — голос у Славы был серьезный, но глаза веселые. Он легко мог бы оттолкнуть Мирона, встать и уйти, да просто попросить отвалить. Мирон отвалил бы, вот уж что-что, а сопротивление его никогда не заводило. Его заводила покорность, и Слава, который сейчас смотрел на него из-под ресниц, позволяя Мирону гладить его ладонь, прекрасно это знал. — Раньше ты это так не называл. — Раньше я слов таких не знал. — Это харассмент, если ты не можешь отказать, потому что боишься, — как всякий белый цисгендерный мужчина, Мирон очень хорошо разбирался в терминах новой этики. — А я тебя знаю, ты нихрена не боишься. — Не боюсь, — Слава засмеялся и наклонился к нему так близко, что они соприкоснулись лбами. — А отказать тебе все равно не могу. Каждый раз, когда ты оказываешься так близко, мне как будто снова двадцать лет. Как будто после тебя не было ничего. — Знаю, — Мирон потянулся к нему и поцеловал снова. В этот раз он ему ответил. — Слава, мой хороший. Ты мой самый близкий человек. Не только в этом сраном министерстве. В мире. — А ты — мой, — шепотом ответил Слава и собственнически прикусил его за нижнюю губу, но сразу же добавил с мукой в голосе: — Но мы уже все это проходили, Мирон. Это же не кончится ничем. — А мы не будем ничего начинать. Мы просто один последний разочек... — Мирон расстегнул ему воротник и прижался губами к подбородку. — Может, нам и не понравится вообще. Слава положил горячую ладонь ему на затылок и притянул ближе, вжимая его лицом в свою шею, показывая, куда целовать. — Перед Ромой неудобно, — без особенного раскаяния вздохнул он. — Вы же не встречаетесь. Вы с ним договаривались об эксклюзивности? — Да нет. — Ну вот и все. Значит, это не измена, — бодро заключил Мирон, расправляясь с остальными Славиными пуговицами. — Пиздец ты иезуит, — восхитился Слава. — Сразу видно, кто из нас министр. — Как сказал Игнатий Лойола, — Мирон воздел указательный палец к небу, — Не следует истощать себя бдениями, воздержанием и другими умерщвлениями, которые обычно вредят и мешают развиваться высшим добродетелям. — Аминь, — смиренно сказал Слава и раздвинул колени. — Послушай, — спросил Мирон между поцелуями, — у тебя с собой эта пробка? Слава помедлил несколько секунд, потом молча кивнул, спрыгнул со стола и начал рыться в ящиках. Он достал пробку, пульт и бутылочку смазки и выжидающе взглянул на Мирона. — Ты ее использовал? По назначению? — вкрадчиво спросил тот, подходя ближе и расстегивая молнию на Славиных брюках. Слава помотал головой и глухо сказал: — Нет, но... После того, как ты у меня ее увидел... Я представлял, как сижу на совещании, и ты догадываешься, что она у меня внутри. Он тяжело сглотнул и продолжил: — Говоришь, чтобы я остался, и наказываешь меня за то, какая я блядь. — Очень хорошо. А как я тебя наказываю? Он продолжал раздевать Славу: опустившись на колени, снял с него ботинки, стянул до щиколоток сначала брюки, потом — обтягивающие боксеры. — Заставляешь просить прощения на коленях, а потом трахаешь в рот, — голос у Славы был бесстрастный, но, когда Мирон задел его напряженный член резинкой трусов, он шумно втянул воздух через нос. — Отлично, — поощрительно сказал Мирон, целуя бледный живот и проводя пальцем по сбегающей вниз к паху блядской дорожке. Слава выступил из одежды и шире расставил ноги, пока Мирон смазывал игрушку. — Мне повернуться? — деловито предложил он. — Нет, — задумчиво сказал Мирон. — Стой так. Хочу видеть твое лицо. Слава улыбнулся, глядя на него сверху вниз, но тут же вздрогнул и закусил губу, когда Мирон начал вводить в него узкую, но длинную пробку. Когда она вошла до основания, он нажал кнопку на пульте и Слава сжал край столешницы так, что у него побелели костяшки. Мирон представил, что он сейчас ощущает — механизм в основании пробки непрерывно крутится, стимулируя его дырку, пока вибрирующий кончик давит на простату. Его собственный член уже стоял колом. Он выпрямился и взял Славу за подбородок, вынуждая смотреть себе в глаза. — Боже, ты такой красивый. Такой хороший. Так что же я с тобой сделаю, когда ты закончишь мне сосать? — Нагнешь меня над столом и выпорешь. — Ремнем? — он щелкнул пультом, переключаясь на следующую скорость. — Не знаю... может быть. Потом вынешь пробку... — Славино дыхание стало прерывистым. — Ну-у? — поощрительно сказал Мирон, гладя его по бедру. — Баранки гну, — неожиданно зло ответил тот, поднимая ресницы. — Ну в жопу меня выебешь. Ты думал, плоттвист какой-то будет? — Ты как со мной разговариваешь? — он шлепнул его по щеке: легко, не причиняя боли, только напоминая правила игры. — Придется и правда тебя наказать. Он обошел стол, сел в Славино кресло, расставил ноги и приглашающе похлопал себя по бедрам. Слава подошел, медленно, как во сне, и рухнул перед ним на колени, как подкошенный. Мирон запустил пальцы ему в волосы и надавил на затылок — слегка, оставляя ему свободу выбора. — А резинка? — очнувшись, спросил Слава. — У меня нет. У тебя есть? — досадливо ответил Мирон, и Слава покачал головой. — Ну, я чист. Ты, думаю, тоже. Ты же умный мальчик и никому не даешь без гондона, правда? Кроме меня. Последние слова он говорил уже Славе в губы, а потом поцеловал его, послушного, с потемневшими от возбуждения глазами. «Ах ты сука», пробормотал Слава, но это, видимо, было что-то вроде саморефлексии, потому что он наклонился, высвободил член Мирона из трусов и нежно сказал: — Ну привет. Соскучился по мне? — Соскучился, — ответил Мирон, но Слава отмахнулся: — Я не с тобой разговариваю. Подул на головку, провел кончиком языка сверху вниз, а потом взял член в рот до самого корня одним плавным, слитным движением. Несколько минут Мирон позволял ему делать то, что ему хотелось, но потом не выдержал, сжал пальцы в Славиных волосах и начал грубо толкаться. Тот закашлялся от неожиданности, но быстро расслабился, позволяя себя трахать. С членом Мирона во рту он выглядел просто фантастически, и Мирон почувствовал, что долго не выдержит. — Глотаешь? — спросил он, и Слава поднял на него глаза и молча качнул ресницами, но Мирон его понял. Притянул ближе, практически прижимаясь пахом к лицу и спустил ему в горло, пока Слава надрачивал собственный член. Кончив, он обессиленно ткнулся лбом Мирону в бедро. Волосы у него были мокрые от пота. — Ты как? — спросил Мирон, когда он со стоном встал, потянулся и вытер рот краем рубашки. — Хорошо, — протянул Слава. Взял со стола недопитую бутылку коньяка, сделал глоток и сморщил нос. — А где пульт от пробки? Мирон вынул коньяк у его из рук, отпил и только потом ответил: — Мы еще не закончили с твоей программой. Слава приподнял брови. — А ты сможешь еще-то, дед? Мы ж не в моих фантазиях, где тебе всегда 25. — Да что же с тобой сделать, чтобы ты перестал мне хамить, — задумчиво сказал Мирон. — Кляп тебе, что ли, вставить? А это идея. Он встал с кресла и поднял с пола Славины трусы. — Ты хоть отдохнуть не хочешь мне дать пару минут? — уже далеко не так нагло спросил Слава. — Вот с кляпом во рту и отдохнешь, — он скомкал ткань и взял Славу за подборок. Тот послушно открыл рот. — И я отдохну. Руки связывать не буду, если будет очень нужно — вынешь сам. Но если вынешь раньше времени — будешь наказан. Ты меня понял? Слава кивнул и, не дожидаясь команды, встал к нему спиной, опираясь на стол. Столешница была слишком низко, поэтому Мирон стукнул его ботинком по щиколотке, вынуждая расставить ноги шире и лечь на нее животом. Погладил худую бледную спину, поцеловал выступающий позвонок и сказал: — Если уж говорить о фантазиях, знаешь, что я вспоминаю? Как мы с тобой ехали в Питер. С нами кто-то был в купе, помнишь, но тебе так хотелось, что ты подставился мне в туалете. Даже до гостиницы не дотерпел. Слава не шевелился, но Мирон увидел, но на щеках у него расцветают красные пятна. Он размахнулся и шлепнул его по ягодице. — Твой любовник знает, какая ты давалка? Что бы он подумал, если бы увидел, что вместо того, чтобы ехать к нему, ты лежишь на столе... Удар. — С пробкой, которую он тебе подарил... Еще удар, в этот раз — по основанию пробки. Слава уронил голову на скрещенные руки и глухо застонал. Мирон успокаивающе погладил его пояснице перед тем, как шлепнуть еще раз, сильнее. — И ждешь, пока тебя трахнет твой босс. Тебя это заводит, Слава? Раньше, я помню, заводило. Он удовлетворенно оглядел результат своей работы. Славина круглая упругая задница порозовела от порки. Мирон почувствовал, что он уже снова готов, и просунул руку под Славин живот. — Видимо, заводит, — резюмировал он, гладя его привставший член. Пробка вышла из Славиной дырки с влажным, неприличным звуком. Мирон выдавил в него еще немного смазки — Слава дернулся от холода — размазал остатки по своему члену и толкнулся внутрь. Слава, несмотря на подготовку, был божественно узкий, как целочка, но Мирон знал, что ему так нравится. Трахать его стоя все-таки было неудобно, член постоянно выскальзывал, поэтому спустя несколько минут Мирон вынул и скомандовал: «На колени». Слава послушно рухнул на четвереньки, и Мирон устроился между его раздвинутых ног. Так было лучше, можно было трогать его чувствительные, как у девочки, соски и целовать между лопаток. — Хочу в тебя кончить, — прошептал Мирон ему на ухо, ускоряясь. Он уже сам плохо соображал, что говорит. — Хочу увидеть, как у тебя течет по ногам... Нет, лучше заткнуть тебя пробкой снова. Чтобы ты чувствовал ее всю дорогу домой и представлял, что я все еще тебя трахаю. Ты сможешь кончить еще раз? Не трогая себя? Зная, что таксист все слышит? Ты ведь не умеешь тихо. В подтверждение его словам Слава громко, протяжно застонал. Кляп выпал и Мирон зажал ему рот рукой, продолжая толкаться, быстро и сильно, почувствовал, как Слава сжимается на него члене, и это наконец толкнуло его через край. — Ну ты и свинья, — беззлобно сказал Слава, вытирая бумажной салфеткой сперму и смазку между ног. Свою угрозу с пробкой Мирон не исполнил, потому что подозревал, что Слава его убил бы. — Раньше тебе нравилось, — расстроился Мирон. Он лежал на ковре, не в силах даже застегнуться, и курил, стряхивая пепел в пустую бутылку. Слава натянул трусы (прямо на паху у него было мокрое пятно от слюны) и сел сверху, оседлав его бедра. — И сейчас нравится, — смилостивился он, вынимая сигарету у Мирона из рук и затягиваясь. — Сто лет так не кончал. — Даже с Худяковым? — немедленно спросил Мирон. Слава фыркнул и покачал головой. — Дурачок ты все-таки у меня. Да мы с ним и поебаться-то не успели. Так, в машине пообжимались. То одно, то другое все время. Я думал, может сегодня, но видишь... — Вы увидитесь завтра, — своим самым безразличным голосом сказал Мирон. Слава помолчал немного, а потом задумчиво ответил: — Ну, в общем, да. Синяков ты, правда, наоставлял на мне. Странный способ сказать «нет, не увидимся, потому что ты — любовь всей моей жизни», но энтузиазма в голосе нет, это уже неплохо, решил Мирон. Слава сделал еще одну затяжку, вернул ему сигарету и решительно встал. — Я поеду. Хочу поспать хотя бы часов шесть для разнообразия. И помыться... снаружи и изнутри. Ты идешь или так и заночуешь у меня на ковре? *** В понедельник Мирон пришел пораньше, надеясь выпить кофе в тишине перед утренней летучкой, но Слава уже ждал его в кабинете, загадочный и неумолимый, как смерть. — Комитет женщин и детей звонил, — мрачно сообщил он. — У них поменялась генеральная линия партии, они хотят сначала заехать к нам в офис, так что ждем их прямо после летучки. — Понял, — осторожно сказал Мирон, вглядываясь в его лицо. Глаза у него были усталые. — Ты чего такой смурной? Что-то еще случилось? Слава присел на край стола, поболтал ногами и с неохотой ответил: — Мы с Ромой расстались. И не принимай это на свой счет! — он погрозил Мирону пальцем. — Он в Китай уезжает на полгода. — Так он же только через месяц уезжает, — невинно заметил Мирон. Он с недавних пор пристально следил за жизнью Худякова в фейсбуке. — Долгие проводы — лишние слезы, — отрезал Слава и недобро прищурился. — А че ты довольный-то такой? Мне опять не с кем будет спать, я выгорю, нахуй, как сибирские леса, кто тогда работать будет? — Я тебе не дам выгореть, — сказал Мирон, кладя ладонь ему на колено, — буду... своевременно охлаждать твой пыл. Тот как будто вообще не почувствовал его прикосновения, задумавшись о чем-то и устремив взгляд поверх Мирона — то ли на портрет Самого, то ли куда-то в невидимые дали. — Охлаждать пыл, — задумчиво повторил он, постукивая себя пальцем по нижней губе, — пыл-пыл-пы-пы-пыл... О чем мне это напоминает? Обнадеженный тем, что Слава не сбросил его руку, Мирон погладил его по ноге и осторожно предложил: — Может, поужинаем сегодня вместе? Славины глаза вдруг стали круглыми, как у сыча. Он перевел взгляд на Мирона и прошипел: — Я тобой, блядь, сейчас поужинаю. Ты помнишь, что у нас в переговорке, блядь, символ плодородия в человеческий рост? А к нам через час приедет ревизор! — Блядь, — эхом откликнулся Мирон. Слава нажал кнопку на офисном телефоне, рявкнул Жене: «Светло ко мне, быстро», соскользнул до стола и в одно мгновение, как Флэш, оказался у двери. На пороге он притормозил, опираясь о косяк, и мрачно сказал: — Если я вообще, блядь, доживу до вечера, сводишь меня в «Пушкина». В качестве премии за ударную работу. — Я тебя понял, — улыбнулся Мирон. Слава не обернулся, но даже глядя ему в затылок, даже когда за ним уже закрылась дверь, Мирон знал, что он тоже улыбается.