Я ненавижу тебя

Сколько Осаму себя помнил, жизнь казалась ему скучной, нудной и не особо приятной штукой. Ты всегда что-то был должен, даже когда занимался хобби, казалось бы, для себя. Многие ожидали, что ты будешь в этом деле достигать успехов и тебе приходилось оправдывать чужие надежды и непрошенную веру. Осаму делать этого не любил, но был вынужден следовать общественному мнению. Всегда. Сколько себя помнил. Он никогда искренне не улыбался, ни с кем по-настоящему не дружил, и даже семьёй не дорожил. Дожить до 25 с таким мировоззрением было сложно. Но Дазай отличался невероятной "удачливостью" и из восьми попыток самоубийства ни одна не закончилась смертью. Да что уж там, даже серьёзных последствий как таковых не было, юноша имел только несколько шрамов на теле. Наверное, ему стоило бы не пытаться убить себя, а поиграть пару тройку раз в новомодную лотерею. Наверняка бы выиграл все ценные призы. Сегодня был один из таких вечеров, что бывают у каждого человека. Даже такого, как шатен. Юноша спокойно шёл по мощёной дороге, стуча каблуками уличных туфель по тротуару. Над головой изредка мелькали кусочки луны, что пряталась в смоге вечно работающих заводов. В голове было пусто, в кармане, к слову, тоже. Осаму знал, что завтра придет зарплата, которую он снова растянет до конца месяца, чтобы иметь возможность заходить почти каждый вечер в небольшой паб на соседней от работы улице, где мог хоть изредка с кем-то поговорить. О, да, как бы сильно Осаму не любил одиночество, оно приятным было возможным только в сравнении с общением. Шатен не мог наслаждаться тишиной архива, в котором работал, если не имел возможности разговаривать с людьми вообще. Дазаю нравилось ощущение одиночества в толпе. А без толпы это превращалось в вынужденную тишину и гнетущие мысли. Парень остановился, задумчиво смотря на мост перед собой. В такой поздний час кареты либо уже не ездили, либо выбирали места более освещённые и оживлённые. Мысли о жизни и одиночестве всегда вызывали у парня желание исчезнуть из этого, как ему казалось, скучного и очень предсказуемого мира, где места такому сломанному существу как он просто не было. Мост был высокий, речка всем хорошо известна своими водоворотами, а Дазай не умел плавать. Казалось бы, в этот раз все складывается максимально удобно для молодого японца. Осаму подошёл к кованым перилам, заглядывая через них и с интересом, наблюдая, как лунные блики вспыхивают на чёрной, как мазут, воде где-то под ним. Его словно что-то тянуло туда, в полную тьму под зеркальной поверхностью воды. Достойный конец для ничтожества на дне омерзительно-грязной городской речушки. В голове крутилась только одна дурацкая мысль. Не так давно он познакомился с иностранцем в пабе и неосмотрительно дал обещание, встретиться через несколько дней, чтобы посвятить вечер игре в шоги. Но, видимо, в этот раз Осаму снова не сдержит своё обещание, как это на него в принципе и похоже. За свою недолгую жизнь Дазай так часто давал обещания и так редко их выполнял, что на работе по этому поводу далеко не раз шутили коллеги. Юноша упирается в перила руками и свисает всё ниже, так, что уже не касается мысками ботинок земли. Ему не хватило бы смелости самому шагнуть вниз, но сорваться, не удержавшись было куда проще. Осаму ощутил, как руки задрожали, как наливаются свинцом усталости мышцы, не выдерживая дикий угол наклона, как сердце бешено забилось, в ногах появилась слабость от страха и предвкушения. Не привыкшие к тяжелой работе руки более не в состоянии выдерживать тяжесть тела японца и он ощущает, как соскальзывает вниз, словно мешок с некачественной картошкой. Глаза широко открыты, Осаму боится упустить хотя бы миг своей смерти, всё его существование вело к этому. Все двадцать пять лет он мечтал наконец-то избавить этот мир от своего существования, а себя от этой человеческой грязи. Но вместо свободного падения, парень ощущает дикую боль в боку, такую же он чувствовал, когда его сбила лошадь несколько лет назад. Но сегодня к ней прибавилось и сильнейшая, колющая боль на выдохе. Траектория падения меняется и он, с внутренним равнодушием замечает, что вместо последнего полёта вниз, его тело движется вдоль моста, в сторону столба неработающего фонаря. И полёт заканчивается именно там. Осаму врезается в многострадальный столб плечом и лопаткой, сипло выдыхая последний воздух из лёгких. Тело плохо переживает подобное приключение, и архивный библиотекарь сползает на грязную дорогу, слабо сотрясаясь от боли и пытаясь схватиться за бок, ибо болел он в разы больше, чем впечатанное в чугунный фонарь плечо. По ощущениям, его смело в сторону табуном жеребят, а то, что он смог от центра моста долететь сюда, заставляло Осаму усомниться в здравом уме, хоть не прекращающаяся боль в ребре при каждом вздохе, навязчиво заставляла уверовать в происходящее куда сильнее, чем все воскресные проводы пастора в бога. Юноша всё ещё не мог понять, что произошло, но звук тихих шагов со стороны моста заставил его вздрогнуть и поднять голову, щурясь. Его уже начинало мутить от боли, и всё перед глазами расплывалось, так что ничего толком рассмотреть не удалось, пока смутное пятно не подошло к последнему пятачку света перед Осаму. Дазай удивлённо засипел, узнавая в долговязой фигуре, что даже в такую тёплую погоду зябко куталась в длинную шубу из песца, недавнего знакомого по выпивке. Но разве такой тощий и бледный человек в состоянии кого-то толкнуть с подобной силой? А ни кареты, ни коня на мосту не было. Да, честно говоря, казалось бы, во всей округе остались только они вдвоем с этим иностранцем. Бледные губы его, на вид, ровесника, тронула леденящая кровь улыбка. Дазай невольно попытался отползти в сторону. Но сделал себе же хуже, тело даже попытку бегства выдержать уже не могло. Осталось от боли откинуться спиной на каменный постамент фонаря и, тяжело дыша, он так и полусидел, держась за бок и смотря, как иностранец неспешно приближается к нему, словно неотвратимый рок. Рот наполнила вязкая жидкость с тошнотворно-металлическим привкусом, и Дазай старательно сглотнул ее, но та вновь наполнила рот, будто хлестала откуда-то изнутри. Шатен осилил лишь пару глотков, но более не смог поглощать омерзительно-тёплую кровь и та потекла с уголка губ вниз по подбородку, пачкая белую ткань рубашки. Отстраненно от этой дикой ситуации, в голове мелькнула мысль, что начальник будет орать как припадочный, если выяснит, что Осаму опять испортил рабочую форму. Брюнет сел на корточки напротив Дазая и в темноте, которая окружала их, человек видел только горящие, совершенно не человеческие глаза, ярко-лилового, перетекающего в алые искры по всей радужке, цвета. Шатен тяжело дышал, уже не чувствуя онемевшие пальцы рук, а попытка подвинуться не увенчалась успехом, Осаму смог лишь повернуть голову чуть в бок и теперь мог наблюдать кусочки луны, что продолжали безучастно мелькать в рваном смоге. Он так мечтал умереть сегодня, так почему внутри скребется обида и желание сбежать? Откуда этот первобытный страх. - Прости, Осаму-кун, но я совершенно не умею спасать, – голос знакомого из бара оставался всё таким же мягким и бархатным, но в нём больше не ощущалось и толики эмоций. Словно говорящий был одним из многочисленных машин на заводе, не способных уставать или ошибаться. Осаму криво улыбнулся, уже не видя, как существо встаёт на колени и приближается к нему, так что тихий голос прямо над ухом заставил вздрогнуть умирающее тело в непонятном ужасе. - Тебе не стоило быть таким интересным при нашей первой встрече. Я бы прошел мимо, но твоя тоска в глазах так напомнила мне моё же отражение. И это разбудило во мне давно спящую жажду. Я так давно не ел. Я так давно не желал никого испить, - будто оправдываясь или, скорее, предвкушая, шептал хищник. Осаму скосил взгляд ослепших глаз, но так и не увидел, как красивое лицо брюнета исказилось, лишь ощутил это будто кожей. Человек ждал чего-то, но прикосновение к коже все равно испугало его, отвлекая от чувства, как шею охватил невообразимый жар на пару секунд, перетекающий в жуткий холод. Этот холод шёл от шеи вниз, скользя под кожей ледяной змеёй, проникая в каждую клеточку и медленно сковывая умирающее тело. По щеке Осаму скатилась слеза, первая за долгие годы. Он понимал, что жизнь покидает его и на её место приходит тишина и пустота. Разжав губы, Дазай тихо прошептал лишь одно слово, прежде чем огонёк тлеющий жизни окончательно затух в мертвых глазах, но это слово Фёдор Достоевский еще многие годы будет помнить. - Спасибо.