Чужая боль

Матвей постоянно приходит домой с синяками еще с самого ребячества. Хотя, собственно, синяками не ограничивается: то кровь из носа ни с того ни с сего пойдет, то фингал под глазом появится, то губа разбитая, то еще что-то. Самое интересное то, что Матвей в неприятности не вляпывается. Попросту не умеет. Эдакий мальчик-одуванчик, тише воды, ниже травы. Высокий, худой, нескладный. Пальцы длинные, тонкие. Глаза темно-карие, разрезом напоминающие оленьи отчего-то. И крупные растрепанные кудряшки. Вот и что с ним приключиться может? Нерадивый соулмейт, по всей видимости, то и дело вляпывается в какую-то драку. Или что там с ним происходит — в любом случае всё на Моте отражается. Таковы правила этого мира. Мама, и без того окружающая сына гиперопекой, теперь и вовсе запаниковала: не хватало еще, чтобы сын связался с какой-то девушкой легкого поведения или, упаси боже, будущим уголовником! А кто еще может с такой частотой в драки лезть? Ну уж нет, она его в четырех стенах запрёт, но убережёт от этой встречи. Лучше, наверное, никакой родственной души не иметь, чем такую вот. Мотя часто переживал: не уживётся, не уладится с такой вспыльчивой натурой, тем более, что сам он ранимый, закрытый. Другой абсолютно, в общем. И его это гнетёт. Хотя, в последнее время его гнетет абсолютно все. И мамина гиперопека, звонки, если он опаздывает на три минуты, нескончаемые морали и её любимое: «Я умру, а ты никогда себе этого не простишь». Классическая манипуляция. И постоянно накручивает (накручивает, накручивает, накручивает), словно считает, что так добьётся великих успехов в сфере воспитания. По факту же только загоняет сына во всё более и более жесткие рамки. Он не понимает, почему его даже частично не принимают, почему он доброго слова в свою сторону не слышит — одни упреки. В чем провинился, что сделал не так? Он же старается, полностью себя отдаёт, а в итоге всё не так. А соулмейт? Разве он его сам выбрал, разве он виноват? Нет, это где-то на небесах так распределили, решили, видимо, что так лучше, но ошиблись. Скучно будет такому человеку с правильным Матюшей, до тошноты правильным. Матвей — разочарование, ничтожество, весь в отца, слабак и дальше по пунктам. Он не выдерживает нарастающего давления со стороны матери, морщится от боли, когда на скуле появляется очередная ссадина и режет свою мягкую кожу канцелярским ножом. Пытается выместить все отчаяние и опустошенность, что испытывает, в боль физическую, а травм соулмейта для этого уже не хватает. Режет руки, ноги, и снова выступают алые капельки крови, снова он шипит, закусив губу, и наносит себе новые увечья, глотая слёзы. Мысленно просит прощения у родственной души, но вины особо не чувствует: вторая половинка ведь тоже не без греха, жизнь особо радостной не делает, если честно. Артёму постоянно прилетает в лицо от клиентов. Травматичная все же штука, эта психология. А провокативная и подавно. Вот сегодня у него под глазом очередной персональный фонарь. Жаль, что на электричестве сэкономить так не получится, иначе Стрелецкий мог бы за него не платить вообще — лицо ему разбивали с незавидной частотой. Потом, когда доходили до конца, конечно, извинялись и благодарили, но раны это не залечивало. Сам он мысленно сочувствовал своему соулмейту, который в полной мере испытывал на себе все эти сомнительные удовольствия. У него и самого, должно быть, в жизни все не так уж гладко — об этом свидетельствовали порезы, появляющиеся на коже Стрелецкого все чаще и чаще. Сколько раз он думал о нём, представлял себе этот образ этого парня или девушки? Сколько раз искал способы помочь ему — и не находил? *** «Ничего ты не можешь! И делать не хочешь! В точности как твой отец!» — очередная истерика матери. Матвей поначалу переносил все это болезненно до ужаса, даже плакал — так часто получал ни за что. Просто от дурного настроения. Может, он вообще тут ни при чем, а его маме на работе что-то не то сказали или в автобусе кто-то на ногу наступил, а он отдувается. Переговоры вести было так же бессмысленно, как и спорить. Нужно просто переждать, пока мама выплеснет всю злость и уйдёт, хлопнув дверью с такой силой, что аж стекла в окнах негодующе звенят. А потом пойти в ванную и оставить на коже новые линии, чертя их лезвием, словно выстраивая ровные шеренги солдат. Смотреть на выступающие капельки крови и кусать губы, чтобы не зашипеть и не издать лишнего звука от боли. Скоро отпустит. Всегда отпускало, когда он опирался спиной на холодную кафельную стену, причинял себе (и своему соулмейту) боль, чуть склонив вихрастую голову и часто-часто моргая, чувствуя, как жжет в глазах от навернувшихся слез. А потом выйдет, натягивая рукава растянутой домашней кофты чуть ли не до самых кончиков пальцев. Будто боится, что кто-то увидит. Хотя, на самом деле для матери это был бы лишь еще один повод закатить истерику. Когда они впервые пересекутся, станет понятно, что все эти бредни про «почувствовали свою половинку» — полнейшая чушь. Не почувствует Артём и когда Мотя притащится к нему на работу проситься — прогонит глазом не моргнув. Не хватало ему еще какого-то вихрастого мальчишки, маменькиного сынка. Будто своих проблем мало. А Матвей проведёт по коже канцелярским ножиком еще несколько раз. Ни на что он не годен. Права, наверное, была мама: никому он не нужен в этом мире. Даже соулмейт… ну вот встретятся они, и что с того? Что дальше? Влюбятся друг в друга с первого взгляда, как в дурацких подростковых книжонках? Даже иногда бывающий наивным Матюша в это не верил. Когда накладывал Ване (это ж надо суметь пробить бедренную артерию!) жгут, не думал ни о чём. Уже позже понял, что чёрт знает, как бы все закончилось, не окажись он рядом. А теперь мельтешит по больничному коридору, нервничает, наматывая круги. Сам себя бесит. А Стрелецкий впервые ловит себя на том, что не раздражён. Не злится на выскочившего из ниоткуда, как чёртик из табакерки, юношу. Смешной вон какой, нервный, растрепанный весь. Веселье начинается позже, когда приходит брат Вани и сначала грозится судом, а потом просто бьёт в нос (уже второй человек за день, вы там сговорились или что?). Если утром Мотя останавливал кровь наедине с собой, то сейчас схватился за нос, выругавшись, сначала сам не поняв, что происходит. Вот психолог дерётся с братом клиента, а вот стоит вихрастый юноша и в шоке смотрит на красную жидкость, которая осталась на его руке: по носу двинули порядочно. Доходит медленно, как до жирафа. Этого не может быть. Вот они уже вместе сидят на бордюре на улице и разговаривают. Яркими огоньками смеется ночная Москва. Артём показывает порезы на коже: точная копия Матюшиных. Сомнений не остаётся. — За что же ты себя так? — спрашивает. Юноша качает головой, мол, потом как-нибудь расскажу. И улыбается. И так тепло отчего-то внутри. И кажется, что больше никогда в жизни он не скользнёт лезвием по и без того испещренной шрамами коже. Всё будет хорошо.