Исповедь могильному камню

Поздний вечер вступал в свои права неуклонно и уверенно, окрашивая некогда чистое и голубое небо темными красками и грязными, большими облаками, а яблоко луны неуверенно бросало рассеянный свет на единственного посетителя кладбища. Холодный ветер с интересом кружился между иголок хвои, пробирался меж травы и игриво изучал детское, — на вид, не старше семи лет, — тело и ярко-фиолетовые волосы. Тишина прерывалась шорохом, который ветер создавал, и редким криком ворона где-то среди могильных камней. Мальчик, единственный посетитель кладбища в этот поздний час, спокойно сидел рядом с небольшой, детской могилой, на земле, справа от надгробия. И пускай ребенок не выглядел взрослым физически, было что-то старое в изумрудных глазах, устало прикрытых сейчас, в позе, выражающей тяжесть от прожитых годов, во вздохе, что отпускал последние силы. Человек, что уже тридцать лет несёт проклятое имя «Бессмертный Скалл», пришел на могилу своего шестилетнего крестника, позволив себе вновь погрузиться в воспоминания о прошлых днях, когда ему было восемнадцать, и он держал трехлетнего ребенка, восхищаясь то темнеющими, то светлеющими волосами и глазами. В воспоминания, где было живое тепло его наследника и наследия его семьи, где его тело было взрослым, и не было надгробного камня: «Тед Поттер-Люпин, хх.хх.1996-хх.хх.2002. Любимый сын, маленький Волчонок» — Хэй-я, Волчонок, — тихо прошептал Скалл, слегка усмехаясь. Улыбка была неправильной на детском лице, сломанной и усталой. Улыбкой человека, что потерял все, и не знает, что делать дальше. — Прости глупого папу, что не приходил уже двадцать восемь лет. Твой папа был занятым человеком, знаешь? Могильный камень оставался безмолвным, и Скалл опустил голову, зарываясь тонкими пальчиками в густые волосы чужеродного цвета, задевая цепочку, что шла от левого кончика накрашенных фиолетовым губ, к левому уху. Он сделал паузу, будто желая действительно услышать намек на знакомый детский голос, но ответ так и не последовал. Бессмертный Скалл ненавидел кладбища. — Я знаю, что это не правильно, милый, — тем не менее, мягко продолжил ребенок, открывая глаза. — И я знаю, что делал отвратительные вещи. Как давно было время, когда меня звали героем, и верили, что я всех спасу…? О, ты был бы так разочарован тем, чем я сейчас зарабатываю на жизнь… Бессмертный Скалл был самым слабым из семёрки Аркобалено, но наиболее сговорчивым. Он убивал тихо и без осечки, он мог украсть что угодно, совершить диверсию в любое время и любой семье или компании, сломать что-то важное… Продолжал быть частью сильнейших. О его бессмертии слагают легенды… Не только в мире магов, где его знают как «Гарри Джеймса Поттера, Мальчика-Который-Выжил и Парня-Который-Победил», но и в мире преступников, мафии, где он «Бессмертный Скалл». Не Бессмертный Герой. Бессмертный Мафиози. — Но, хэй! — наигранно-весело продолжает Скалл, нелепо взмахивая руками. — Сейчас я счастлив, да? Твоя смерть очень сильно ударила по мне. И мне правда жаль. Я так виноват, что это случилось с тобой. Если бы только я не принял тот заказ… Если бы я был умнее, если бы понял, что вновь стал игрушкой в руках кукловода, с его «Всеобщим Благом»… Никто из Аркобалено не понимал, почему Скалл так ненавидел Луче и Шахматноголового. Больше, чем кто либо из них. Для всех Скалл был избалованным гражданским, шестеркой и лакеем, никто не думал, что у юноши могут быть потери больше, чем у других. Луче всегда стыдливо отводила взгляд от изумрудных глаз потерявшего ребенка отца, заключённого в тело младенца, который не убил ее только из-за беременности. Гарри Поттер из-за проклятия потерял сына. Аркобалено не могут иметь детей. — Мне так жаль, Тедди… Гарри Поттер не знал ничего, кроме потери, до восемнадцати лет. Сначала родители. Потом, в семье Дурсль — свобода слова, выбора, возможности, действия… Жизни. В одиннадцать лет — потерял невинность, став убийцей, пускай в самозащите. В двенадцать — веру в людей. В тринадцать — веру в авторитеты. В четырнадцать — во взрослых. Пятнадцать — в помощь. Шестнадцать — в собственное будущее. В семнадцатый год… Он потерял жизнь и всех, кто был сколь угодно ему дорог. Друзья не заменят теплых улыбок и тепла в карих глазах. Задорный смех и любовь в голубых. В восемнадцать Гарри впервые приобрел нечто невероятное — крестника, который стал сыном. Тед «Тедди» Люпин. Маленький метаморф, счастливые улыбки, изумрудные глаза и вера, что папа может все. И Гарри делал все. В девятнадцать Гарри уже знал о бессмертии, и увлекался гонками, после чего заинтересовал своей персоной мафию. В двадцать два года Гарри Поттер умирает вместе с сыном, которого съедает странное и чужое проклятие, и Скалл становится пустым лакеем, не знающим, что ему делать. Пустая кукла, без семьи. — Но, милый, сейчас я не проклят, да? — спрашивает он, и достает из кармана, зачарованного, бутылку колы. Тедди никогда не любил запах алкоголя. Скалл убежденный трезвенник, и даже Реборн не сумел споить его даже раз. — Твоего папу спасли. Такой милый и невинный мальчик — Савада Тсунаеши. Он будущий дон Королевской Мафиозной Семьи, Вонгола. Это почти как быть Лордом Гриффиндором — почет и все такое, — неловко объясняет бессмертный, задумчиво кивая. — Я думаю… Если бы ты вырос, ты был бы похож на него. Милый, мягкий, готовый на все ради семьи. Ты был бы таким, и даже лучше… Если бы я не… «… потерял тебя, как и всех остальных». Савада Тсунаеши удивительный мальчик. Скалл смотрит на него, — пушистые каштановые волосы, большие карамельные глаза, горящие решительно янтарём, обманчиво слабое тело, — и видит молодого Гарри Поттера, — взъерошенные черные волосы, слабое избитое годами тело, ярко-зеленые глаза, горящие Авадой, когда он творит волшебство, — готового сражаться за всех и умереть за других. Только Гарри Поттера подталкивали к смерти собственные друзья и наставник. Саваду Тсунаеши каждый раз отговаривают и удерживают Хранители и репетитор. — Саваде повезло, да… Не то, что он влез мафию по семейным связям, конечно, но из-за старта — Реборн не даст ему умереть. Ты помнишь Реборна? Я рассказывал о нем, тогда, когда… — «… когда ты был жив». — Я рассказывал тебе о нем. Помнишь? Черные бакенбарды, хамелеон, кофе и плохой характер. Он бы тебе понравился — ты всегда любил таких. Помнишь, ты ещё отказывался отпускать Малфоя? Сейчас почти такой же, только стал немного мягче, пустил в сердце собственного ученика… Да… Скалл помнит их первое знакомство. Ему двадцать лет, он не знает ни о пламени, ни о мафии, все вокруг опасные — и он вел себя как круглый идиот. Реборн был тем, кто первый выстрелил в него, и в дальнейшем издевался над ним — не на миссиях, конечно. Реборн выглядит, как ублюдок, и ведёт себя так же, но он видит в Скалле свою собственность, и по своему защищал лакея. И первые разы, когда Скалл подставлялся под пули, взрывчатку, пламя и остальное, шипел и ругался больше всех, не признавая, что пугался. Лечил. … так и не сумел понять, почему Скалл неожиданно стал пустым в двадцать два. Стал ненавидящим, в отношении любимой солнцем Луче. Стал… Облаком внутри, а не снаружи. — Тебе бы большинство из них понравились. Фонг, потому что, ну, это Фонг, детка, кому он не нравится? — зеленоглазый рассмеялся ломким смехом, поправляя защитный мотоциклетный костюм на теле. — И Верде, ты ведь любил знания, как… Как твой биологический отец. Как Ремус, да. О, и конечно, ты бы полюбил Колонелло! — последнее звучало жалко. — Вы были бы как два активных снаряда… Туда-сюда, туда-сюда… Фонг был самым добрым. Угощал шоколадом, объяснял, пытался по-своему защищать. Верде был учёным, и в Скалле его интересовала только возможность не умирать. Колонелло вел себя, как Реборн, но умел успокоить… И после двух лет знакомства, когда он был живым, был Гарри-Скаллом, был отцом-мафиози, он помнит их непонимание, почему вдруг яркий и активный гражданский стал отталкивать их всех. Далеко. Отойдите. Я занят. Отойдите от меня. Я не лабораторная крыса. Не бей меня. Оставьте меня в покое. — И Вайпер… Ах, он стал Маммоном. И теперь с Варией, они очень опасные ребята, Волчонок. Но он все ещё искусен в иллюзиях. Они никогда не были близки. И Маммон, — как тот, кто всегда проверяет, все ли они являются собой, нет ли шпионов или предателей, — первый и единственный, кто узнает о том, что Скалл — был отцом. Обычное рутинное сканирование, слишком усталый Скалл не удержал защиту на разуме, и… … маленькие ручки тянутся к тебе, изумрудные глаза счастливо смотрят прямо в глаза, темные волосы становятся рыжими, счастливый крик: «Папа!». … маленькая бледная ручка в ещё меньшей ладони, серые почти мертвые глаза, седые слабые волосы, тихий писк медицинского оборудования и угасающий шепот: «Папочка, мне так больно». … небольшой надгробный камень, большое количество друзей, репортёры, надпись: «Тед Поттер-Люпин, хх.хх.1996-хх.хх.2002. Любимый сын, маленький Волчонок». … глубокие голубые глаза, беременная женщина, Небо, насильно заключившее связь: «У Аркобалено не может быть детей. Мне так жаль…». Скалл проснулся в своей комнате. На комоде был остывший шоколад и записка с коротким «Сожалею», исключительным почерком Маммона, и неловкость рядом друг с другом. Маммон никогда никому не говорил, носил чужую тайну годами. — Я многое должен тебе рассказать, правда, милый? — Скалл крутит между рук бутылку газировки, замолкая, слушая щебет каких-то букашек в траве. Он кивает сам себе, продолжая. — Я не приходил в волшебный мир. Я… Мне нечего там делать без тебя, понимаешь? Твоя тетушка Гермиона и дядя Рон… Я им не нужен там. Я разделил все деньги между всеми Уизли и Малфоями. Несмотря на солидное количество людей, вышла хорошая сумма. Я такую зарабатываю за месяц беспрерывных работ, ха-ха… Я… Мне так стыдно, Волчонок, — первые капли слез стали скатывался по заклеенным пластырями щекам. — Я убивал. Я убил так много людей за какие-то деньги. Мужчины, женщины, старики, беременные, и… Я убивал детей. Мне так жаль, я правда… Я стал таким ублюдком, милый… — он закрыл глаза руками, опуская голову. — Я стольких убил. Пытал. Уничтожал целые семьи, и… О Господи… Он делал все это. Бывший герой. Нынешний убийца. Мафиози. Бессмертный… — Меня так давно не звали по имени, — тихо прошептал Скалл, и отвёл руки от лица. Мокрые от слез щеки, с красными глазами, он больно улыбнулся, поглаживая холодное надгробие. — Так давно не звали отцом… Не «папа», не «Гарри», а только… Только глупое «Скалл»… — он тяжело вздохнул, будто комок слез не давал свободы. — Я останусь с тобой на эту ночь, и расскажу… Так много, как могу. О Италии. О Африке. Австралии. Аркобалено. Десятом поколении… Я останусь сегодня с тобой, хорошо? * _ — _ * Аркобалено были группой, которую насильно связали друг с другом, прокляли и сделали слишком публичными личностями. Монстрами в телах младенцев. И пускай каждый ненавидел друг друга с самого начала, они смирились и приняли друг друга, стали Семьёй, и Ария, дочь Луче, стала их небом. А после нее — Юни… И когда проклятие было снято два года назад, они не разорвали связи. Слишком привычные и правильные. Каждый из них хранил что-то в душе, и единственным, кто знал больше всех, и потому молчал — был Маммон, ныне известный как «Вайпер, Туман Варии». Поэтому, когда Скалл не пришел на собрание, проигнорировал сообщения, звонки, и другие способы связи, Аркобалено уставились на Вайпера. Здесь стоит сказать, что Аркобалено не были глупцами. Глупые долго не живут в мире мафии, а потому они прекрасно видели, что с облаком что-то было не так, но… Каждый сбрасывал это на что-то своё. Изначально, все они считали Скалла просто по ошибке обладающим сильным пламенем облака гражданским, которого нужно защищать. Он был определено обернутым пламенем, и его территориальный инстинкт облака был замкнут на каком-то человеке. Все они считали, что это какое-то небо, о котором никто не знает — это объясняло отсутствие реакции на Луче, чистое и сильное небо. Поэтому, когда после проклятия была заключена насильственная связь, они решили, что связь с бывшим небом была разорвана, и это не было так ужасно, как вел себя Скалл. Его небо предположительно было все ещё живым. Он мог находится с ним, игнорируя Луче. Да, недолюбливать, но ненавидеть…? Это было глупо. Другого объяснения они представить не могли. — Я пойду за ним, — недовольно пробормотал Вайпер, смотря что-то на своей карте, после использования своего тумана для поиска. — Зачем, кора? — не понял Колонелло, пораженно моргнув. Реборн чуть нахмурился, опуская на глаза поля черной федоры, но также не понимая — Вайпер никогда не делал ничего бесплатно. — Мы сами приведем его. — Вы не можете, — легко отверг Вайпер, поджимая губы. — Почему? — спросил Фонг. Он не был близок со Скаллом — как и каждый из них — но был бы не против путешествия в поисках. Это было интересно. — Потому что он там, где вам быть не стоит, — бывший Маммон фыркнул, сильнее кутаясь в плащ, и поднимаясь со своего места. — Нет уж, — решительно произнес Реборн. — За шестеркой мы идём все. * _ — _ * - … и я умер. Правда умер, милый, представляешь? — Скалл глухо рассмеялся, прикрывая глаза. — Бьякуран, будь он не ладен, сделал то, что мечтали сделать миллионы до него. Убил меня. Скалл не знал, сколько он сидит на кладбище. Он только знал, что солнце вновь взошло, и был не в курсе, что здесь уже второй день. Магия держала его чистым, а в карманах всегды было много воды и еды, поэтому он просто лежал рядом с надгробием сына, и говорил-говорил-говорил… — Вряд ли мы встретились после этого, знаешь? — задумчиво спросил Скалл, ничего не замечая. Лежа с закрытыми глазами, воображая, что его сын сидит рядом с ним, слушает ломкий голос крестного отца, смеётся или осуждающе качает головок — живой… — Ты умер ребенком. Все ещё из-за меня, из-за проклятия, из-за Луче… Много виноватых, на самом деле. Ты умер маленьким и добрым, бесконечно прекрасным сыном — ты наверняка попал в рай, — недалеко раздались тихие шаги, но Скалл не обращал внимания — мало ли на кладбище посетителей? А здесь только он и его сын. — Такой ублюдок как я, попал бы в ад первым рейсом. За всех убитых. Даже после смерти я бы не увидел тебя, мой ребенок, Ремуса, Сириуса, родителей… Ах, даже в этом твой отец бесполезен. Раздался вздох, будто двойной — Скалла и кого-то ещё. Он открыл глаза, бросив взгляд за спину, фиксируя пустоту. И правда — здесь никого, кроме него, не было. Только он, надгробие его сына, ворон где-то далеко и шорохи ветра. Только он и его голос. Не ребенок. Только голос и воспоминания. — Но, хэй, Савада все исправил. Савада и правда герой. Иногда я завидую ему — у меня никогда не было собственного Реборна, который бы учил меня быть сильным и как спасти всех. Может, тогда твои биологические родители были бы живы, и я был бы просто любимым крёстным. Это эгоистично, — он хмыкнул, садясь нормально. — Я был счастлив быть твоим отцом. Ты был всем моим миром. После всех этих смертей, после той гражданской войны, ты был единственным светом в моей жизни, Волчонок. И я так позорно потерял тебя, из-за интереса к мафии… Да-да, мне стоит прекратить это самокопание. Ребенок, ты слишком наглый, прямо как дядя Драко или Реборн. Я думаю, ты правда бы обожал Реборна. Этот… Я не матерюсь, слышишь? Этот парень тоже был бы без ума от тебя. Он все ещё мастер маскировки, и твое умение менять цвет и форму привело бы его в восторг. А твое шило в одном месте и желание что-то чудить, покорило бы Колонелло. Это были бы твои самые любимые дяди. И Фонг. Я уже говорил, что нельзя не любить Фонга? И Верде бы сделал все, чтобы заинтересовать тебя исследованиями твоего феномена, а Маммон… Этот парень бы всегда ворчал, но создавал все, что ты бы желал. И Юни бы была твоей любимой племянницей. Ты бы любил ее. О, Боги, даже я люблю ее — конечно ты бы любил ее. Запала тишина. Скалл молчал, смотря на надгробие — молчало кладбище, без единого шороха. Монологи Скалла, казалось очаровывали все вокруг. И вряд ли пятеро мафиози, что искусно спрятались среди деревьев и надгробий, когда-то рассказали бы о том, что ощущали в момент, когда Скалл так уверенно говорил о том, что они бы полюбили… Святая Мария — ребенка Скалла. У взбалмошенного, активного, яркого, безнадёжного, пустого Скалла, что подставлялся под все удары, был ребенок. Неожиданно вспоминались до того глупые слова Луче — «У Аркобалено нет детей». Ведь они были уверены, что это так — ни у кого не было детей, и быть из-за тела не могло. Но теперь… У Скалла был ребенок. «Был» — потому что он умер, и сейчас Скалл, всегда слишком яркий, был тусклым, как в первые годы проклятия, и говорил не так быстро и эмоционально, как всегда. — Я правда сожалею. Я не приходил сюда так долго. И ты никогда не дождешься меня в раю — мой послужной список не даст мне попасть к тебе. Но ты с родителями. С семьёй, если точнее. В тепле и любви… — он неожиданно замолчал, и приложил руку ко лбу. — Меня наверное ищут, знаешь. Аркобалено. Я все ещё самый слабый, но я люблю их. Не как тебя — ты был вне конкуренции, Волчонок, любимее всех, но… Они те, кто прожили со мной дольше всех. Стали самыми близкими. Не бросали меня в огонь, как тетя Гермиона, но лечили мои раны. Они все ещё семья… — он широко зевнул, бросив взгляд на солнце в небе. — Они наверное ищут меня. Я не думал… Я не думал, что приду сюда. Я слишком сильно хотел, чтобы твоего надгробия не было здесь, чтобы это было глупым сном длиною в годы, где единственным светлым пятном были Аркобалено. И если… Если я сейчас усну, и проснусь там, я бы разыскал их. Если это не принесет им проблем. Да… Я посплю здесь, рядом с тобой, в последний раз, хорошо, ребенок? Спустя некоторое время, когда Скалл уснет, сильнейшие мафиози выйдут из укрытий, чтобы найти спящее усталое семилетнее тело облака, и надгробие с именем Теда Люпина, умершего в шесть лет, в год, когда были прокляты Аркобалено.