***
Тишина подземелья давит, как тяжёлое одеяло, когда болен. Душно — то ли из-за чадящего факела, оставляющего жирные пятна копоти на потолке, то ли из-за того, сколько узкими были проходы и низкими — потолки. Дариуну часто приходится пригибаться, и он идёт медленно. Арслан прислушивается, замедляет шаг у каждой двери, заглядывает внутрь. Никого. Чем ниже они спускаются, тем больше он хмурится: похоже, пленных убивали, а не запирали, здесь никого нет. Однако последняя дверь закрыта. Они переглядываются, и Дариун закрепляет факел на стене, освобождая руки. От нетерпения немного подрагивают пальцы. Арслан смотрит, как Дариун ищет нужный ключ, как он с усилием поворачивает его, как тянет на себя тяжёлую дверь — и жестом приказывает остановиться. Кто бы там ни был — он сам должен его увидеть. Дариун хмурится, но пропускает внутрь. Арслан переступает порог и оглядывается. На чужое движение он реагирует быстрее, чем успевает подумать. Увернуться, выхватить меч, как учили, ударить — и в последний момент повернуть руку, остановиться, оставляя лишь царапину на чужой спине, а не рану. Перевести дыхание. Запястье, где всё ещё виден старый шрам, немного ноет. Арслан прячет меч в ножны, разминает руку, хмурится. — Всё в порядке, Дариун, — громко сообщает он, глядя на пленника. Тот, от удара рухнувший на колени, вздрагивает, едва услышав имя. Медленно, неуверенно приподнимается, оборачивается. Блеснувшая в полумраке маска, острый внимательный взгляд, странное выражение лица — легко угадываемые боль и ярость. Почти оскал. — Это ты… Молчание. Сколько ненависти в этом взгляде… Пленник опускает голову, глухо кашляет, прижимая левую руку к груди, и никак не может перестать. Его душит кашель. Арслан малодушно отводит взгляд, касается стены кончиками пальцев. Грубый тёмный камень вытягивает тепло. На полу нет никакой подстилки, от дыры в дальнем углу тянет холодом. Пленник обнажён и мелко дрожит, хотя и пытается это скрыть. На его светлой коже даже в полумраке чётко выделяются тёмные пятна и полосы — следы от едва заживших ран и, похоже, ожогов. Ещё одну сейчас нанёс он сам. Благоразумнее всего было бы добить, одним ударом. Может, стоило бы дать выбор, предложив смерть или новый плен — однако в любом из этих решений есть ошибка. Желание поступить так, как кажется верным, сильнее любых доводов, сильнее благоразумия. Арслан ловит чужой взгляд — и более не сомневается. — Как долго ты здесь?.. — спрашивает он, касаясь застёжки своего плаща и качает головой. Нет, так не пойдёт. Хирмес куда более рослый, так ему не прикрыться, не согреться. Пленник не отвечает, но и не пытается напасть снова. Не двигается, только смотрит — как тигр в клетке. Пойманный как лазутчик Джасвант смотрел так же. — Дай мне свой плащ, Дариун, — требует Арслан. — Ваше величество? — он, не раздумывая, подчиняется и, повинуясь жесту, останавливается. — Не заходи, — Арслан бросает быстрый взгляд через плечо: Хирмес отвернулся, прикрыл лицо рукой. Не хочет, чтобы его видели таким? Что ж, можно не ранить чужую гордость ещё больше. Забрав ещё тёплый плащ, он подходит ближе, накидывает его на напряжённые плечи. За чужой усмешкой видятся страх и недоумение. Попытка их скрыть — хороший знак. — Мне не нравится, что кто-то позволил себе так обойтись с принцем Парса, — сообщает Арслан, интонацией выделяя титул, и протягивает руку, помогая подняться — вынуждая принять помощь. Хирмес не рискует отказаться. Он нетвёрдо стоит на ногах, приходится даже позволить опереться — и это тяжело. Его правая рука висит плетью, пальцы левой кажутся неловкими и неумелыми. Он долго возится с застежкой. Переступив порог, Хирмес замирает. Арслан тянет дальше — он не делает ни шага и мелко дрожит. Дариун качает головой и с факелом в руке подходит ближе. Пленник отшатывается, вжимается в стену. — Не надо, — едва слышно шепчет Хирмес. Его трясёт, губы из-за клочками отросшей тёмной бороды кажутся совсем белыми. Он задыхается. — Не надо… Арслан смотрит на Дариуна — тот пожимает плечами — и озирается. Неровные, грубо обтёсанные камни стены, низкий тёмный потолок, чадящий факел, прыгающие чёрные тени, коридор, плавно уходящий вверх, к лестнице, массивные двери… Факел! Он зябко ёжится, вспоминая и не желая помнить. Угрозы, обещание искалечить, собственная беззащитность — и собственная растерянность: «Ты боишься … огня?» Привстав, оперевшись на чужое плечо, вынуждая склониться, он касается прохладной серебристой маски, закрывает ладонью глаза. Так ведь легче, если не видеть? — Дыши, — ровный спокойный голос, почти приказ. — Дыши. И закрой глаза. Обещаю, огонь не коснётся тебя. Хирмес будто не слышит его. Арслан повторяет эти слова, снова и снова, негромко, с одной и той же спокойной интонацией. Уловив наконец движение, он медленно убирает руку и отводит взгляд. Прислушивается к чужому дыханию, которое всё тише. Проходит время. Хирмес делает шаг. Арслан чуть улыбается, забирает факел и идёт вперёд. Большую часть пути наверх Дариун тащит его — до ближайшей комнаты, где есть кровать. Совсем не случайно, что она рядом с покоями самого Арслана. На постель Хирмес падает. Дариун, повинуясь жесту, уходит, закрыв за собой дверь. Арслан сидит поодаль, по правую руку от него, и терпеливо ждёт, разглядывая. При неярком уже солнечном свете заметнее, насколько Хирмес измучен. Похоже, та попытка напасть была скорее из отчаяния: не с его силами возможно навредить. Наверное, он рассчитывал, что его добьют. — Зачем? — он и говорит с трудом, его не узнать по голосу. Стоило бы сначала дать воды, а потом уже вести беседу — но из его рук чашу с водой Хирмес не примет. — Мне не нравится, что кто-то позволил себе так обойтись с принцем Парса, — Арслан повторяет своё объяснение с лёгкой улыбкой, точно так же подчёркивая титул, смотрит в лицо, — так что мои люди помогут тебе. Хирмес вскидывается и резко замирает, поддерживая правую руку. Стоит попросить Фарангиз посмотреть, что с ним… — Позже, когда приведёшь себя в порядок, обсудим, что будет дальше. Но пока что я не хочу ни убивать тебя, ни калечить. — Если ты думаешь, что я так легко забуду… — его хриплый низкий голос звучит угрожающе даже сейчас, когда, должно быть, каждое слово царапает горло. Арслан качает головой. — Если ты — действительно сын Озроеса, то ты ничего не сделаешь человеку, спасшему твою жизнь. Он выходит из комнаты, не оборачиваясь, и закрывает за собой дверь.***
Мягкая просьба Арслана не вызывает у Фарангиз ни удивления, ни неприятия. Таково его желание — и она приложит все силы, чтобы его выполнить. Фарангиз переступает порог комнаты, держа в руках чашу с водой. Она смотрит и видит перед собой не грозного воина — истощённого, измученного человека. Слабого. То, как он держится, как оберегает правую руку, как хмурится — будто бы за маской это нельзя увидеть, как прикусывает губу — его выдаёт. Если он и хочет жалости — её он не дождётся. — Выпей, — её голос столь же холоден, как и её взгляд. Хирмес даже не пытается спорить, держит чашу левой рукой, жадно пьёт — как будто давно мучим жаждой. Фарангиз неторопливо спутывает чёрный шёлк волос лентой — прежде чем заняться пленником. Он молчит. Тогда, когда она промывает его раны, когда тщательно обрабатывает их травяной мазью, когда забинтовывает. Даже тогда, когда она медленно и осторожно ощупывает его правую руку, Хирмес только жмурится и до крови прокусывает губу. Она замечает это. — Можешь ли ты двигать пальцами? — в её холодном голосе нет ни жалости, ни сочувствия. — Да, но мне больно это делать, — он признаётся неожиданно легко. — Значит, потом ты сможешь держать меч, — удовлетворенно сообщает она. — Но пока не смей напрягать руку, побереги её. Хирмес склоняет голову. Для Фарангиз такое послушание выглядит странно. От него она ожидала бы попыток напасть, попыток ударить хотя бы словами. Хоть какой-то реакции, когда она туго стягивала повязкой его руку. Следует ли такую покорность объяснять только его состоянием? По крайней мере, так легче выполнить желание Арслана. Он стаскивает маску, выпутывает, дёргая, её завязки из волос: это неудобно делать одной рукой. Роняет рядом рядом с собой, прикрывает глаза. Его лицо притягивает взгляд, и Фарангиз смотрит, поражённая контрастом: слева — чистая бледная кожа, справа — воспалившаяся, где бугрятся шрамы от старых ожогов… Его можно было бы назвать красивым, но Фарангиз думает скорее о том, насколько досаждает боль. — У меня пока нет нужных трав, — взгляд она так и не отводит. — Но могу попробовать хоть что-то с этим сделать позже. Он кивает. Фарангиз отмечает, что радужка и зрачок правого глаза будто затянуты тонкой белёсой плёнкой, и отходит. Хирмес следит за ней, не отводит взгляд. — Я хочу знать, зачем тебе нужен трон Парса, — говорит Фарангиз, протягивая, как награду, чашу с чуть тёплым травяным настоем и кусок лепешки: он слишком истощён, чтобы дать ему что-то иное. Её взгляд становится мягче — самую малость. — Он мой по праву, — Хирмес не смотрит на неё: ему неудобно пользоваться только левой рукой, и это требует всего его внимания. — Это не ответ. Зачем тебе власть над нашей страной? — не отвлекаясь от разговора, она уже возится с травами. Ей не нравится его кашель; не так-то просто будет вылечить — но такова воля его величества. Хирмес некоторое время молчит, но не может — или не находит нужным — сдерживаться. В его взгляде ярость, он чуть ли не рычит: — Она моя по праву рождения. Андрагорас обманом захватил её. Ваш, — он морщится, как от зубной боли, — принц не достоин править. Фарангиз хмурится, размочаливает ломкие стебли, кидает их в воду. Маслянистый сок пахнет свежо и пряно. — Я всё ещё не получила ответ. Зачем ты хочешь править Парсом? Что ты хочешь сделать, чего иначе добиться невозможно? Он не отвечает, обессиленный. Фарангиз, закончив с травами, забирает у него чашу. — Поймёшь — ответишь. Ложись. Лёгкий толчок в грудь — туда, где, как она знает, нет ни синяков, ни ожогов, ни ран — и она уходит вглубь комнаты. Усаживается на пол, возится со стрелами, прислушивается: Хирмес долго не может уснуть, но почти не двигается. Дышит тяжело, и едва успевает задремать — его будит кашель. После нескольких десятков стрел она оглядывается: пленник напряжён, его дыхание сбивается, кажется, будто силится что-то сказать — но не может. Фарангиз неслышно подходит ближе, прислушивается к дыханию, всматривается — снится дурное, очень. Она касается его плеча, тормошит — он просыпается медленно, выкарабкивается из тяжёлого сна. Волосы мокрые, липнут — а кожа прохладная. — Проснулся… Он смотрит на неё, хмурится, трёт лоб подрагивающими пальцами. Фарангиз приподнимает масляную лампу, проверяя, не сбились ли повязки — и Хирмес застывает, вжавшись в постель, в его взгляде ужас. Фарангиз не понимает, что его так напугало, да и не хочет понимать. Это неважно. Оставив лампу рядом с его постелью, она отходит, чтобы налить воды. Придерживает измочаленные стебли, не позволяя им упасть в чашу, принюхивается: пахнет правильно, так, как надо. — Выпей, — говорит она, присев на край его постели, и её тень прячет свет. Хирмес отворачивается, но заставляет себя сесть. Он двигается вяло и медленно, взгляд его мутный. Он долго смотрит на чашу, соображая, что от него хочет жрица, затем всё же пьет и морщится. Фарангиз прячет едва заметную улыбку: от горечи лекарства, она знает, кажется, будто все волосы на теле встают дыбом. — После этого ты будешь спать спокойно, — добавляет она. Он не верит. Но после того, как она забирает у него чашу и уносит свечу, после десятой стрелы, после её негромкой песни-молитвы Хирмес действительно засыпает.***
Поздно ночью, когда покончено со всеми делами, Арслан идёт по тёмному коридору. В комнату он заходит последним и усаживается на своё место. Прикрывает глаза — ненадолго, всего на мгновенье, и выпрямляется. Ещё не время для отдыха. — Ты решил пригреть змею, — Гив сидит на окне и смотрит почти весело. — Это не тот человек, что станет тебя благодарить. Его серёжка-лапка раскачивается, то прячась за прядями волос, то вновь показываясь — и Арслан заставляет себя отвести взгляд, повернуть голову на голос. — Он попытается убить тебя при первой же возможности. Нарсас сидит совсем рядом. Резкие тени на его лице делают его задумчивость более походящей на тревогу. — Пока что он не может это сделать, — Арслан натянуто улыбается и честно признаётся: — Я не хочу его смерти. — Действительно? — с ухмылкой интересуется Гив, растягивая слова. — Ты в самом деле не хочешь мстить за смерть своего отца, пусть и приёмного? Не хочешь мстить за смерть матери? Должно быть, это разочаровывает. Арслан поднимает ладонь, не желая слушать разглагольствования о её красоте: — Не хочу, — он хмурится, страшась уловить осуждение. — С меня довольно. Озроес, мой отец, моя мать… Я должен быть тем, кто это остановит. Он — мой единственный родственник, и, в отличие от меня, по крови принадлежит к династии Парса. Повисшее неловкое молчание давит. Даже здесь, в их узком кругу, об этом говорили лишь единожды — делая выбор, кому служить. — Если он попытается меня убить, действительно попытается — я отвечу тем же. Это вы хотите услышать? — он делает паузу. — Я поступаю так не из жалости — это моё обдуманное взвешенное решение. Он будет полезен, если перейдёт на нашу сторону. Дариун, сидящий по правую руку, качает головой: — Не думаю, что он так поступит. Но раз такова твоя воля — мы поможем. Как и всегда. Оставшееся время они обсуждают, что делать, и только далеко за полночь Арслан может позволить себе отдых. Ему ничего не снится.