жантильность

       Подушечки пальцев мелодично стучат по лакированной поверхности стола цвета махагони, наращивают темп, замедляются, останавливаются, поднимаются и опускаются. Глаза цвета мокрого тропического леса внимательно изучают строчки рукописи, щурятся, расширяются, закатываются. Обнаженный торс демонстрирует вздымающуюся грудь — дыхание ровное, изредка — прерывистое и взбаламошное.        Я слежу за ним поверх страниц помятой газеты недельной давности, переводя взгляд с краха очередного застройщика, на истинное немое кино. Он молчит, лишая всего мира и меня, в частности, басовитого, прокуренного с характерной хрипотцой голоса. Взгляд скользит по широкой, черной резинке белья, по накачанным бедрам, по узким щиколоткам с выпирающими косточкам, по вылепленным божественным скульптором стопам. Оттенок кожи неотбеленного льна сияет в свете настольной лампы, направленной на лицо — впалые щеки разрисованы тенью длинных ресниц.        Я откладываю газету, провожу кончиками пальцев по губам, проверяю помаду оттенка бисмарк-фуриозо, улыбаясь собственным мыслям. Он перечеркивает рукопись, хмурится, щурит глаза, давая мимолетную возможность насладиться морщинками, терзающими винную Испанию родимого пятна.        Я крадусь на носочках; холодный ветер врывается в открытую форточку, холодит стопы, впивается в тонкую кожу запястий и щиколоток. Паркет пахнет древесиной и немного сандалом. Оборачиваясь на журнальный столик, рассматривая в темноте красный огонек на стареньком фотоаппарате, подхожу ближе, опускаясь на колени и слегка задевая макушкой основания стола.        Бисмарк-фуриозо губ оставляет смазанные отпечатки на бедрах. Он выдыхает сипло, проводит подушечкой большого пальца по кремню бензиновой зажигалки, затягивается травянистой самокруткой, блаженно прикрывая глаза и откидываясь на спинку кресла. От настойчивых прикосновений, касаний заостренных ногтей, выдыхает энергично и громко, проводит ладонью по шее, давит пальцами на ключицы, разминает позвонки.        Провожу языком по ткани белья, вбираю головку, смешивая смазку со слюной, и на мгновение замираю, когда его пальцы вплетаются в волосы, сжимают у корней, требуя большего, страстного и игривого. Я оттягиваю резинку, любуюсь членом, бритым наголо лобком, россыпью звездного неба в татуировках внизу живота. Головка упирается в подбородок, размазывает помаду с губ по щекам — его взгляд помутненный, парализующий, подчиняющий.        Поднимаясь мокрыми, частыми поцелуями по торсу, к груди, лаская широкими мазками языка соски, дуя поверх тонкой струйкой холодного воздуха, перехожу на шею, царапая кромкой зубов бьющуюся под кожей жилку, мочку уха, протяжно выдыхая и сцеловывая каплю пота с виска. Он усмехается, смотрит ехидно расширенным антрацитом зрачков с дьявольским огнем по центру — взгляд жителей острова Саммерсайл на Эдварда Мейлуса, способный любого сжечь дотла.        Широкие, мозолистые ладони обнимают лицо, притягивают к себе, поднимая с коленей и вынуждая подняться на ноги. Пальцы задирают юбку сарафана, скользят по низу живота, порождая мурашки, пробираются через тонкий гипюр абрикосовых трусиков, уверенно проводят по тонкой полоске коротко подстриженных золотистых волосков, давят на клитор, столь резко и неожиданно, что я не сдерживаю протяжный стон. Он неодобрительно качает головой, подносит указательный палец к губам, призывая быть тише, и проходится по нему языком. В легких молниеносно заканчивается кислород, я хватаю ртом воздух, когда он садит на колени, отгибает трусики в сторону и входит резко, крепко впиваясь пальцами в бедра. Закусываю плечо, кожу на шее, губы, видя разноцветные пятна перед глазами, подгибаю пальцы ног от удовольствия, прохожусь зубами по кончику языка.        Он расстроенно вздыхает, слыша шорохи за стенкой, зажмуривается на мгновение и разочарованно стонет, различая в тихой колыбельной мелодии детский плач. Поднимает меня на ноги, обхватывает ладонями ягодицы и дразняще проводит языком по внешним половым губам. Ну, хорошо, милый, сегодня подгузники поменяю я.