Как приручить дракона

      Вождь Бьёрн Регвальд Ингигерд был драконом — это в деревне каждая овца знала. Обернувшимся его ни разу не видели, крыльев и хвоста тоже не замечалось, и даже маломальскую искру он ни разу не изрыгнул, но разве мог великан с громоподобным голосом, янтарными глазами и копной пестрых, словно осенняя листва, волос быть кем-то иным? Да и размер под клетчатой юбкой, кроме как драконским, знающие люди не называли. За справедливость вождя уважали, за тяжесть кулаков — побаивались, за смелость в набегах — восхваляли.       Только вот ни набегов, ни восхвалений деревня давненько не слышала, а виной всему была хворь — такая, что губит не жаром и лихорадкой, а отчаяньем да скрытыми слезами. Да ведь когда полдеревни болеет, чего скрываться? Сначала стало ясно, что за год ни одна жена не понесла, а потом выяснилось, что всё это время ни у одного мужика под килтом ни разу не дрыгнуло. Первым забил тревогу друид Колкахун, когда к нему за мандрагоровой настойкой народ стал наведываться не реже, чем к старухе Будикке за элем. Только ни то, ни другое не помогало.       Вконец изведясь, клан потребовал Сборище, и теперь все жались на лавках полукругом, а на возвышении, рядом со священным камнем, сидел сам Бьёрн. Одет был по всей форме: килт, обернутый вокруг бёдер и одним концом перекинутый поперёк голой груди, клановая брошь в виде парящего дракона, отделанный мехом кожаный кошель на поясе, шерстяные гольфы и высокие сапоги — всё, как на праздник. Разве что рожа, как на похоронах.       И не у него одного.       — Это всё рыболовы виноваты! — кричали охотники. — Накликали гнев великого Дагда!       — Это всё лесорубы виноваты! — кричали рыболовы.       — Это всё пахари виноваты! — кричали лесорубы.       — Это всё луна виновата, — скромно говорили пахари, потому что обвинять оставалось только волынщиков, а волынщиков злить себе дороже: кому ж охота посреди ночи у себя под окном мстительные завывания беременного тюленя слушать?       — Помолчите вы! — кричал, потрясая посохом, друид Колкахун. — Нечего друг на друга вину перекидывать. Перед всеми одна беда стоит.       — Да в том-то и беда, что не стоит, — раздалось из толпы.       Колкахун приложил ладонь к священному камню:       — Есть способ избавиться от проклятья.       — Знаем мы твои способы, — заволновались мужики. — Не помогла мазь мандрагоровая, только яйца неделю чесались.       Колкахун воздел посох к небу.       — Другой способ есть. Волшебный, но… не каждый на него пойдет.       Народ притих, задом чувствуя подставу. Как обычно, самый мудрый орган не подвёл.       — Всем известно, природа дракона — чудодейственна. И вождь Бьёрн готов помочь. На жен ваших он не покушается, а вот с мужьями силой поделиться готов.       — Это как это?       Бьёрн наконец поднял голову. Взгляд его всегда был тяжёлым, а сейчас, кажется, придавил Сборище надгробной плитой.       — Через жопу.       Тишина воцарилась мертвенная, только кто-то из волынщиков сдавленно пискнул. И чем дольше длилось молчание, тем пуще чернел драконий взгляд.       — Значит так, — Бьёрн упёр кулачищи в колени. — Ежели вы думаете, мне ваши зады — сокровища неземные, то перед начищенным блюдом на досуге килт задерите. Но я ваш вождь, и за клан в ответе. Так что я зубы сожму и ебать вас буду, до тех пор, пока вы в себя не придёте, а по деревне выводок ваших спиногрызов не забегает, ясно?       И снова все замолчали. Косились Бьёрну между ног, прикидывали. Помнили ведь оружие у вождя под килтом. Когда во время набегов окромя татуировок на воине ничего нет, такую палицу трудно не заметить.       — Да разве ж это сработает? — спросил кто-то робко.       — Надобно проверить, — развёл руками Колкахун. — Кто осмелится?       — Мы! — раздался звонкий женский голос. Сорша, первая краса на деревне, поднялась со своего места и Фалька, что мужем ей уже год приходился, ткнула в спину. Её смелости никто не подивился: огонь девка — и умная, и работящая, и мечом рубить горазда. Долго она себе мужа выбирала, самого гожего пахаря отхватила — а вот же, так со свадьбы непаханная и ходит.       — Мы, — подтвердил Фальк, обречённо кивая. В такую девку плуг не в силах засадить — тут бы и душой расплатиться. А надо-то — задом.       Бьёрн кивнул.       — Так тому и… — он прервался на полуслове: скрипнула лавка, в тишине гулко раздались чеканные шаги. Кто-то уходил со Сборища — шумно, напоказ. Народ зашептался: «Да гордец Эрл удавится, а зад вождю не подставит». Бьёрн сглотнул, следя взглядом. Вот ведь гад, даже спиной умудрялся брезгливость свою показать — светлые волосы топорщились, мышцы на спине ходили ходуном, кулаки сжимались, сапоги давили землю. Обидеться бы, а Бьёрн оторваться не мог. Вроде всё у Эрла как у всех — сине-зелёный килт, клановая брошь, голубой узор по телу, выбритые виски — и всё же другой он. Кожа гладкая, золотистая, волосы цвета взбитого масла, глаза — северное штормовое море: неспокойно-сизые. Стоило Бьёрну его увидеть, услышать, запах вересковый вдохнуть — и килт задирался так, что кошель ровно над землёй парил. Стыдоба. Вот и сейчас с силой пришлось отводить взгляд. Бьёрн тряханул головой, выдохнул: — Так тому и быть.       Выходя из круга, ухватил повторяемые на разные лады: «клин кланом вышибают», «не так страшен драконов член, как его малюют», «один раз — не Лох-Несское чудовище».       Значит, не все брезгуют. Значит, есть надежда.       Вообще, про то, что дракон у них заднедышащий, в деревне знали давно. Бьёрн не скрывал, но к своим никогда не лез. Искал тылы на стороне: во время торговых плаваний, набегов и даже военных стычек. Один раз и вовсе римского легионера нагнул, так тот потом всё клялся мамой Венерой, что от императора откажется, татуировки нарисует — лишь бы Бьёрн его в клан к себе взял. Ещё чего. У дракона суть такая — если влюбился, то навсегда. А сердце Бьёрна уже много лет занято. Тем, кто рядом и сидеть брезгует.       Эх, а ведь давным-давно между ними всё было по-другому: мальчишками бегали по горам, охотились на кабанов, воровали из отцовских подвалов вересковый мед и горланили потом пьяные песни. Но как первого мужика Бьёрн завалил, Эрла словно подменили. Нос кривил, огрызался, в драку лез — вечно с рожами разбитыми ходили. Как возмужали, научились стороной друг друга обходить, а тут — проклятье. Чтоб его.       И ведь схлопотал его Бьёрн глупостью, что уж скрывать. Да-да, в отличие от остальных, он знал, что ни рыболовы, ни даже волынщики тут ни при чем. Год назад, во время набега на далёкие острова на востоке, напоролись они на заброшенное капище: высокий частокол, каменный храм, а внутри — идолы. Чужие боги: змеи, олени, мужики на медведях — и все фигурки бронзовые и золотые, и сделаны хитро, мастерски. У Бьёрна аж в груди загорелось — дракон всё-таки, природа. Принялся он фигурки в мешок пихать, а тут на него, откуда ни возьмись, кинулся старикашка: борода дымчатая, роба грязная, сам — кожа да кости. «Не трожь, — пищит, — хуже будет». Ну Бьёрн ему показал кулак и пригрозил бородёнку по волоску выдрать, если ещё сунется. А старикан тут завыл страшным голосом: «Эх ты, дракон, только и знаешь, что брать. Не дело! Пока не отдашь самое дорогое — быть твоему клану пустым. Не одумаешься — всех погубишь!» Плюнул на землю, задымился бородой и исчез. Бьёрн только плечами пожал: мало ли какими травами тут накурено. Колкахун тоже иногда такой суп для ритуала варил, что вся деревня фей ловить по ночам потом бегала, так что Бьёрн дурного не заподозрил, а как приехал домой — и думать забыл. Пока не пополз по деревне шёпот, что мужики потеряли силу.       С тех пор Бьёрн не видел сна. Он уж и богам молился, и идолов на место вернул, а не помогло. Долго думал, что самое дорогое у него имеется, и вот, наконец, про драконову силу догадался.       Разве есть что-то, что ему во всём мире дороже?       На следующий вечер после Сборища Бьёрн сидел, силу рассчитывал, а Фальк все не шёл. Передумал? Но вот в дверях зашебуршались: Фальк, чуть запнувшись, шагнул на порог.       Хорош парень: волосы в косе — ярко-медные, цвета спелой морошки, а глаза — чистый кедр. Молодой, улыбчивый, тёплый. Только сейчас светлые брови сошлись на переносице, а красивые губы сжались до красна.       Бьёрн махнул рукой:       — Заходи, чего мнёшься?       Фальк своего стратегического пункта покидать не торопился. Кивнул на килт.       — Покажи.       — Да видел ведь.       — Видел, а к себе не примерял. Покажи.       Бьёрн поднялся и, крякнув, расстегнул пряжки.       У Фалька вспыхнули щёки. Видно было: выбирает между «сбежать» и «в обморок грохнуться» — а ведь ничего сверхчеловеческого и не было! Вот у деда — да, великанское орудие имелось, так дед и оборачиваться умел, и летать, а Бьёрн? Измельчали драконы, только эхо силы и осталось.       — Да я осторожно, — уверил он, извиняясь.       — Ну знаешь, кувалдой даже если осторожно бить, металл плющится.       — Зато в умелых руках форму нужную принимает.       Фальк выдохнул. Переступил порог. Встал ближе. Пах элем, но совсем чуток. Так, видать, для храбрости.       — Ладно, чего болтать, раз пришел уже. — Он махнул Бьёрну между ног: — Ты тут это — сам?       — Ага. — Бьёрн придвинул чашу с маслом ним-травы, приготовленную Колкахуном: — Только уж и ты тогда сам.       Фальк кивнул. Решительно забрался на кровать, встал на четвереньки и задрал килт.       Бьёрн сжал зубы до скрипа.       Черти. Хотел ведь по-деловому, так, вдуть и забыть — но как тут забудешь, если зад у Фалька под килтом красивый, что твоя луна в ночном небе? Белый, круглый, золотым пушком припорошен совсем чуток. А звёздочка посерёдке и вовсе загляденье. Эх, в такую бы задницу, да языком. Чтобы дрожала и насаживалась, чтобы сама для члена открылась, — но нельзя. Надо терпеть и дрочить, глядя, как Фальк неумело толкает в себя масляные пальцы, слушать, как он кряхтит и тихо матерится.       — Не торопись, — Бьёрн размашисто задвигал кулаком по твердеющему стволу. — Да не суй все пальцы сразу.       — Ну подсоби, что ли?       Бьёрн опять захрустел зубами. Сказал: «Будь по-твоему», — и подсобил. Зачерпнул масла и неспешно вставил палец. Неглубоко. Так, чтоб совсем без боли. Вынул, погладил половинку и ещё раз засунул. Смазывал да растягивал, снова смазывал и снова пальцы вставлял, пока у Фалька кулаки не разжались, зад не расслабился и ляжки от напряжения дрожать не перестали.       — Ну, с благословения Дагда, — Бьёрн дождался кивка и приставил головку. Чуток залез, услышал рваный выдох и пошел на попятную. Дал подышать. Провел ладонью по пояснице, потрепал по волосам, вроде как подбадривая, а потом снова аккуратно толкнулся. На этот раз глубже проник, всю головку засадил и остановился. Ох тесно, ох мягко, ох давно не было дырки — сердце барабаном бухало. Он пробрался пальцами, придавил Фалька между лопатками, вынуждая подставиться и раскрыться. Жмуриться боялся, смотрел на растянутую вокруг члена кожицу, чтоб не навредить. Скользнул пару раз, легко качнулся, а Фальк совсем уж тяжко вздохнул. Да что же это, неужто так больно? Бьёрн раздвинул половинки, проверяя, а как глянул ниже, так и охнул. Для верности запустил руку Фальку под живот, взвесил в ладони налившийся похотью член.       — Что ж ты молчишь, зараза? — зашипел он, водя кулаком по горячей коже. — Я ж тут думаю, на части тебя рву. Что, сказать не мог, что подействовало?       Фальк, кажется, всхлипнул.       — Сты-ыдно…       Бьёрн закипел.       — Стыдно? Что я силой с тобой делюсь, стыдно? — рявкнул он, качнув бедрами на последнем слове. — Что жену свою наконец членом порадуешь, стыдно? Что мужиком опять становишься — это тебе… стыдно?       Фальк вскрикнул — густо, низко, сладко. От боли так не кричат.       — Прости, прости, — зашептал, хватаясь за шкуру на кровати: чуял, жалости больше не будет. — Давай, ещё давай, Дагдом прошу.       Бьёрн стиснул бедро, другой рукой косу на кулак намотал.       — Ноги тогда раздвинь, да прогнись сильнее, — сказал ядовито и засадил до самых яиц с грязным громким хлюпом.       — Превеликий! — выдохнул Фальк — и больше уже членораздельных слов не говорил, только хрипел, подставляясь да подмахивая. Так сжимал внутри, что Бьёрн и запыхаться не успел: ударил несколько раз по полной, вдавился до упора — и замер. Кончал, всю драконскую силу направляя, делясь щедро, как мог.       Фальк завыл, дрожа и дергаясь, а потом упал на кровать. Улыбался так, что счастье рожу перекашивало.       — Спасибо, вождь, — не потрудившись даже подтереться, схватил одежду и попрыгал горным козликом к выходу, но в дверях вдруг остановился: — А ты… что с Эрлом делать будешь?       Чего это он вдруг? Неужто вся деревня только об этом и говорит?       — Не знаю, — честно ответил Бьёрн.       Фальк помялся.       — Не брат ведь он тебе. То, что твой отец пацанёнка-раба, из набега приведенного, усыновил и с тобой в правах уравнял, кровь вам не мешает.       — Да не в крови дело, — протянул Бьёрн. Поднял взгляд: — Куда он пошёл, знаешь?       — Говорят, на стене, в башне дозорной ночевал.       Бьёрн кивнул, махнул рукой:       — Ладно, чего лясы точить? Жена, что ль, не ждет?       Фалька будто огненным дыханием сдуло. Какое-то время было тихо, а потом прояснилось: Фальк добрался до дома. Стонали они там с Соршей до утра, вся деревня слышала. Слышала и молилась.       А наутро перед дверью Бьёрна выстроилась толпа. Мытые и начищенные, мужики стояли, выпятив грудь, расправив плечи, поигрывая мышцами — будто на смотрины. Вся молодёжь выстроилась — лишь одного не было. Бьёрн не знал, тоска в груди скребла или радость.       — Я тут невесту не ищу, — сказал он мужикам строго. — Нечего передо мной хорохориться. Всех выебу, никого в обиде не оставлю. Только уж вы очерёдность сами определяйте. Сначала женатые пусть идут, остальных позже. Человека по три в день, с перерывами, дальше силу драконскую восстанавливать буду. Ну, кто первый?       Первым был Ангвар, кузнец с огромными ручищами, перевитыми синими узорами, и глазами цвета крыжовника; он не мялся и не топтался на пороге. По-деловому зашёл, на кровать залез и килт задрал. Золотисто-рыжий зад весь маслом уже блестел: «Готовился».       — Давай, вождь, год к жене подступиться не могу. Совсем закручинилась молодуха.       Бьёрн дал. Внутри было горячо, как в кузне, и как-то правильно. Бьёрн хватался за огромные плечи, жестко насаживал на себя, рычал и вбивался, не сдерживаясь. Ангвар ревел под ним низко, по-медвежьи, и все подбадривал: «ууу, жарь ещё, вождь, хорошо-то как», «да посильнее, не сахарный» и «давай-давай, наподдай».       За ним и другие пошли. День за днём.       Молодой плотник Вейлир с пухлыми губами и оленьими ресницами сначала робел, сжимал свои веснушчатые половинки, а как распробовал член, так принялся сладко по-девичьи стонать, зад в стороны растягивать, чтобы глубже, а потом аж кончил под Бьёрном. Черноглазый Арлен, лучший волынщик и наглейший задира, открыл дверь с пинка, бухнулся на кровать, призывно дёрнул задом. Дырка у него была опытная, приняла сразу на всю длину и глотала с чувством, одно удовольствие в такую долбиться. Стонал Арлен зычно и без волынки, а как голос сорвал, скулил в подушку — но насаживаться не перестал, остервенело сжимался, выдаивая до капли. Красавец-рыболов Камбр с порога хищно улыбнулся, блеснул серебристыми глазами и лёг на спину — чтобы лицом к лицу. Бьёрн уж думал, целоваться хочет, но нет: прижал колени к груди, облизнулся и шепнул: «Не жалей». Пока Бьёрн с силой вгонялся, он водил руками по спине, гладил ягодицы, но как только юркнул пальцем между половинками, Бьёрн руки шаловливые перехватил, над головой к кровати прижал. Ещё чего. Жёстко вытрахал, заставляя извиваться и стонать, а потом отправил домой, к тому, кто его там ждал.       В конце каждого дня Бьёрн долго сидел в темноте. В одиночестве. Всё время отдавать — так себе совсем ничего не оставалось. В груди, где когда-то бушевал драконий огонь, воцарилась морозная пустота, как в высохшем колодце. Хотелось тепла, любви… да вот ведь черти, хоть поцелуя! Бьёрн стонал и дёргал волосы, а когда темень в голове накатывала особо сильно, шёл на улицу. Стоял на промозглом ветру, кутался в плащ и все смотрел на стену. Легче не становилось.       А в деревне меж тем воцарилось счастье и повсеместная страсть: оздоровлённые любились на каждом углу, под каждым кустом, пару ретивых Колкахун согнал аж со священного камня. А вот оставшиеся хворые принялись буянить. Где справедливость? Кто-то бубнил, кто-то жалился, кто-то пробовал подкупить. Крут и Одхан, лучшие копейщики деревни и друзья детства, и вовсе подрались — никак не могли решить, кто из них пойдёт первым. Бьёрн, разозлившись, загнал в дом обоих. Поставил на кровать рядом, задрал килты и принялся вставлять то одному, то другому, приговаривая: «Вот вам ваша справедливость, дурачьё». Молодцы поначалу румянились, сопели, зато глазами друг на друга так и стреляли. А как сила пошла, совсем осмелели: когда Бьёрн кончал, они уже вовсю целовались, запустив руки друг другу под подолы. Почуяв, что свободны, прыгнули обниматься. Одхан повалил Крута и тут же по Бьёрнову семени засадил. Крут замычал, подставляясь, — закинул длинные ноги Одхану на поясницу и давай насаживаться. А как излилися, перевернул Одхана на живот, вдавил в мех и принялся в кровать вбивать. Вот, значит, как на них драконья сила действует — члены всю ночь, поди, не опадают. Бьёрн хмыкнул, погладил ладные зады и поплелся в угол. На приглашение Крута присоединиться махнул рукой: «Веселитесь». Они и веселились. Всю кровать обпачкали. Когда сил не осталось, легли, чтобы ртами друг до друга дотягиваться, и ублажали, жмурясь и постанывая. Красивые были вдвоём: литые мышцы, буйные волосы в затейливых косичках, вихри татуировок по спинам — загляденье. И воины хорошие: захотят вместе быть, так возьмут в обучение мальца аль девчонку из простых — настоящая семья будет. Бьёрн радовался. Ну и тосковал тоже, чего уж.       Последним в тот день был Йоррен, сын Колкахуна. Приёмный, конечно: отродясь такого чернявого в деревне не было. Где Колкахун его подобрал, осталось загадкой, только вырос злобный зубастый звереныш в такую красу, что и подступиться страшно. Волос чёрный всю спину плащом укрывает, ресницы в бровях путаются, глаза — ивовые листочки: длинные, раскосые, волшебно-зеленущие. Казалось, ничего уже на лице, кроме этих глаз, уместиться не могло, а вот ведь, и нос тонкий был, и губы рябиновые. Молодой парень, а уже настоящий лекарь; многому он от Колкахуна научился, но вот взгляд этот, что без трав голову мутил, — он свой был. Колдовской.       Йоррен вошёл и остановился на пороге — но не от страха, а наоборот, видом наслаждаясь. Бьёрн тоже засмотрелся.       — Проходи.       — Спасибо, — Йоррен улыбнулся и принялся за завязки на длинной робе.       — Да не снимай, — сказал Бьёрн, отчего-то смущаясь. Чего, спрашивается, перед мальцом заробел?       — Что же мы, звери? — Йоррен спустил ткань с плеч, и у Бьёрна пересохло в горле. Даже странно: обычно совсем другие мужики нравились, а тут… Но это как лето всем сердцем любить, а однажды зимой выйти морозным утром из дома, увидеть посеребрённое рассветом снежное покрывало, вдохнуть хрустящий чистый воздух — и не удержаться от восхищённого: «Красота…» Вот и Бьёрн не удержался. Ступил ближе, коснулся прохладной щеки, провёл ниже, по шее. Погладил покрывшуюся мурашками кожу — бледную, но не розоватую, как у всех деревенских, а будто с синевой. Ни веснушки на ней, ни пятнышка, и даже татуировок нет: таких голых он давно не видел. Йоррен стоял, позволяя изучать, а потом и сам потянулся. Прошёлся длинными пальцами по груди, вниз по животу, забрался под килт. «Ух», — только и сказал. А потом глаза свои волшебные поднял, на цыпочки встал, губами к уголку рта прижался. Не трах предлагал — любовь. В животе всё задрожало от чувства. Как же, оказывается, стосковался.       Бьёрн запустил пальцы в шелковистые волосы и склонился с благодарным поцелуем. Мягкий какой Йоррен, податливый, словно мёд течёт по рукам. Губами сладкими ласкает так, что между ног тяжелеет, а в груди искры идут — аж щёлкают.       Нацеловавшись, Бьёрн хотел пойти на кровать, но Йоррен остановил. Опустился на колени, взялся за пряжку на килте. Бесстыже смотрел, всю душу выворачивал.       — В рот сначала хочу.       Бьёрн шумно втянул воздух.       — Да ведь у тебя же ещё…       — А у тебя уже, — улыбнулся Йоррен, спуская ткань.       Вот ведь охальник. Ничего не стеснялся. Тёрся языком, насаживался губами, облизывал яйца — и всё смотрел, смотрел. Зелёные глаза довольно блестели: не страстью, а тем, что власть сейчас такую над Бьёрном имеет, что дрожать и пыхтеть его заставляет. Бьёрн зажмурился, чтоб не видеть — и так уже еле на ногах стоял. А Йоррен и не думал отпускать. Рот у него был горячий, мягкий, а он ещё и руками помогал: одной по стволу возил, другой яйца перекатывал. Жара подступила быстро, и Бьёрн позволил: брызнул на подставленный язык, толкнулся пару раз в горло, прихватывая за хвост последнее удовольствие, а потом глядел на Йоррена — как тот, улыбаясь, смазал белесые капли с подбородка и завел руку за спину. Чуть нахмурился, закусил губу, вставил блестящие пальцы между половинок — и от одного этого белый член в обрамлении коротких чёрных волосков дёрнулся, окреп.       — Великий Дагд… — Йоррен часто задышал, откинул голову, застонал сквозь зубы. — В самом деле, драконья сила.       — Что, не верил? — спросил Бьёрн, поднимая его на ноги и ведя к кровати.       — Да как же не верить, если полдеревни тобой без трав вылеченная ходит. Но одно дело слышать, а другое… — он насмешливо выгнул бровь, укладываясь на шкуру. — Что же, у тебя и крылья есть, дракон? Оборачиваться умеешь? — зелёные глаза так светились восхищением и любопытством, что Бьёрн заставил себя рассмеяться — кому понравится диковинной игрушкой для других быть?       — Да ежели бы я летать умел, жил бы я тут с вами, дураками?       — И то правда, — Йоррен вздохнул, но видно было, до конца не поверил. — А огнём плеваться можешь? — Он приложил прохладную ладонь Бьёрну к груди. — Что тут у тебя?       Бьёрн навис, прижимаясь, придавливая тонкое тело своей тяжестью.       — Весь огонь, что у меня есть, сейчас между ног спустился. Ты болтать пришёл или проклятие снимать? Имей в виду — я языком и членом работать одновременно не умею. Придётся выбрать.       Йоррен засмеялся, лизнул в губы.       — Член выбираю, не бойся. — Поддал бёдрами, потёрся окрепшим стволом, жарко выдохнул.       Хорошо было его ласкать: целовать затвердевшие соски, облизывать пальцы, следить языком тоненькую темную нитку волос от пупка к паху. Глотать оголодавший член. Смазывать слюной поджавшиеся яйца. Вести дальше, дальше, ткнуться языком в бархатные складочки, юркнуть внутрь…       Йоррен вскрикнул, выпутался, схватил за плечи и опрокинул на спину. В глазах бесился дикий зелёный огонь — прожигало до пяток. Едва мазнув маслом, он оседлал Бьёрна и взялся за его член — и тут хотел командовать. Опускался быстро, уверенно — Бьёрн едва дышать успевал. Усевшись, Йоррен поёрзал, а потом задвигался — скользко, резко, не жалея. Дарил удовольствие, любил, трахал горячей дыркой — по-другому и не скажешь. От этой его жадности и страсти немело тело, сгоняя жар в искрящийся от трения член. Бьёрн рычал, поддавал, гладил влажную кожу. Когда совсем распалило, сплюнул на ладонь, обхватил подрагивающий ствол и заскользил кулаком. Йоррен вскрикнул, вжался в бёдра, стиснув внутри почти до боли. Долго ещё доил, до капли высасывал, а потом упал на грудь.       Вытянулся, устраивая голову на плече. Бьёрн погладил по шёлковым волосам.       — Жаль меня стало?       Йоррен ткнулся носом под челюстью, поцеловал под ухом.       — Да что ж ты, пестик, чтоб тебя так для каждой ступки пользовать? В этом деле нужно делиться.       — Хороший ты.       Йоррен выдохнул в висок.       — Только не твой? — так сказал, что и не понять: вопрос это или нет.       — Не мой, — сказал Бьёрн на всякий случай. Прижался губами к печальной улыбке: — Да ты глянь на себя: мигни — и любой ёбарь твой.       Йоррен рассмеялся. Сел, отбрасывая чёрную гриву на лопатки.       — Есть у меня ёбарь, спасибо.       Глаза у Бьёрна против воли стрельнули к металлическому браслету на запястье: тонкие спирали и узлы, а в центре — шипастый чертополох. Сердце будто дверью защемило. Сколько уж лет прошло…       — Послушай, да ведь Торвальд…       — Вернётся, — отрезал Йоррен, и его лицо потемнело, взгляд стал совсем колдовским: ещё слово скажешь — новое проклятье схлопочешь. — Он жив, я знаю.       Бьёрн вздохнул. Перед глазами ещё было свежо воспоминание лучшего кузнеца деревни, весельчака и умницы Торвальда, лежащего с проломленным черепом посреди римского лагеря. Даже тело тогда не смогли забрать — побежали корабли от легионеров спасать. Четыре года уже, а этот вон, не забыл.       Йоррен вздохнул, почти незаметно вытер глаза. Поднялся.       — Я завтра снова приду, после всех.       — У меня уже трое есть. Драконовой силы больше не будет.       — Зачем мне твоя драконова сила? Я за человеческой приду.       Прижался губами — будто одеялом согрел. Хорошо было с ним, тепло. Но «тепло» — это не драконий жар, ради которого можно всем пожертвовать, с которым, казалось, столб огня мог бы из горла пустить. Нет, тот жар только рядом с одним разгорался.       Той ночью Бьёрн всё ворочался, страдал, а потом обернулся в килт, накинул куртку и пошел к охранной стене.       Ну и холодина. Наглый ветер трепал волосы, колол иглами под подолом, бесстыже прихватывал яйца. Но ещё холоднее становилось от вида одинокой тени на верхотуре — неподвижной, как и сама охранная башня.       Эрл, похоже, затылком почуял, кто идёт: напрягся, аж плащ меховой встопорщился.       Бьёрн встал рядом, поглядывая искоса, украдкой вдыхая солнце и вереск. По велению отца они братья — да разве есть в них что-то похожее?       Он запахнул куртку сильнее. Надо было накинуть плащ.       — Знаю, ты скорее медведю зад подставишь, чем мне…       — Если знаешь, зачем пришёл?       Бьёрн засопел.       — Да я ведь никому не скажу. — Понял, что сморозил глупость, отвел глаза. — Быстро это и небольно совсем. Спроси у кого хочешь…       Эрл так сжал челюсти, что слова еле протискивались:       — Чтобы я хоть с одной твоей дыркой разговаривал? Мне мимо них ходить противно.       — Да уж наслышан я, что ты теперь со стены и не спускаешься. До смерти стоять здесь будешь?       — Кто-то должен клан охранять, пока вся деревня зады тебе подставляет.       — Да ведь не просто так подставляет, а проклятие снять…       — А ты и рад!       В груди аж закипело.       — Ну и оставайся, никому ты там даром не нужен. За других вон бабы просят, а до тебя дела нет.       Сказал — и пожалел. От обиды ведь ужалил.       Эрл ничего не ответил, только сжимал рукоять меча — так, словно змея душил.       — Тьфу на тебя, стой, раз не хочешь, чтобы стояло, — сплюнул Бьёрн.       Как пришел к дому, взял топор и пошел колоть дрова. Колол, пока от пота глаза не защипало, пока руки не задрожали, пока в боку не заныло. А как облился ледяной водой, так принялся снова думать, как Эрлу помочь. Полночи голову ломал — и, кажется, придумал. А потом ещё полночи уверял себя, что и без сердца проживёт. Решился.       Через неделю объявили великий праздник. Шутка ли, первая свадьба за год, да ещё какая! Позвали соседей со всех островов — гостей и дальних родственников из других кланов. Особо Бьёрн зазывал тётку троюродную и дочку её, Айру, что как раз на выданье была. Ладная девица: пшеничная коса, крепкие руки, шрамы по шее — в одиночку волка завалила — а взгляд буйно-янтарный, как у Бьёрна: сразу видно драконскую кровь. Кто такую в жёны не захочет? Признавался ведь Эрл в детстве, что больше всего настоящим сыном отцу хотел бы быть — вот и повод с драконом породниться. И дети драконятами будут. Гожих Бьёрн наследниками себе сделает.       Как все гости пожаловали, началось веселье — аж драконы на брошах запьянели. Развлекалась молодёжь с душой: тут тебе и толкание камня, и подбрасывание столба, и метание молота. Больше всего, конечно, борьба в грязи народу запомнилась. Ещё бы, Бьёрн объявил, что победитель получит отцовский меч из драконьей стали. Дрались молодцы знатно, но в конце, как и всегда, Бьёрн против Эрла остались. Неизвестно, чем бы закончилось — каждый праздник у них по-разному получалось — так что Бьёрн в нужный момент подотпустил руку, подогнул ногу — и проиграл. Хорошо вышло, Эрл, вроде, и не заметил. Меч в награду принял, хоть особо счастливым не выглядел. А как принялся народ обратно к столам расходиться, Бьёрн подозвал молодую Айру и горделиво сказал:       — Как тебе победитель наш, сестрица? Всем гож: и воин, и охотник, и в хозяйстве не нахлебник. Возьмёшь красавца такого в мужья? — Повернулся, чтобы толкнуть Эрла ей навстречу, но споткнулся о чёрную волну в штормовых глазах.       Эрл поиграл желваками, будто ярость проглатывая, и сказал, кланяясь Айре:       — Прости, госпожа, но ошибся вождь. Плохой из меня муж, тебя недостойный. — Повернулся и процедил: — А ты меня сватать без моего согласия больше не смей. — Ударил кулаком в плечо и пошел прочь. Бьёрн еле догнал в темноте. Так полыхало в груди, что спокойно говорить и не мог.       — Да что ж ты за человек такой? — закричал он, перегораживая путь. — Я ужом под тебя выворачиваюсь, а ты все морду кривишь! Бой я тебе проиграл. Меч подарил. Жену такую подыскал, чтобы всем ясно было, что за неё и зад не жалко подставить, — всё сделал, чтобы гордость твою пощадить. Чего ещё хочешь?       — Чего хочу? — прошипел Эрл, прожигая своими горелками. — Чего хочу? — Подошёл вплотную, грудью в грудь вжался. За ворот ухватил: — Ни победы мне от тебя не надо, ни даров, а жены и подавно. Чего хочу? — Совсем близко наклонился — каждую волну в штормовых глазах видать. — В доме своём запереть тебя хочу, у дверей встать и каждого, кто на твой член посягнет, с мечом встречать. Вот чего хочу, ясно? Трахать тебя хочу, чтобы скулил и подмахивал. Вот чего хочу. Любить тебя хочу, в походах защищать, браслеты обручальные носить — вот чего хочу. Только тебе такого не надо, правда ведь, Бьёрн, драконий вождь? — Посмотрел смертно, прижался с поцелуем — сухим, жёстким — и оттолкнул. К конюшням зашагал.       Бьёрн так оторопел, что не сразу и понял. Только когда стало ясно, что не сон это и не пьяный дурман, тогда бросился вдогонку. Ухватил за плечи, развернул к себе лицом и вцепился взглядом. Такую тоску увидел в глазах, что поверил: не брезговал Эрл всё это время — ревновал. Вот же дурень. Да и сам Бьёрн не лучше: нет чтобы признаться — а вот ведь, всё в чужих задах утешение искал. Ну теперь-то будет по-другому.       Он с силой ухватил за затылок, чтобы показать: не шутит и не играет. Услышал резкий вдох, притянул ближе и прижался губами. Охнул, когда крепкие руки сжали до хруста, а в носу заполыхал родной запах. Вот это настоящий огонь, в таком и сгореть не жаль. Он погладил голую кожу, проследил пальцами перекатывающиеся мышцы, подхватил округлости под тартаном.       — К тебе… к тебе пойдем, — взмолился Эрл.       Не пошли — побежали. Как дверь захлопнули, повалились на кровать, переплетаясь ногами. Бьёрн едва дышал. В голове пылало так, что почти и не думалось. Только жадные руки трогали, где хотели: гладкий зад, сильную спину, стальной живот.       — Возьми, возьми, — зашептал Эрл, потираясь бедром. В пылу всю гордость позабыл. А вот Бьёрн помнил. Повалил Эрла на спину. Густо смазал тугой вход, толкнулся совсем чуть-чуть, а сам склонился — целовал грудь, прихватывал губами соски, вылизывал шею. Наконец Эрл застонал, выгнулся, насадился.       Бьёрн полюбовался на окрепший тёмный член, поцеловал сухие губы:       — Делай, что обещал.       — А?       — Обещал трахать так, что я скулить и подмахивать буду. Я запомнил. Ну же, слово нужно держать.       Глаза у Эрла затопило чернотой. Он медленно поднялся, будто ещё сомневаясь, но на живот укладывал уже уверенно. Лёг сверху, развел Бьёрну ноги, придавил тяжёлым телом, будто каменной глыбой — но тёплой, надежной, живой. У Бьёрна сладко скрутило в паху: под таким весом ни брыкнуть, ни двинуться — только довериться. И он доверился: и когда скользкие пальцы ввинчивались в зад, и когда им на смену толкнулся горячий член. Эрл таранил тягуче, размашисто, вынимаясь до предела и вгоняясь на полную — так, как надо. Бьёрн еле держался. В горле пересохло, перед глазами поплыло. Скулить получалось, а вот подмахивать никак: держал Эрл мёртво. Вбивал в кровать; казалось, они вот-вот под землю провалятся.       Удовольствие подкатило к самому краю, крик уже родился в глубине горла, а Эрл вдруг остановился, накрыл потным телом, обвил руками под грудью, прижался. Бьёрн застонал.       До чего же хорошо было вот так — чтоб не только в паху, но и в душе горело, чтобы поровну радость делить. Вот ведь дурак — «отдашь самое дорогое…» Как раньше не догадался? Не силу ведь всё это время берег, не меч отцовский, не гордость и даже не зад. А чёртово огненное сердце. Прижимая руки Эрла к груди, он задвигался, легонько насаживаясь, перехватывая хриплые стоны.       — Люблю тебя, — зашептал Эрл, тычась поцелуями в челюсть, в висок, в ухо.       — И я тебя, — Бьёрн повернулся, чтобы в губы.       Эрл рыкнул, отцепляясь, поднялся на руках и снова затолкался. За волосы ухватил. Бил правильно, по самому уязвимому месту — и Бьёрн в миг воспылал, взвыл, заметался. Сверху захрипел Эрл, втолкнулся ещё и замер. Внутри стало совсем горячо, будто огнём напуляли — так, что Бьёрн теперь плавился, растекался по кровати горячим воском. Только и хватило сил, чтобы подложить руки под голову и повернуться к Эрлу лицом. А Эрл ответил, повторил позу — так же лег и тоже глазами по лицу зашарил, будто взглядом поглаживал.       Но скоро захмурился. Принялся жевать губы. Сказал:       — Про то, что с мечом всех от тебя отгонять буду — это я в пылу сказал. Знаю, на тебя весь клан полагается. Раз долг твой такой — я стерплю.       — И молодец, — усмехнулся Бьёрн. — Да только, чую, не понадобится твоё терпение. Слышишь?       Эрл повернулся, прислушиваясь: снаружи нарастали счастливые вопли. А вскоре в дверь забарабанили, будто на пожар:       — Снялось! Снялось проклятье, вождь! У всех!       — Ну и чего сюда пришли? — крикнул Бьёрн. — Что, заняться теперь нечем?       Раздались смешки, торопливые шаги, а потом всё стихло. Бьёрн лег, сам не замечая, как тяжко вздохнул.       Эрл легонько шлёпнул по заду:       — А ты тогда чего? Радуйся — у всех счастье.       Бьёрн покачал головой:       — Не у всех. За Йоррена сердце не на месте. Хочу поговорить с ним.       Эрл дернул плечами:       — Вернётся — поговоришь.       — Откуда вернётся?       — Так ведь уехал он. Увидел на Айре браслет с чертополохом, точь-в-точь как у него, спросил откуда. Она и рассказала. Что в Лидсе, за Адриановой стеной, в римском лагере служит кузнец. Руки золотые, а в голове — железная пластина на месте старой раны. Ремесло не потерял — а память отшибло. Не помнит, кто он, откуда, помнит только, что лекаря любил и что браслет с чертополохом ему сделал. Вот теперь мастерит их десятками, всем задаром раздаёт. Говорит, вдруг любимый увидит да опознает. Ну Йоррен как это услышал, так вытребовал у меня коня и умчался. Ещё до начала праздника.       Бьёрн улыбнулся. В плечах стало легче, будто крылья расправились. Он откинулся на подушку. Полежал — и решился:       — А хочешь… покатаю тебя? Сейчас ночи ясные — для полётов самое время.       Со страхом ждал любопытного блеска в глазах, как у Йоррена, но Эрл только хмыкнул.       — Хочу. Но не сегодня. Я месяц на стене спал, все уши отморозил. Хочу отлежаться. А вот завтра можно и полетать.       Бьёрн улыбнулся и счастливо прикрыл глаза.       — Будь по-твоему.       Оба тут же уснули, а в деревне в это время царил настоящий праздник. Любовью делились щедро, кто с кем хотел, и ни одна душа не смела брюзжать иль охаивать.       Так проклятье исчезло из деревни, и больше о нём не вспоминали. Скоро и сама история забылась, но выражение «как с драконова члена спрыгнуть» осталось. Означало оно «хорошо поработать в поле на благо клана».       Шутка.       «Трахаться». Это означало «отменно трахаться».