Федорин уход.

      — Федька!       Государь всея Руси держался за сердце, опираясь на посох.       — Федя…       — Господи, помилуй, царе, ты меня тоже напугал.       Опочивальню Басманова освещали свечи, но их света не хватало в достаточной степени.       — Федя, я… Есть вода?       — Конечно! Пойдем, приляжешь, — Федя потянул к Ивану руки, но царь лишь отмахнулся.       — Господи, Басманов, вот уж не думал я, что… Так и помереть недолго…       Это был самый обычный вечер в Слободе. Федор давно уже жил в каком-то смысле подле государя: их покои связывала узкая дверь. И вот в этот вечер Федор знал, что царь Иван допоздна засидится за государственными делами, поэтому решил провести обычный для себя ритуал.       На царском дворе все только бормочут да шепчутся, мол, Федька — колдун, приворожил государя, а вечерами свободными от дел царских да содомства он вымазывается сажей и скачет по своей опочивальне, колдуя, как бесенок.       Но все было куда проще. Федор с детства имел тонкую и нежную кожу, поэтому матушка его приучила за ней ухаживать. Никакого колдовства он и удумать не мог.       Уход его начинался с самого непростительного для мужиков: бороду он брил. Но ведь не станет он ходить с редкой бородкой, которая толком-то и не растет. То ли дело борода его отца, Алексея Даниловича. Вот это борода! Или борода царя Ивана… В общем, содомит он был из-за этого проклятый в глазах тех, кто не знался с ним близко.       По весне выступали на его бледном лице веснушки, которые он старательно сводил кислым молоком или пахтой. Но больше ему нравилось забирать у Малюты корни петрушки, которые оставались после готовки стрепни для государя, мелко их нарезать и смешивать с кашицей из огурцов.       Летом и осенью приказывал Федор собирать лесную землянику девкам в Елизарово, да половину от собранного сносить в погреба холодные, чтобы зимой тоже ягодки были. Тут и мальчишкам, Пете и Ваньке, вкусно да весело, и ему хорошо: обветривалась кожа на щеках только так.       Сегодня ритуал его ухода начался, конечно, с бани. Тем более что он только вернулся с дальней опальной вотчины, хозяина-воеводу которого царь Иван миловал. С собой Федор потащил целую корзину баночек: масла, отвары. После веничков и помытых волос горчичной смесью, которую он сам делал, щедро добавляя в нее мед и яичные желтки, Федор споласкивал волосы разведенным отваром крапивы и лопуха и умывался, также разведенным в теплой воде, отваром шиповника. Тело Басманов натирал каким-то маслом, которое было отлично от тех, которые делали здесь, на Руси. Он купил его у какого-то торговца в большом головном уборе и ярких шароварах на ярмарке под Новгородом за большие деньги.       Воротившись из бани, с завязанным утиральником на голове, Федька достал из своей корзинки какую-то скляночку, которую ему сделала Варенька, капнул немного масла на ладонь. Пахло масло весной: травами, ягодами, а по консистенции было водяное больше. Он распределил его по ладоням и осторожно растер по щекам и подбородку. Легкий холодок пробежал по лицу.       «Мяту добавила, солнце мое…»       После, как маслице впиталось, Федор открыл полупустую банку с пахтой. Он нанес ее так, чтобы не запачкать волосы, которые освободил от утиральника. Пахту он забирал из стряпущей избы с самого начала своей службы у государя, поэтому вопросов к кравчему у государевых холопов не возникало.       Как раз в тот момент, когда Федор протирал волосы сухим утиральником, склонившись вперед, к нему зашел царь Иван. Басманов совершенно забыл что на его лице и как только услышал, как открывается дверь, сразу же распрямился.       — Федька, ты мне скажи, — царь Иван лежал на постели, глубоко дыша. — Тебе вот это вот зачем?       — Царенька, я… — Басманов до сих пор был с пахтой на лице. — У меня…       — Я понял, отчего ты бороду не ростишь, но вот этого я понять не могу… Это какое-то все-таки колдовство, Федюша?       Басманов обиженно глянул на Ивана.       — Мне только и колдовать у тебя под носом, Иван Васильевич!       Царь Иван глухо засмеялся. Федька встал с постели, отошел к столу, где стоял таз с теплой водой.       — Да ладно тебе, Федор Алексеевич! — Государь сел, поправляя кафтан.       Федя не ответил. Он умылся, вытер лицо.       — Федь…       Это было сказано так протяжно, так нежно, что Басманов невольно таки обернулся на государя. Он улыбался.       — Расскажешь?       — Расскажу, куда денусь, — Федор подошел обратно к кровати, присел рядом с Иваном. — У меня, царе, кожа нежная и тонкая. Что не выезд куда — обветривается, что не день солнечный — обгорает, да высыпаются веснушки сразу по носу, щекам и лбу.       — Так и ходил бы с веснушками, — царь Иван слабо щелкнул его по носу.       — Да как-то… Матушка ведь приучила вот маслами, отварами всякими мазаться, умываться. Еще вот, — он махнул в сторону небольшого стола с зеркалом на нем. — Пахта, коренья, травки…       — А что за коренья?       — Да так…       Государь толкнул его в плечо и усмехнулся.       — Я, может, тоже хочу пахтой да кореньями кожу молодить!       — У Малюты забираю корешки петрушки и мешаю с огурцом.       — Огурцом?       — Да, — Федя глянул на царя Ивана.       Государь долго рассматривал лицо Басманова, будто видел его впервые.       — Так, — он встал, расправляя широкие плечи. Иван погладил бороду и провел рукой по блестящим волосам. — Бери давай свои масла, отвары и все, чем ты тут мажешься.       — Зачем? — Федька вдруг испугался, что государь может приказать все это выбросить, отдать кому-нибудь или еще что.       — Ты же, вроде, умный у меня? — Иван повернулся к Федору, хитро и весело щурясь. — Пойдем ко мне, будешь меня омолаживать! А то, понимаешь, ты тут сидишь весь ласковый и нежный зверь, а я ходи с потрескавшимися губами и красными щеками от весеннего солнца.       Басманов весь встрепенулся. Спрыгнул с кровати, быстро все покидал в корзинку и вместе с государем прошел в дверь между их опочивальнями.       — Ну теперь, Федька, — протянул царь Иван, усаживаясь в кресло. — Будешь меня сильнее любить, как моложе-то стану?       — Все шутишь, — Федор переставлял свечи, чтобы лучше видеть лицо государя.       — А что? Не будешь, что ли?       — Не обижайся, царе, но сильнее я тебя любить не смогу.       — Почему это?       Басманов намочил чистый утиральник в тазу теплой водой. Улыбнулся.       — Потому что, царе, сильнее детей своих любить никого невозможно, сам знаешь.       Иван смутился.       — Действительно… Вот, Федор Алексеевич, как скажешь, как в воду взглянешь! Но давай — начинай.       Царь Иван прикрыл глаза и расслабился, а Федор приступил к омолаживанию и так молодого государя всея Руси.