Тюрьма

Он впивался длинными пальцами в бедра, подчиняя, раскладывая, забирая. Ничего нового. Ник уткнулся лбом в холодную каменную поверхность и сжал челюсти: все крутилось и бежало перед глазами, оставляя неизменными только мерзкий красный цвет и присутствие Люцифера в его теле. Сильно, больно. До фантомного хруста позвоночника; до кровавых отметин, вспарывающих кожу поперёк, хотя у этого обличия Темного Владыки и не было жутких когтей. Ох, нет. У него были аккуратные короткие ногти, которые весьма гармонично заканчивали большие и красивые кисти рук. Ник и не мечтал оказаться в этих руках, а теперь вот: впереди целая вечность, делай с этим всё, что захочешь. Люцифер зарычал, откинув с лица кудри, и вбился сильнее — Николас заскреб руками по полу. Он ненавидел это всем сердцем. Он ненавидел то, как отзывается его запертая в чертовой тюрьме душа, имеющая вполне себе физические конечности и дурную голову. Он едва имел силы двигаться, только чувствуя его в себе все больше и больше. Тело не слушалось, что-то внутри отказывало. Еще удар, еще толчок, еще одна прошибающая судорога, еще одно движение сильного мужского тела, принадлежащего самому Люциферу. Ник готов был молиться о том, чтобы это закончилось, вот только одна проблема: некому было посвящать молитвы, когда адресат всех его долгих многолетних мольб и почитаний истязал его душу. Владыка бросил его на пол будто надоевшую игрушку и покровительственно оглядел сверху вниз: — Ну что, Николас, хочешь еще? В душе не было ни капли сил, но Ник собрал все трепещущие жилы и живо закивал, не поднимая лица с пола. О да, он хотел. Как много времени прошло с тех пор, как Сатану заключили в его глупом теле? Многовато. По началу Ник даже пытался драться, чаще, конечно, собирая носом и разбирыми губами все неровности стен тюрьмы. Но он дрался. Теперь же он валялся на полу, хотя они оба уже давно запутались, где здесь пол, а где стены и потолок. Так или иначе, Ник предпочитал отдавать ему свое тело. Вернее, тело и так принадлежало запертому Владыке, но душу, ползающую по красной клетке, тоже стоило учитывать. Пусть лучше так, позорно — хотя едва ли можно было назвать хоть какое-нибудь удовольствие позорным и сомнительным, когда ты колдун — чем отдавать Люциферу разум. Это было куда больнее: сравнимо с ощущением, будто голова раскалывается на куски, которые никто и никогда не сможет склеить. Был и еще один вероятный сценарий, но о нем не хотелось и думать: Иногда на Сатану находило романтичное настроение, и Ник чувствовал его руки повсюду; он чувствовал его губы от самого подбородка и до той линии, где начиналась набедренная повязка у реального тела. Это было омерзительно: Николас каждую секунду боялся, что его вывернет наизнанку. И Люцифера это нисколько не заботило. Вот и сейчас он наклонился к лежащему на полу парню и усмехнулся: — Я, конечно, понимаю, что ты умудряешься находить в этом удовольствие, и мне приятна такая верность, но ты слаб и скучен. Помнится, не так давно у тебя даже были силы стонать и прогибаться красиво в пояснице. Отоспись, и я дам тебе это снова. Николас напряг все, что оставалось в голове, чтобы осознать две вещи. Первая: он ненавидел то, как Владыка обращает его секундные слабости в оружие. Похоже, ему не отделаться теперь от звания сладострастного и чувствительного раба. Даже в те моменты, когда он чувствует только боль. Вторая: не может Тёмный Владыка вот так с щедрой руки дать ему сон. Так не бывает... Люцифер ложится на него, приникая грудью к спине, придавливает к полу, сцепляет ладони: — Ты можешь видеть мои пальцы, я даже не скрестил их. И я исполняю свои обещания. Да, я буду так щедр, что забуду ненадолго о твоих клятвах всегда и везде служить мне, — Сатана дышит слишком горячо, и парень запоздало задумывается о том, зачем высшей силе вообще дышать, — не это ли ты обещал мне, получая дары на свое шестнадцатилетие, Ник? Ник хрипит, не в силах сделать что-либо. А потом тяжесть многих веков исчезает со спины, и Скрэтч проваливается в забытие.

***

Просыпается он от немилосердной пощечины. Лицо Люцифера слишком красиво в красном свете, он весь напряжен, и в его глазах пляшут нетерпение и самодовольство. Ох, в этой битве тщеславия Ник заведомо проиграл. Он запоздало понимает, почему его одернул Сатана: его зовет Сабрина. Она снова сидит перед ним на полу подземелья и снова пытается достучаться. Глупая, неужели не видно, что Нику не пройти сквозь эти стены, с любого угла напоминающие чертову конфигурацию. — Я хочу, чтобы ты смотрел, как я буду разговаривать с ней. Владыка никогда не упускал возможности ткнуть Ника мордой в его же грехи. А Сабрина и подавно стала его любимым развлечением в этой нехитрой тюрьме. Ник слышит, Ник чувствует, но Ник не может отвечать. — Да, детка, ты захотела поболтать со мной? — Дай мне Николаса. Сейчас же. Парень чувствует, как Люцифер жмурит глаза и откидывает голову. А потом: пожалуйста, перед вами самый древний и талантливый актёр. Нику становится мерзко: с таким взглядом он похож на побитую собаку. Не поверит же Сабрина, что эта жалкая роль — он, Николас? Хотя ему уже все равно, он миллионы раз проклял про себя Спеллман. "Она того не стоила" — твердил он сам себе. А Сабрина, кажется, верит. Тянется к телу, приближается лицом. Она бы тут же осознала свою ошибку, едва позволив поцелуй, но ведьме не нужно этого: — Покажи-ка свой язык. Люцифер растягивает губы в довольной похабной улыбке. Он нисколько не расстроен и скользит змеиным языком между своих (теперь) губ, пробует им воздух. Сабрина отшатывается: — Сатана. Владыка не огорчён. Он горд своей дочерью и распалён игрой. Из этой ситуации он всегда и при любых обстоятельствах выйдет победителем. Если сабрина разгадает его мелкую ложь — порадует папочку талантом. Не разгадает — попадётся рано или поздно на поцелуй. И Люцифер, ох, поверьте, не будет против. Ведьма уходит, хлопнув за собой тяжелой старой дверью. А Сатана возвращается во вместилище. Швыряет легким движением Скрэтча к холодной тверди и шепчет так, что между губ виден его чертов язык: — Похоже, не слишком уж она хочет тебя целовать. Ник буквально шипит в ответ: — Я её тоже. Владыке весело. Он смотрит в глаза тому, что осталось от колдуна, и улыбается: "я люблю тебя, Спеллман!" "ты научила меня любить!" — Какой же ты лживый, Ник. И это не мой дар, я тебе этого не давал. Ты жалок сам по себе... Ты вообще занимаешься тут чем-нибудь кроме актов жалости к самому себе? — Да, — парень пытается выглядеть суровым, но почему-то не получается. Наверное от того, что под "да" подразумевается использование его тела в угоду Владыке. Люцифер властно тянет его за подбородок, и Николас подчиняется, раскрывая сухие потрескавшиеся губы. В следующий раз Сатана с порога заявляет Сабрине, что она зря теряет возможность целоваться с Ником, и та понимает: кривит мимолетно губы. Скрэтчу пожалуй даже всё равно, от чего: от жалости к нему или от представленного поцелуя, омраченного губами отца. Он ненавидит и ее тоже. Даже винит во всем этом: в боли, в непроходящей изнуренности, в жалости к самому себе, в тошнотворных порывах. И в том, как тело замирает испуганно и восторженно, когда она заносит руку над его лицом, потому что он знает теперь, что Люцифер любит пожестче.