Фикция

Триш Уокер – кукла. Самая настоящая, пластиковая, со светлыми глазками и милым личиком. Бестелесым голосом на радио, прикрывающим разъедающее изнутри прошлое, она смотрит на свои светлые волосы, думая, что у Барби такие же. Она сама такая же. Так же, как и Барби она не может помочь людям. Так же, как и Барби, она стоит на полке и бездействует; иногда может упасть и испортить всю картину. Так же, как и Барби, она слишком ненастоящая и изнутри пустая. В ней слишком, черт возьми, много этих схожестей, что Триш порой думает, что она неживая совсем. Кукла. Игрушка. Обманка. Вдоль и поперек – образ, придуманный матерью. А такие, как она – выдуманные образы совершенно бесполезны. Она может улыбаться на вечеринках, смеяться в эфире и безуспешно пытаться хоть что-то изменить. Утром ей положено приклеивать на себя жизнерадостное лицо и воспринимать работу, как очередную часть своей веселой жизни в кукольном домике. С кукольными радостями, кукольными знакомыми и совершенно не кукольными проблемами. Потому что пули и смерти вокруг неё выходят за рамки этой пластиковой реальности. Они ломают, изворачивают, плавят, замораживают стабильную и спокойную жизнь, заставляя её прогибаться чуть больше, чем позволено шарнирному телу. Триш Уокер может сделать что угодно, но цепляется за мелочи, на которые способна. Она не кричит, не отрицает и всегда веж-ли-во отказывается, соблюдая пределы, которые устанавливает ее жизнь. Это нечто такое, за что ей становится стыдно, когда вместе с проблемами возвращается Джессика. Будто бы они снова дети, и Уокер в чем-то не дотягивает до той самой свободы сестры; будто бы руки матери снова тисками удерживают её в шаблоне. Вот только в этот раз шаблон построила она сама. И хочется закричать от того, что смысла в такой вот помощнице нет. Что она подставляет Джонс одним своим существом и неспособностью наступить себе на горло. В том, что ничего не выходит, виновата она. – Прекрати нести чушь, от тебя толку больше, чем от меня, – фыркает Джессика. «Прекрати нести чушь, и сделай хоть что-нибудь», — Триш уверена, что она хотела сказать именно это. Она – кукла. Она должна стоять на полке. Но смысл слов, которые не совсем совпадают с произнесенными, она услышала. Барби продаются по всему миру, имеют большое влияние и радуют маленьких девочек. Так почему бы ей не быть такой куклой? Ведь Джессике не нужна бесполезная подруга. Решение приходит слишком быстро и очевидно: ей нужны таблетки. Всего одна. Триш нужно просто понять, как действовать. Дальше она сможет и сама. В квартире, в шкафу, под проваливающимся дном нижнего ящичка. Какой бы умной не была Джессика, она все знать не может (Триш бы хотелось так думать). К тому же это прописал врач, ничего жуткого она не делает. Она всего лишь наводит на свой мир фокус, и тот приобретает поразительную резкость. Триш одергивает воротник красной, как те самые таблетки, куртки, отбрасывая назад волосы. И натягивает уверенное выражение лица. Чуть более смелое, чуть более самодовольное, чем обычно. Только глаза у неё не голубые больше, а коркой льда поросшие; не блестящие. В остальном – Триш Уокер, только более усовершенствованная. Будто бы даже настоящая. Не пластиковая. Она может быть умной. Находчивой. Внимательной. Она может быть полезной и может помогать людям. Прямо как Джессика. Прямо как герой. Да, именно. Всего-то нужно провернуть шарниры чуть больше. Чуть-чуть. До шелчка. – Хватит этого, — бурчит Джонс, залпом осушая очередной стакан. Только потом Триш замечает, что слишком резко разозлилась на неё из-за очередного почти-самоубийства, в которые Джессика не может не ввязываться. Уокер хочет думать, что говорит она об этих криках. Но почему-то не получается совсем. Джонс сверлит её взглядом, будто бы ожидая ответа, когда Триш вылетает из квартиры, нащупывая в кармане пузырёк. Она просто не до конца разобралась. Она скоро забросит; срок небольшой – воли из шаблона у неё хватит. Клэр не замечает никаких проблем. Она говорит, что Триш молодец, что видно, как она растет, как совершенствуется. В её радостных глазах видна практически настоящая радость из-за пределов домика. Практически. Уилл, кажется, что-то подмечает иногда. Спрашивает чуть чаще о том, как дела на радио, как жизнь в общем. Но слишком правильной кукольной радостью, подкрепленной таблетками уверенностью, можно эти вопросы на нет свести. Заставить поверить во что угодно. С Джессикой труднее. Она слишком пристально смотрит на Триш, слишком внимательно и изучающе. Склоняет голову на бок, делает глоток из стакана и брови к переносице сводит. В такие моменты Уокер снова оказывается маленькой Пэтси, стоящей перед матерью и ожидающей оплеухи. Она боится, что может не успеть вовремя спрятать пузырек. Что не примет таблетку вовремя и снова вернется в тело пустышки. Пары секунд её оплошности хватит для Джессики, чтобы заметить. И этого она боится больше всего. – Прекрати, Триш, — осторожно говорит Джонс, стоя прямо у неё на пороге; Триш кажется и не знала, что она может быть такой тихой. — Тебе не нужно всё это. У Уокер сердце пару ударов пропускает, а в ломающемся без таблеток мозгу ни одной мысли не возникает. Триш просто накрывает её губы своими, потянув на себя за плечо. Это проще, чем пытаться откровенно врать. Ей. Только ей. Себе она уже давно, видимо, придумала историю, в которую хочется верить. Она откажется. Справится. Бесполезной она быть не должна и не будет. Уокер прячется от своей пластиковой жизни; от своей настоящей жизни. Потому что в ней Джессика слишком много знает; слишком много, чтобы закрыть глаза на то, как она меняется, всё больше помочь пытаясь. И Триш хочется просто взять и зарыдать. Потому что Джонс позволяет ей солгать; тянет ближе к себе и теснее прижимается губами к ее губам. И в тот день, когда куда-то ее таблетки пропадают, Джессика снова, в сотый раз повторяет: – Тебе это не нужно, Триш. Мир вокруг слишком тягучий, она слишком медленная, слишком потерянная; Уокер может не согласиться; Уокер хочет это сделать. Вот только тот самый момент, когда она могла, уже потерян. Её в узел скручивает, а вокруг слишком мутно и отвратительно. Триш перерывает всю квартиру, сметая к чертям месяцами строившийся порядок. Ей нужна таблетка; ей нужно стать полезной и уверенной. Когда она отправляет умоляющее смс Малькольму, на пороге появляется Джессика. Ей должно быть стыдно. По-настоящему, до слез и горечи в горле. Она вернулась к тому, с чего начала. Она идиотка; абсолютная дура, с пустой, как у игрушки, головой. Ведь только такая дура могла влюбиться в Джесс и снова подсесть на антидепрессанты. Но ей не стыдно совсем. Джессика не исчезнет из жизни, когда она окончательно прийдёт в себя; она сама не перестанет пытаться сделать обеих филантропами. Даже стань она настоящей, ничего не изменится. И ночами, когда Джонс давно уже спит, что-то беспокойно бормоча, она просто ложится рядом. Ладонью плеча касаясь. И когда дыхание варавнивается, Триш совершенно не думает о том, что сейчас она бесполезна; куклы Барби могут помогать людям без таблеток. Так почему бы ей не попробовать? Лгать Джессике она не может и с ними; впрочем и не старалась никогда. Она бы могла смириться со своими шарнирами, с улыбчивым-но-не-таким-бесстрашным лицом и с жутко отдающей воспоминаниями о матери реальности. Потому что для Джессики она не бесполезна. Потому что просто привыкает, что та снова рядом, что всегда защитит и любому шею свернет за неё. Где-то глубоко-глубоко Триш понимает, что даже в кукольном домике всегда есть дверь, ведущая в жизнь.