Съеденные иглы

Доума с самого начала был на хорошем счету у судьбы — она одарила его сверх меры, расцеловала везде и всюду. Достойные родители, богатый дом, красивая внешность, легкий нрав, врожденный оптимизм и талант получать все и сразу — такое можно только пожелать. Доума нравится всем, кто только смотрит на него, Доуму хотят в свой школьный клуб и в свою компанию — Доума растет и мужает на руках у мира, который с любовью нежит свое избалованное дитя. Доума привыкает к такому, забывая замечать нутро своей истории — он словно не слышит озлобленный голос матери, которая давно живет с отцом только по привычке, не замечает, как гаснут разговоры, когда он входит в комнату, не чувствует на себе завистливых взглядов. Холодный снаружи и внутри — он красивая глянцевая оболочка и гнетущий вакуум внутри. У Доумы хватает ума понять это. В школе он главный герой всех девичьих мечтаний — все любят его. На любом вечере или дискотеке его приглашают на танцы, а после толкают в карманы записки, наполненные лестью и надеждой. Доума не против поиграть с одной школьной королевой или другой — он сам ведет ее в туалетную комнату или в кабинку караоке. — Ты позвонишь мне вечером, Доума-кун? — с надеждой спрашивает его то одна, то другая после — и всякий раз он не жалеет времени, чтобы соврать — конечно, он позвонит, если не будет занят… Занят Доума бывает, впрочем, всегда. Мальчишки гордятся его успехами — почему бы и нет, если у этого парня получилось сломить упорство самой недоступной красотки в классе, значит, шанс есть и у них. Семпаи первые подходят к нему, кохаи с уважением собирают очередную вымышленную историю о его приключениях, один только Аказа, сосед по парте, с презрением отводит взгляд, когда Доума проходит мимо. — Позер и мерзавец, — говорит он своей девушке, с которой дружит с начальной школы. — Его нужно обходить стороной. Он нехороший тип. Доума знает, что Аказа прав — но Аказа один на всю школу. Если Доума постарается, он может отбить и его девушку, но ему почему-то не хочется влезать во всю эту грязь. Доуме хватает грязи собственной. Душевной. *** Котоха-сенсей подрабатывает в школе медсестрой, и каждый — от молокососов первого года до бородатых старших знают, что она мать-одиночка, которая растит сына, сбежала от жестокого мужа в другой город. Такая история, в сущности, скучная, если бы не одно маленькое обстоятельство — Котоха-сенсей удивительно красива, словно принцесса из сказок — у нее добрый взгляд и мягкие руки. Она мама для всех. То один, то другой приходят к ней с царапиной или двойкой — она выслушает каждого, и для каждого найдет пару слов утешения или карамельку в кармане халата. Тоненькая, почти прозрачная и нежная — Доума в первый раз с удивлением изучает ее лицо, настолько она хороша, лучше любой веб-модели, с которыми он часто проводит время. — Здравствуйте, — вежливо говорит он, скосив взгляд, лукаво улыбаясь. Для такой провинциальной дурочки, как эта медсестра, такой улыбки довольно — она должна заглотить наживку полностью, а потом и его член — если Доума попросит. Но она сдержанно отвечает на его приветствие и проходит мимо — словно не замечает Доумы. И тогда, впервые в жизни, он чувствует отчаянное желание понравиться ей. Не потому что она нравится ему. А потому что такого не должно быть в природе. Он, Доума, идеален. Раскрой глаза, дура. Дура раскрывает глаза — пусть и не сразу. Доума ходит в медпункт каждую перемену и постоянно сочиняет грустные рассказы, которые на самом деле правда — но он не хочет признаваться себе в этом, матери он не нужен, отец постоянно на работе. Добрая глупая Котоха жалеет его, кормит домашней едой, слушает и поет ему песню — глупую, глупую песню, от которой скулы сводит. — Клянусь на мизинцах, клянусь на мизинцах… Съем сотню иголок, если нарушу клятву… — Доума закрывает глаза и видит только очередную женщину, которая должна признать его, больше ничего. Он хочет нравиться всем — потому что прекрасно знает, что не нравится на самом деле никому. — Нравится? — спрашивает обреченная дурочка, улыбаясь ему. — Я пела ее сыну, когда он был маленьким… Он до сих пор любит эту песню… Ее не остановить — щебечет, щебечет, щебечет дальше — пока Доума не прижимается сухими губами к ее губам. Обычного этого хватает, чтобы трусики девушки намокли — но ума у Котохи кот наплакал, она делает все так, как никто — и как, наверное, должна. — Не надо, — строго говорит она, вытирая губы — и этот жест колет его той самой иголкой. — Я старше… Ты всего лишь школьник… Я хочу помочь тебе. Доума думает не долго — на дворе давно сумерки, в школе не осталось никого, кроме тех самых мальчишек, которые видят в нем лидера или пример для подражания. Если бы Котоха была поумнее, то давно бы догадалась, почему возле нее и Доумы всегда крутится темная стайка темных ребят. Но глупенькая медсестра умом не отличалась — только сердцем… — За что? — с ужасом спрашивает она, когда с нее сползает первый малолетний ублюдок, а на замену ему подходит второй. — Это мой акт милосердия, — искренне говорит Доума. — Я хочу тебе помочь. Я хочу любить тебя. ОН сам выходит из медпункта и плотно закрывает за собой дверь — на темном небе зажигаются первые звезды, по звуки крика несчастной женщины это выглядит, как минимум, атмосферно. *** Родителей не вызывают ни на выходных, ни после — все обошлось, потому что Доуме всегда везет. Те, кто вместе с ним, преступили последнюю черту, сами понемногу исчезают из его жизни — в старших классах Доума снова одинок и снова всеми любим. Он ни о чем не жалеет — теперь он больше не трогательный красивый парень, одаренный сверх меры — теперь он взрослый мужчина, у которого впереди целая жизнь. Забыть об единственном в его жизни отказе — можно. Доума любит забывать о таком, охотно подыгрывая самому себе. Он практически счастлив, ну или ему так кажется. Хотя, конечно, врет. Снова, по привычке. Опустевший медпункт кажется серым и странным, фото в рамке совсем не такое красивое, какой была покойная Котоха, так кажется ее звали?.. Когда последние ромашки в тонкой вазочке облетают, в медпункт приходит новая медсестра. Доума сначала думает, что поиграет с ней тоже, но потом решает не рисковать — от Шинобу-сенсей несет опасностью, она тонко видит школьников и примерно понимает, почему добрая ее предшественница наложила на себя руки. Догадывается — потому что нет доказательств. Но если бы были… — Какая разница, почему и зачем, — острит Доума в толпе своих одноклассниц. — Неудачница… Мать-одиночка и все такое… Девчонки фальшиво смеются, прикрывая губы, забавная, забавная шутка, всем бы так. Быть может, Доума-семпай заметит их, если они немного ему подыграют… Или если приоткроют вырез блузочки или подтянут край юбки повыше… Каждая в душе молится своему богу, не зная пока, что главный их бог — дьявол, но какая разница, если тебе всего семнадцать, а в душе у тебя весна даже осенью… — Закрой рот, — слышит он позади себя, удивленно обернувшись, замечает в толпе лицо Котохи, ее длинные волосы и сжатые кулаки. Догоняет призрак, подминая под себя — Доума все-таки старшеклассник, он не прощает, а потом озирается — может, он тоже умер? Или он спит? У мальчишки, которого он бьет, лицо Котохи. Удивительно красивый и тонкий — как та же принцесса из медпункта. Вот только голос резкий и злой, и в глазах ненависть. — Ты что — ее сын? — удивляется Доума, парень вскакивает на ноги, пытаясь ударить Доуму напоследок, и уходит, сверх меры одаряя его взглядом, как раньше это делала мать. Только во взгляде Котохи была нежность. Во взгляде же паренька — литая ненависть, кусочками, отдающая песком на зубах — при виде них игла внутри Доумы, оставленная Котохой, начинает шевелиться… — Какой грубиян! — шепчутся в толпе. — Идиот! Придурок! — Такой же больной, как его мать! Доума все это уже не слышит — только смотрит вслед, чувствуя себя воскресшим, как тот самый Иисус из сказок или как там его… Он больше не хочет признаний или подарков — он хочет того самого мальчишку, у которого хватило ума возненавидеть его так, как ненавидит себя сам Доума. Доума хочет его целиком. Сожрать до последней косточки, впитать до остатка. *** Паренька зовут Иноске. Фамилия Хашибира. Он плох во всем, до чего смог дотянуться. Учеба, спорт, отношения с людьми — плохо все. Хорошо только его лицо — и пока он молчит, девчонки восхищенно ахают, а парни завистливо ворчат. Но вот паренек начинает орать и требовать себе место — и восторг гаснет. У всех, кроме самого Доумы. Он часто выходит в коридор, чтобы посмотреть на Иноске через стеклянную перегородку его класса. Он ему не нравится. — Моницу, Гонпачиро, — Иноске не может выучить имена единственных друзей, которые еще не отказались от него после всех его выходок. — Дура, — говорит он старосте, Аой, когда ворует у нее обед. — Подерись со мной, — требует он у капитана клуба Кендо, Ренгоку, вырывая у того бамбуковую палку. Потом он долго сидит один в пустом медпункте, заливая раны и собственное достоинство. Как ребенок. — Ты ее сын? — спрашивает Доума — Шинобу-сенсей всегда хмурится, когда он приходит, но не может пока выгнать его, нет доказательств. — Какая разница? — Иноске злобно смотрит. — Я убью тебя, если хоть слово о ней скажешь! — Зачем же слово… — шутит Доума. — Я могу многое тебе о ней рассказать… Твоя мать провела веселый год до того, как решила выпилиться… Та еще штучка была… Обслужила сразу и всех. Он смеется отчаянно и горячо, пока Иноске пытается ударить его, целясь не в глаза — в душу, хотя у Доумы ее и нет. Потом легко побеждает в драке и уходит. Теперь он знает, что Иноске сам будет искать его. — Не надо, — советует трусливый блондин. — Он старше, он побьет тебя. А если о драке узнают… Тебя исключат… — Мы пойдем с тобой, — говорит второй с серьгами в ушах. — Я тебя там одного не оставлю. Иноске клянет их самыми грязными словами — но глаза у него смеются. Он не хотел дружбы, но заслужил ее — вот в чем их с Доумой разница. Всеобщий любимец с темной пустотой внутри — отброс общества с цветущими садами в сердце. Доума думает, что хочет его еще больше, чем хотел когда-то его мать или вообще жить. Его собственные мысли помешались на лохматом парне с суровым взглядом. Он чувствует его одиночество собственным — как волк чует кровь или страх. А еще он думает, что если протянет руку — Иноске будет на расстоянии вздоха. Доума не хочет признания целого мира — у него это и так будет. Доума хочет признания того, кому положено его ненавидеть. Доума хочет Иноске. Он пишет ему самое грязное письмо, которое только мог придумать — пишет, что делали с его матерью, те парни, и что никогда бы не стал делать он сам. — Жди меня на школьном дворе, — пишет он. — Может, тогда и узнаешь, почему я выбрал ее… Пальцы дрожат от возбуждения, когда он отправляет листок бумаги, сердце колотится о грудную клетку — хочет покинуть такого черствого хозяина. У Доумы больше нет идеалов — кроме Иноске. Доума больше ничего не хочет — только сломать его. Одаренный природой сверх меры, расцелованный ею, он погряз в собственной грязи — но выбраться из нее невозможно. Теперь Доума хочет утопить в ней и Иноске, и, может, тогда ему станет немного спокойнее и проще. Он бы назвал это чувство любовью, если бы мог любить. *** Доума легко его побеждает — Иноске не умеет драться, это видно, он просто хочет сломить жестокую броню врага и заставить того пожалеть. Бедный слабый сын Котохи — нет в нем ничего, кроме красивого лица и большого сердца. Доума выбивает из него дурь долго и методично, пока от лица мальчишки не остается ничего — так, кровавая мазня, но тем лучше — невыносимо любить его, когда на тебя смотрят все те же нежные и чистые глаза его матери. Собственные кулаки тоже разбиты — но боли он не чувствует, только восторг. Мальчишка теряет сознание — но Доума еще не закончил. Он горячо и тяжело дышит, ему хочется передернуть себе. Впервые он встречает кого-то не по зубам себе, кого-то, кто был сильнее даже дуры Котохи, кого-то, кто нужен ему просто так, из убеждения. — За что, за что? — глухо спрашивает Иноске, как когда-то спрашивала его мать — только спрашивает он о другом. Он бормочет дурацкую колыбельную, тихо плачет — срывается. Доума вспоминает свой благополучный дом, холодную нарядную мать, всегда отсутствующего отца — какая теперь разница? Он хочет, чтобы Иноске спросил так однажды и о нем, поплакал бы или умолял бы о близости. Доума еще больше возбуждается, когда понимает, что этого никогда не произойдет. Если Иноске и очнется, он все равно будет ненавидеть его — и ненависть можно будет потрогать. Так же, как и его красивое лицо… — Дура, — говорит он Иноске. — Ты дура, Котоха. Тот что-то бормочет — и Доума вскидывает его на плечо. Какая разница, что скажут люди вокруг, даже если он и дьявол, он просто живет так, как умеет. Одаренный сверх меры — он и обездолен тоже. У него нет ничего кроме идеальной внешности, силы, умений и таланта, денег и светлого будущего. Какая малость, скажете?.. Какая малость. У школьных ворот глупые Моницу и Гонпачиро — или как там — тихо просят его оставить Иноске. Доума смеется, как сытый зверь, качает голов — нет, не отдаст, даже если целый мир попробует отобрать. — Зачем он вам? — спрашивает карточный мальчишка, в голосе звучат слезы — но Доума думает, что именно этот мог бы однажды остановить его, если бы захотел — когда-нибудь. — Потому что он мой, — просто отвечает Доума, и парень осекается, будто бы понимает. Пока в руках у Доумы его единственное сокровище, ему ничего не страшно, даже смерть. Пока смерть идет по пятам Доумы, не успевая догнать или хотя бы коснуться, его единственному сокровищу придется научиться терпеть. — Не беспокойся, — щедро успокаивает он Иноске, когда прячет его от целого мира — обрабатывает его раны, с нежностью гладит по волосам. — Я научусь. И тебя научу. Чему научиться — чему научит — Доума забыл или не помнил вовсе. Впервые за всю жизнь он чувствует себя живым по-настоящему. Его ненавидят — значит, полюбят однажды. — Клянусь на мизинцах, клянусь на мизинцах, — глупо напевает он прежде чем Иноске уснет навсегда. — Съем сотню иголок, если совру. Игла, тоньше любой на земле, пронзает его несуществующее сердце — и остается там.